Он вернется!

      — Олег?..              Олег шагает бесшумно совершенно, так осторожно, что даже воздух не колеблется от его движений, черной тенью крадется, не человек — призрак, прозвище ему дали такое не зря, но Сережа все же как-то замечает его во мраке камеры — подает голос из угла. Олег в одно плавное движение подходит, опускается на колено рядом с Сережей, ловит в темноте едва различимо блестящие Сережины глаза, желтые почему-то сейчас, наверное, лунный свет с улицы так падает:              — Да, это я, — констатирует и так уже известный Сереже факт. Тянется машинально рукой к Сережиной щеке, хочется если не увидеть, то хотя бы почувствовать его: мягкую, несмотря на больничные условия, кожу, пусть совсем теперь не похожие на дорогой шелк, но все еще любимые и мысленно боготворимые Олегом волосы, тепло тела, то, как по нему от прикосновения побегут мурашки по шее, ключице…              Олег не дотрагивается до Сережи, так и замирает: Сережа ему уже показал раз, что Олеговы касания тут нежеланны.              — Зачем ты пришел? — Сережа сам подается навстречу, утыкается плечом в Олегову ладонь, замирает так, Олег машинально сжимает пальцы, под ними хрупкие совсем косточки, чуть стиснуть — случится беда, он ослабляет хватку, гладит плечо, грубая ткань смирительной рубашки колет пальцы.              — Я… — Олег и сам не знает, зачем пришел: они все обсудили в первый и единственный раз. План Сережи — все же он гений, Сережа, придумать такое, сидя взаперти! — Олег уже претворяет в жизнь, и пока все идет без проволочек, хотя Олегу иногда приходится вносить кое-какие коррективы, но это неизбежно, Сережино участие пока не требуется. И лучше бы Олегу не приходить, не привлекать внимание к Сереже, хотя тут, в этой клинике настоящий проходной двор, украсть отсюда Сережу Олегу было бы проще, чем украсть шоколадку в магазине. Но он все же пришел. Потому что не мог не прийти, потому что… Едва ли Олег может честно ответить на этот вопрос даже самому себе, он кусает губы, радуясь, что в темноте этого не видно, медлит с ответом, пытаясь придумать что-то, но тщетно: ничего не идет на ум, да и Сережа легко разгадает его ложь, он всегда легко угадывал настроение Олега, он и сейчас…              Сережин запах: смесь пота, дешевого мыла, лекарств и неповторимого, Сережиного, цветочного какого-то, солнечного аромата, — становится сильнее, Олег замирает и чувствует, как его щеки касается прохладная ладонь. Холодная, даже ледяная, словно в Сереже вообще нет жизни больше. Она осторожно проходит по щеке, скребет щетину — бороду, Олег бы побрился, но зачем? — подбирается к скуле, а потом Сережа чешет Олега, словно пса, за ухом, Олег чувствует легкий Сережин выдох почти в самые губы:       — Побрился бы хоть…              Сережа звучит хрипло, вкрадчиво, в то же время — лукаво, и у Олега внутри что-то переворачивается: Сережа давно не звучал рядом с ним вот так, словно он, будто бы…              — Я… — Олег сглатывает вязкую слюну, в голове бьется пульс, Олег пытается считать размеренно, восстанавливая сердцебиение и дыхание, — побреюсь. Если хочешь, — это вырывается само, и он осекается, готов мысленно ударить себя: ну что за «хочешь»? Сереже же все равно, ему не до этого, не до Олеговой бороды или ее отсутствия, он просто так это сказал, но это важно, очень важно, ведь Сережа сказал это не о деле, не о плане, не о мести, а об Олеге, о…              — Хочу, — Сережа подается еще больше к Олегу, его дыхание уже мешается с Олеговым, и Олег пугается еще больше, хочется глупо, как в последнем классе школы, когда однажды Сережа оказался также близко в темноте спальни, сбежать, но он не успевает — Сережа касается губами его губ, и все вокруг просто исчезает для Олега.              Сережа его целует. Целует сам. После стольких лет разлуки, после разрыва на первом курсе, они расстались, едва начав встречаться, после вот этого всего, что изломало их обоих: этих вечных ссор, когда Олег приезжал между заданиями, а Сережа пытался его оставить с собой то шантажом, то уговорами, то манипуляциями, Сережиных мужчин, их не могло не быть, Олег же не дурак!, после этого Сережиного безумия с этими убийствами, — после этого всего Сережа его целует. Сначала робко, едва касаясь, Олег боится шевельнуться, что-то сказать, боится дотронуться до Сережи, даже дышать боится, чтобы не спугнуть. Собственное сердце сначала замирает, а потом начинает колотиться сразу везде: в груди, в ногах, в животе, в висках.              — Серый… — Олег не знает, что сказать: «перестань, не нужно» или «я люблю тебя», что бы он сейчас ни сказал, оно будет не к месту, не в тему, да и неправда, наверное, неправдой будет все, что бы он ни сказал, скажи он о любви или откажись от нее, и он просто шепчет родное имя: — Сережка…              — Молчи, — Сережа обжигает дыханием, прикусывает Олега за губу, и Олег покорно замолкает. Сережа лезет языком ему в рот, кусается. С силой кусается, и Олег шипит даже — больно, но не сопротивляется ни этому злому даже поцелую, не тому, что Сережа с силой впивается обкусанными, острыми ногтями в предплечья Олега, притягивая его к себе ближе. Никогда так не делал. Зря, наверное: делал бы — Олег может быть никуда бы не уехал.              С каждой секундой поцелуй становится еще более горячим, Олег отмирает, когда Сережа кусает его в очередной раз, вжимает его в стену. Пытается пробраться под одежду — руки Сережи уже давно под рубашкой Олега, и как не запутался он во всех ремнях и перевязях, и Олег чувствует прохладные Сережины ладони у себя на животе, они скользят ниже, кончики пальцев пробираются за пояс брюк.              — Сережка, — Олег всхлипывает — слишком горячо, слишком остро, поджимаются мышцы, тяжелеет в паху. Неужели, Сережа?.. Нет, ничего, конечно, не будет: слишком опасно, да и Сережа не в том состоянии чтобы, но…              — Заткнись! — Сережа злится, впивается ногтями Олегу в живот, почти у самого паха, другой рукой рвет молнию на штанах, звенит пряжка ремня, толкает Олега, и Олег почти падает назад. Лишь рефлексы оставляют его на ногах, он осторожно опускается на пол, Сережа быстрыми поцелуями проходит по его скулам, к шее, к горлу, прикусывает кадык, потом падает рядом, Олег в темноте комнаты теперь видит только его макушку, кладет на нее осторожно руку, надо сказать «Серый, не нужно!», но Сережа пробирается в белье, касается губами головки, и Олег толкается непроизвольно навстречу горячему рту, забывает обо всем.              Сережа ласкает быстро, резко, не щадит: прикусывает осторожно головку, щекочет языком уретру, прожимает венки языком. Пробирается и рукой в белье, сжимает основание с силой, что Олег стонет не от наслаждения, а от боли, но Сережа тут же берет в рот почти целиком, и Олег забывается. Толкается в горячий рот, кладет руку на макушку Сережи, перебирает спутанные волосы. Хорошо, очень хорошо, и не хочется думать, зачем все это, почему, все исчезает, остаются лишь давно забытые ощущения. Хочется, чтобы это длилось, длилось и длилось вечно.              Олег кончает Сереже в рот, тот сглатывает покорно раз, другой, утирается тыльной стороной руки. Олег тянет его к себе, чтобы поцеловать, а потом вернуть ласку, Сереже же надо, ему тоже надо, но Сережа упирается руками ему в грудь, сверкает глазами:              — Нет! — Олег пытается его поцеловать, но Сережа толкает его уже сильнее в плечо, говорит громче и еще злее свое «нет!», и Олег отступает. Замирает, глядя на Сережу. Это что сейчас было? Есть. Почему он так поступил? И почему не хочет сам? Таблетки? Не хочет больше Олега? Но тогда зачем?.. Мысли сталкиваются в голове, разбиваются о непонимание, о жесткий взгляд Сережи, всего затапливает холодом, Олег сглатывает вязкую, горькую слюну:       — Сережа…              — Уходи! — Сережа бросает это равнодушно, будто только что не ласкал Олега с любовью и страстью, будто это был не он. — И не приходи больше. Сначала — дело!              Олег настолько ошарашен произошедшим и этим контрастом, что и не думает сопротивляться — поднимается молча, застегивает брюки, заправляет рубашку, поправляет разгрузку.              — Я… — что сказать? «Я пойду», «давай я все же…» или «спасибо»? Все это будет звучать глупо, гнусно. Он мотает головой, отрицая несказанное, смотрит на Сережу: тот уже снова занял свое место в углу камеры, вжался в стену, почти слился с нею.              — Пока, — Сережа холодно прощается, не глядя на Олега. На его губах играет какая-то странная усмешка, отчего Олега передергивает: как же так? Зачем же с ним так?.. Впрочем, может, он заслужил, что с ним вот так — как со шлюхой. Да, кончил он, но почему-то сейчас он ощущает себя далеко не счастливым, а использованным. Он кидает на Сережу последний взгляд, прежде чем оказаться наверху, а потом — на крыше: Сережа не смотрит на него, шепчет что-то себе под нос, но Олег не разбирает слов, лишь шелест, похожий на шорох птичьих крыльев.