Рождение и смерть Ницраила

г. Горький, 6 сентября 2019 г., Дегтярёв

            Я проснулся на скамейке. На часах семь двадцать. Что ж… Время ещё раннее. Осенний воздух подморозил меня, и следовало пройтись, чтобы разогнать кровь, причём пройтись через бор.             Я вздохнул и проверил, всё ли на месте. Ничего не пропало. Я помял сигарету между пальцев и, закурив, вышел на лесную тропинку. Эх, такая осенняя спокойная лёгкость! Дремота, что настигла меня на скамейке, принесла долгожданный отдых. Сон был благостный, одобряющий и направляющий.             Я потёр пальцами глаза. Лесная тропинка огибала церковное кладбище, сам храм, и спускалась к трассе. Я проходил мимо металлической ограды. «Помни о смерти», — говорило каждое кладбище на свете, и каждая могила говорила, что ты должен помнить, что от стакана пива до могилы отделяет один вдох воздуха. Или встреча со мной.             Я возвращался по какой-то параллельной улице, не по той, что вела меня к парку, а поскольку, как любит говорить Валера, «все дороги ведут в Рим», я всё равно выйду куда нужно. В городе главное не бояться идти, а там — везде есть люди, это ведь «человейник», тут куда ни сунься — человече встретишь, — дорогу подскажут, вот я и шёл спокойно по направлению к Лазурной, просто по параллельной улице.             На пути слева вырос ряд хрущёвок. У таких серых бетонных зданий частенько не бывало домофона и замка на двери подъезда, так что я решил попытать удачи, зайти внутрь. Фух. Так и оказалось, никакого замка, и вот я внутри облёванного подъезда. Я знал, куда можно удобно прятать вещи — в пакеты и осторожно на крышу. Обычно вход на крышу закрыт решёткой на замок, но расстояние между прутьями позволяло спрятать что угодно.             Наверху, на девятом этаже, был закуток у лестницы для мусоропровода, но мусоропровод давно обрезали и залили цементом, а значит, если никому не захочется тут перекурить, меня здесь не то что никто не тронет, никто и не увидит. Разве что закладчик.             Я быстро переоделся, освободил карманы, перекинул сумку с ножом, маской и верёвкой через плечо. У меня не было денег в рюкзаке, и если его кто-то заберёт, я ничего не потеряю, кроме самого рюкзака, халата и тетради. Конечно, это скажет о том, кто я, но не о преступлении. Рюкзак занял своё место на крыше.             Накинув капюшон, я закурил. Действовать следует быстро. Я написал Валере предложение пойти прибухнуть, на что получил ответ: «Я минут через двадцать от Мары пойду, прибухнём, братан». Что ж, значит, мне нужно идти к хате и, как он выйдет, залетать внутрь и устраивать старое доброе ультранасилие. Причём быстро, чтобы ещё и с Валерой встретиться. Отговорка на опоздание у меня была — бутылка коньяка, купленная в «Алкотеке», мол, ходил в «Алкотеку» на Лицейской, вот и долго, вот и приглашал чего. Быстрыми шагами я отправился к квартире Мары.             Какая-то женщина отпирает прикосновением ключа дверь второго подъезда, а вместе с ней и проход для меня. Что ж, Валера будет спускаться по лестнице, ведь это второй этаж: на каждом этаже по три квартиры, а нумерация идет во втором подъезде с 25-й. Значит, надо спрятаться на лестнице сверху и смотреть. А если он увидит меня?.. Что ж, скажу, что я ждал его на пьянку, а затем зарежу возле мусорного бака, сброшу и подожгу.             Так не работает, Дима, ты не в той силе, чтобы поступать так опрометчиво. Его крестец и некоторые кости не сгорят без трудов, а урну могут потушить ещё до того, как огонь затруднит опознание. Выжидай. Терпение — твой успех. Будь…             Да я понимаю! Не убивать, понимаю, чёрт побери! Но как затем? Как? Он будет подозревать, если она умрет… Брось! Надейся на лучшее, тогда всё будет в порядке. Я надел медицинскую маску.             Сердце стучит всё сильнее и сильнее. Не быстрее — сильнее, словно стремится накачать кровью самые маленькие и дальние капилляры. Каждый его удар был слышен в ушах. Тук-тук. Тук-тук.             Волнение ушло. Горячий скелет вошёл в мои кости. Я чувствовал стены этого дома.             Они дышали, и я чувствовал застарелый запах сигарет «BlueEarth», которые курит Валера, чувствовал «Richtige», которые курила какая-то женщина с дешёвой тоналкой, запах которой напоминал Глызину, только в этом запахе ощущалась и сама женщина, и её странно знакомый бальзам… Они словно прошли здесь в один момент, по одной тропе. Это человеческая дорога — ступени логова… — Пока! — чмок. Они прощаются. Голос Валеры. Запах Валеры, такой пустой, только табак с одежды и дешёвый одеколон. Он поднимает бетонную пыль, я чувствую это. Топ-топ-топ.             Тень оторвалась от стены. Сердце билось сильнее, горячий скелет внутри меня набрал мясо и сжимал кости, проверяя мою волю.             Два… девять. Запах свежей игральной карты, вино. Тук-тук-тук. Шлёп-шлёп-шлёп. — Астар… — белая дверь открылась. — Ты?!             Я шагнул внутрь. — Ты?! — она повысила голос. Я медленно, приходя в чувство, повернул голову. Не понимаю. — Ты что здесь делаешь?! — Мне нужно поговорить, — сказал я, собравшись с силами. Я унял резь в носу и разжал кулак. — Очень нужно. Можно пройти? — Э-э…             То, что я чувствовал на себе, новое тело, я мог назвать своей оболочкой, пожалуй. Я осознал это ещё после цитологии. Это сложное состояние с «новым телом» прямо на мне, горячим новым телом, когда исчезают все мысли из головы, остаются только сильные — безумно сильные — эмоции, это и есть сила. Безусловно, это влияло на моё поведение, и я становился наблюдателем своих действий, а не их исполнителем. Немного странно, но приятно.             В моей крови бушевали гормоны, их самая инфернальная смесь, но если я взял себя в руки… я должен отыграть по полной. — Прости меня, пожалуйста, за то, что помешал, — я скинул капюшон и снял маску с лица. — Положу? — спросил я и открыл сумку. — Да ты припёрся сюда, мой дорогой… в мою квартиру и мастерскую, — Мара села у кухонного стола и взяла со стола яблочко.             Я держал себя в руках. Так… Так… Просто посмотри на стены, опиши, что ты видишь? Так будет легче. Вот вешалка у входа и место для обуви. Хм-м-м… Не оставить следы… Оставят ли ноги в носках следы на линолеуме? Хороший вопрос. У меня не было особых признаков вроде плоскостопия, чтобы это стало хоть что-то значить, поэтому я разулся.             Над обувной полочкой висело зеркало. Ну я и взъерошен, похож на закладчика в этой толстовке, в волосах веточка берёзы. Непорядок. — Можно умыться? — спросил я. — Да хоть десять раз. Вон, — она показала куда-то рукой, откусывая ещё кусочек яблока.             Я пошёл по коридору, стараясь ничего не коснуться руками. Это выглядело нелепо, поэтому я сунул их в карманы толстовки и с удивлением нащупал там рабочие перчатки. Да, я же туда специально переложил, чтобы перед входом в подъезд надеть. Чёрт! Забыл из-за волнения.             Мне точно следовало успокоиться и отвлечься. Может, и вовсе уйти. Для меня что эта кровь?             «Назвался груздем — полезай…» — пропищал голосок в моей голове. Это применимо только к грибам! Вспомни, сам Сказочник сказал, что у меня есть выбор. «Выбор-выбор… Что ты понимаешь?» — словно услышал я голос Валеры у себя в голове. Спор с самим собой точно ни к чему не приведёт…             Я рукавом открыл кран и побрызгал на лицо воды. Стало легче. — Ну, ты скоро? Незваный гость хуже цыганина, — хохотнула она. Я сжал кулаки… — Да, да.             У неё в конце коридора стояли большие часы, котик с эдаким галстуком-маятником. Глаза кота двигались в стороны, он улыбался, показывая половину девятого. Кстати… — А где Валера? Я думал, он тут… — Сегодня у меня картины. И да, как ты узнал, где я живу? — Да от Валеры, — усмехнулся я. — Он тебе так просто сказал? — она нахмурилась, а я улыбнулся. — Пытал! — я непроизвольно положил руку на рукоятку ножа и искусственно засмеялся.             Она, кажется, немного испугалась и разблокировала телефон. — Не нужно этого делать, — сказал я и задумался, как следует оборвать сигнал о помощи. — Ага… — пробубнила она и продолжила нажимать там что-то. Моя рука уже сжимала рукоять.             Она подпрыгнула и выронила смартфон. Я ударил кулаком по столу. — Покажи мне лучше свои картины, — я контролировал свой голос. Лёгкий холодок пробежал по моему животу и груди, приятный холодок, я словно знал, что нужно сказать. — Покажи осенний лес, где нарисован Конь, изба и лабаз.             Она впала в ступор. Меня охватило чувство… власти. — Отк?!.. — Пойдём. Если будешь вести себя хорошо, всё будет хорошо.             Я надел перчатки и вытащил нож. Мара спиной стала пробираться наружу. Она р… — Гр-р-рах! — мои рефлексы были быстрее разума. Я снова стал лишь наблюдателем. Это швабра. Она никогда бы не успела ударить меня ей, потому что таким длинным предметом ещё умудриться надо размахнуться в узком коридоре. Короткий удар кулаком, и её тело сползает на пол. — А! М… Сука! — кричит она и держится за свой живот, кровь течёт по её рукам — это я разрезал кожу ножом, когда бил, ничего глубокого и страшного.             Мои глаза горят. Жидкое железо, резкое и солёное, эта кровь. Я возвращаюсь к контролю над собой. — Помо-о… — от удара в подбородок она бьётся затылком о пол. Пожалуй, это громко. Она уже плохо понимает, что происходит: лёгкой девушке несложно поставить нокаут. Она больше не держит свою рану на животе, её руки раскинуты в стороны, как у жертвенного агнца. Я вытер нож о её платье и положил в сумку.             Она не убегала, она не боялась, она не смеялась, она только часто дышала и непонимающе смотрела. Я поднял её за плечи, стараясь не замараться, и посадил на какую-то табуретку у большого холста.             Странный рисунок, я его сразу увидел, как вошёл, только не обратил внимание, — картина в картине, а в ней картина, такая бесконечность, как два зеркала друг на друга направленные. Не понимаю. В любом случае мне не нужны эти рисунки…             Но я зачем-то искал картину из сна. — Я за… красила. Ты пришёл за ней? Да? Ты от Бегемота?! Я не знала! Я сделала, как мне приказали! — От кого? — я выхватил нож и придвинулся ближе. Эта сука несла чушь: я не знал Бегемота. — Ах… — она улыбнулась. — Ты мне губу разбил.             Она харкнула, а я утёрся от розовой слюны и отодвинулся от неё. — Бегемот очень дорожил ей, знаешь? Он там хорошо вышел, в своём новом виде, молодой, через множество воплощений от головы на груди избавился. Охотник там такой, ловец Артемиды. А мне сказали… — Конь — Бегемот, что ли? — А ты чего, бл-лин, думал, козёл?! — она встала. — Я на тебя не в обиде… — она потёрла подсохшую корочку крови. — Сама виновата, её закрасила акрилом — не снимешь, но думала, подольше побуду в теле, а он подослал. Напоследок. Говорят, после смерти уже не то будет. Мара сняла с антресоли пачку сигарет и закурила. — Я готова, — сказала она. — К чему? — Умереть. За этим тебя Бегемот послал, верно? — Меня никто не посылал, — я начинал злиться, но не как раньше. Все эти удары, разбитая губа — словно глупость, ничего теперь не значит и не стоит, если всё это по её воле. — Я забыла, — сказала она. — Я забыла кисть. Мне нужно умереть с кисточкой в руках… — Меня никто не посылал, — повторил я. — Ну, не посылал и не посылал. Убивай уже! — она прикрикнула на меня. Я обогнул эту маленькую рыжую девушку с кровавым пятном на животе и распухшей губой.             Она расставила руки. Что же мне делать?! С одной стороны, я хотел испытать предложение Сказочника на реальность, с другой — мне не хотелось делать это тупо.             Я смотрел на перемазанные кровью женские руки, открытые ладони, только большим пальцем правой руки придерживающие кисточку. — Ты уйдёшь, что ли? — С чего Коню убивать свою подругу? — Да не подруга я ему! — Мара устала держать руки раскинутыми и сложила их на поясе. — Этот Конь — это Бегемот, «Мастера и Маргариту» читал?             Читать-то читал, но… Конь — шут Сатаны? Кот-бегемот? Увольте. Теперь я упал на соседнюю табуретку. — Эк, да ты дурачок, — захихикала Мара, расценив паузу по-своему. — Ты умереть совсем не боишься? — я посмотрел на свои костяшки — сбил одну, но не сильно, завтра-послезавтра ничего не будет видно. Бил правильно, редко так правильно ударишь в подбородок. Я поднял глаза. — Я смерти жду, как ждут невесту, — ответила она строчкой какой-то песни — А чего так? — Я… — она взялась за живот. — Да вот… картины всё эти. Бегемот — это демон, если ты ещё не понял. Он в покое не оставит! — Ага, секта, — ухмыльнулся я. — Если бы. Я рисую пласты информации, удобные кусочки, воспоминания, модели для снов. Вот посмотри, — она указала на рисунок какого-то леса. Я пробежался глазами и по другим картинам: какой-то город, лес, пустыня, океан. — Рисунки же плоские.             Она пожала плечами. — Люди плохо понимают, где плоское, а где выпуклое. И чем моё, — она ткнула кистью в ближайший рисунок, — не трёхмерное? — Допустим. И зачем им тебя убивать? Ты же ценный сотрудник, — нахмурился я. — Ну, после смерти я стану более ценным сотрудником, только подневольным. Ни перерывов на обед, ужин, чашечку кофе, да и краски будут ценнее — из информации, бесконечные, наверное, — рай художника. И ещё одно — вот ты их видишь, ты всё предположить можешь, а это слабость, что они физические, рисунки эти. — Ну, так жила бы дальше, чего им убивать? Всё равно умрёшь рано или поздно. — Совершенствование, — вздохнула она. — Умереть в рассвете сил и навсегда остаться в этом рассвете… После смерти можно сотворить большее, можно взять краску из нужного предмета. Представь цвет света или тьмы? Белый и чёрный? Смешно и дилетантство. — У меня воображение плохое. — Ты меня убивать будешь? — спросила Мара. — Жаль только, не до конца изобразила вот это. Конечно, я сказала, что всё закончила… но есть неточности, я чувствую. Это было последнее задание Князя, он говорил, это самое важное. Тут два таких холста есть, — она указала на большой холст, растянутый на деревянной рамке, «картину в картине, в картине, в к…», им можно было бы загородить дверь.             Я пропустил мимо ушей вопрос про «убийство», мне нужно подумать ещё. По большому счёту, я даже преступления не сделаю, если она сама этого хочет, но глупо просто убить. «Во всём важна символичность», — говорил Валера, и, кажется, я начал его понимать. — Ты хочешь умереть? — Нет, конечно. Но мне всё равно придется. Я хочу уйти, оставшись сильной, а не моля о пощаде.             Что ж… — Тогда ты убьёшь себя сама, — решил я. — Что? Я не могу! — вскрикнула она. — Нельзя! Это запрещено!!!             Готовьте инструмент, доктор! Нас ждёт сложная операция. Пожалуй, приказ будет простым — «режь себя». Приказ простой в формулировке, но явно противоречит инстинктам, значит, придётся постараться. Я протёр перчаткой рукоятку ножа. — Нет-нет-нет! Исчезнет всё от меня! Я умру навсегда!             Я не обращал внимания. — Заткнись! — шлепок по щеке. Будет символично, да, — желающая жить, бесстрашная перед смертью баба убьёт себя. — И знай, кто будет последним увиденным тобой! Демон Ницраил!             Я протянул ей нож. Руны ярко зажглись на моём предплечье, это действительно мало чем отличается от велосипеда — магия легко струилась из меня, бежала по дешёвой стали кухонного ножа, словно это ничуть не сложнее похода в туалет. Она схватила нож, надеясь им же меня и… но упала. Её лицо исказилось в ужасе.             «Режь себя! Режь себя! Режь себя! Режь!..», — тысяча голосов разрывали её психику. Я чувствовал это, я знал это. Она схватилась за голову, не в силах унять их, а я хохотал, в моих руках была величайшая власть, власть сломать любую волю. Руны всё так же сияли первобытной силой, кости руки пронизывала приятная боль, от которой немного мутилось в голове.             «Режь себя! Режь!..» — продолжал я мантру. Убить себя — уничтожить весь мир. Я наконец осознал, что это значит. Что значит это «Режь!..». — Нет! Нет! Нет!             Она без остановки вонзала в себя нож и рыдала. Слёзы текли по бледным тупым веснушчатым щекам. — Хватит! А-а-а! Стой! — она всхлипывала и стонала, умоляла прекратить, когда боль достигала пика.             Я же не мог остановиться, пока она не умрёт, а она вонзала нож так слабо, так сопротивлялась… я был обязан приказывать жёстче.             «РЕЖЬ СЕБЯ! РЕЖЬ СЕБЯ!..». Через мои руки проходил электрический ток, он шёл через грудь в самую её суть.             Фу! Я тут же разжал её голову. Завоняло дерьмом. — У-у-у-у… У-у-у… — тихо стонала она, роняя нож. Как бы слабо она себя ни резала, крови натекло ого-го. Я открыл окно. Она обосралась! Обосралась от страха! Мне было мерзко, но вместе с тем приятно. Я вновь захохотал. — Умирай с именем моим, с именем Ницраил.             Она всхлипывала всё тише. Я закурил. Нужно подождать. Она была похожа на сморщенную козявку, такая гордая, такая злая, но теперь медленно высыхающая. Она знала, что я не дал бы ей возможность выжить. Её руки задёргались в конвульсиях, и мерзкое тело завалилось на пол, разбрызгав кровь. Капля попала на моё лицо… — Что ж… Да станут силы этого тела моими! — сказал я и слизнул кровь с пальцев.             Но ничего не произошло. Небеса не разверзлись. Наверное, она не умерла… Я встал и пнул её. Пепел с сигареты упал в лужу крови и зашипел.             Она не пошевелилась. Хм-м-м… Наверное, пары капель недостаточно. Я поднял её руку, изрезанную. Белёсые стебельки сухожилий торчали из прорех кожи, кровь продолжала капать. Что ж… в этом нет ничего противного.             Кап. Кап. Она такая вязкая… Я приоткрыл рот и дотянулся языком до капли. Хах! Капля лопнула на языке и растеклась. Я улыбнулся и лизнул её мясо. Мои глаза широко открылись. Её мясо ещё было тёплым, даже его сок был тёплым и… чёрт побери.             Я понимаю, что это ненормал… Да кто сказал, что всё, что со мной случилось, нормально! Ну, давайте! Кто это объяснит?             Мои зубы прокусили её руку.             Я дрожал. Всё тело перетянуло и выгнуло в струну. Я стал похож на ощерившуюся кошку. Сердце стучало так сильно, что готово было разорвать грудную клетку, но существо, что владело мной, не боялось, оно пожирало сырое мясо руки, оно становилось сильнее, перетягивая меня там, глубоко внутри, канатами мышц. Я не мог ему противиться. Это должно пройти…             Это должно прекратиться! Но это могло прекратиться лишь если мы станем с Ним одним существом. С Ним, прокусывающим кость мёртвой девушки. С Ним, считающим, что это просто добыча, и она принадлежит мне.             Я вошёл в этот огненный скелет. Разве я не остался человеком?

***

            Ивахненко взял пустой чайник, сигареты и вышел из комнаты в секцию набрать воды. — Виталич! Это чё такое было? — Чего? — переспросил у соседа Ивахненко. — Да вон, к тебе, вижу, Горьковская ОПГ заглядывала — Пират, Шмель и Малая. — Чего-чего? — Того. Не девяностые же, чтоб в плащах ходить таких. А тут, так сказать… — Женя, сосед опера, тяжело засмеялся. — Лёлек и Болек, а с ними однорукий Пират, — он показал рукой пиратский крюк и выпятил глаза.             Виталий рассмеялся от этой кривой пародии. Действительно, «орденцы», как он их называл, внешне были похожи на братков из какой-нибудь комедии. — Ну так чего? В какую историю вляпался, мужик? — Да всё нормально. Ни в какую, — опер закурил. — Ага, нормально! — Женя опять засмеялся и закашлялся от дыма. — Ну-ну. Эти граждане на регулярной основе нас навещать будут? — Не знаю, — ответил Виталий честно. — Но это не бандиты. — Ну как на подбор, только молодые, а был бы тот не однорукий, а горбатый, то «Га-а-арба-а-аты-ый! Я сказал, Горбатый!» — заорал Женя, пародируя Высоцкого, и снова тяжело засмеялся. — Опять в Горький девяностые приходят, — подытожил он. — Опять будут народ резать. — Да с чего… — нахмурился Ивахненко. — Точно, ни с чего. Всегда народ резали тут, традиция это такая. — Женя опять выпятил глаза и провёл пальцем по горлу. — Ты не из этих, что такие же сюда приезжают?             Ивахненко не нравился этот разговор. Собеседник был пьян, покачивался и вёл себя неадекватно, а он был слишком трезв для такого. Хлопнула дверь. — Здарова, мужики, — сипел наркоман Игорь, что жил по соседству. Ивахненко точно не знал, чем тот кололся, кажется, «меф», что-то новомодное, а он не по наркоте специализировался. В годы его молодости народ в Зеленограде больше по молочку мака был, чем по химии. Ивахненко смотрел на мерцающий уголёк сигареты. «Впрочем, — подумал он, — сгорали они даже быстрее этих тинейджеров с их химкой».             В годы романтической юности на похоронах такого знакомого он думал: «Как красиво цветёт мак, и как быстро он отцветает. Верно, эти любители опия приобретают некоторые его свойства, это было бы символично». Сейчас Виталий на такую красоту и истинно юношескую глупость мысли был неспособен. — Ну чего молчите? — повторил Игорь. Ивахненко вздрогнул. — Да задумался… Здарова. — Здарова, козлина, вот чего тебе надо? — встал в позу Женя. — К мойке пусти, — просипел наркоман. — Долг завтра отдам. — Вот вишь, — Женя указал на должника. — Завтраками кормит меня лучше, чем жена. Та на три буквы пошлёт поутру, кофию заварит и потопала в столовку на работу, там и завтракает, а мне хрен да сушёный хвостик. — Да верну я, бляха буду, мужики не поймут, Христом-богом клянусь. Мужики, а чё за кипиш ща был? — наркоман встретил недоумение. — Мусора приходили? — Да не! — отмахнулся Женя. — Коллекторы вон, только без паяльника, немодно уже, ему вон пришли.             Ивахненко сделал вывод, что всем будет легче поверить, что он бежит от долгов. — Так что… не сцы. Не по твою душу. — А-а-а… Ну раз… Сигаретку дашь? — глаза у наркомана блеснули. — У меня лишние, что ли, есть? — Женя оскалился. — Вить, Витёк, ради Бога, дай мне, как там говорится, это… насущное!.. — Да у меня тоже лишних особо нет. — Не приставай к человеку, он должен прилично, раз до него такие граждане собрались. Давай, иди нахрен. — Злые вы… Ну ничего! — Иди-иди.             Женя разбавил спирт в бутылочке водой из крана. — Бывай, — помахал он рукой и тихо хлопнул дверью, оставив следователя наедине со своими мыслями. Всюду шла обычная жизнь… Пепел падал в блюдце для кутьи.

***

            В моей голове оборвался важный провод. Из глаз, из моих ненастоящих глаз, полился настоящий свет. Всего на секунду. — Всё в порядке?             Я больше не ощущал резонанса. Совсем. Он не изменился. Он не стал другим — он исчез. — Да, — ответил я.             Настя, не говоря ни слова, взяла свою стопку, опрокинула и зажмурилась. — Бывает, — добавил я.