(Без)надежно

Не то, чтобы поездка в Скрытый Звук была той миссией, которую Какаши ожидал получить, когда Наруто сдернул его с выходных с Гаем… «Забери детей, чтобы они не натворили ничего по пути» — так сказал Седьмой, улыбаясь уже не той простой детской улыбкой, какая у него была несколько лет назад. Какаши вздыхает, понимая, у кого он научился такому, и отправляется через лес в сторону закрытой лаборатории.                Он хорошо знает до нее путь. Это давно уже не было секретным убежищем, но знания об этом месте и, что более важно, слухи служили более прочной защитой, чем печати и густые ветви. Несмотря на то, что слухи не сильно преувеличивали действительно происходившие (происходящие?) там зверства, они все же создавали еще одну прочную завесу страха. «Говорят, змей пьет детскую кровь, чтобы оставаться таким молодым!» — было тем, что отпугивало деревенских жителей. Для более просвещенных людей это означало «змей разберет вас на части, пока вы еще живы, чтобы создать из ваших клеток что-то новое», так что все это было звеньями одной цепи.                И все же прошло несколько лет после того, как Какаши был здесь в последний раз. Поэтому его удивляет разросшееся вокруг лаборатории поселение. Жилые дома, лавки, спокойно идущие люди. Это определенно напоминало картину из сна при высокой температуре, и все же было реальностью.   — Как же нам повезло, что Скрытый Звук пустил нас к себе, — говорит одна из стоящих у прилавка женщин, выбирая овощи, когда Какаши проходит мимо, — не представляю, что бы я делала, если бы не эта деревня. Что бы делали мои дети…   — Понимаю вас, Тори-сан, — женщина в палатке взвешивает несколько пакетов, — для меня это тоже было последним вариантом. В крупных деревнях все фермерские места заняты, а здесь я могу быть по-настоящему полезной. Пусть боги хранят это место… кстати, как ваши раны?                Какаши останавливается, чтобы более подробно просканировать чакру стоящего перед ним человека. Никаких особых проблем, но есть пара застоев.   — Вы ранены? — он предупреждает о себе намеренно громкими шагами, чтобы гражданские не испугались.   — А-а, здравствуйте! Извините, не знаю вашего имени…   — Просто шиноби из Конохи.   — Выглядите знакомо, но признать не могу… — женщина задумчиво щурится, — мы раньше жили далеко от здешних мест, так что простите. Собственно, когда наше поселение было разрушено, мы отправились к крупной деревне. Суна была ближе всего, но там я совсем не могла развернуть хозяйство… у меня есть знания только о другой почве. В итоге мы пошли в Коноху, надеясь, что хоть как-то там пристроимся, но по пути на нас напали ниндзя-отступники, хотя грабить у нас было нечего… к счастью, несколько шиноби Звука были поблизости и защитили нас, только вот пару ребер мне успели сломать…   — Вам нужно ко врачу? Коноха недалеко, и там есть много хороших медиков.   — О, нет-нет, Орочимару-сама лично осмотрел меня и вылечил! Он предлагал мне остаться на какое-то время в его доме, чтобы довести исцеление до конца, что-то говорил о чакре, но я не могла оставить детей, хоть и знала, что за ними присмотрят. Так что не волнуйтесь, шиноби-сан.   — Да, Орочимару-сама прекрасно справляется с такими вещами, — подключается продавщица, — когда мой сын наелся ядовитых ягод, он единственный, кто смог поставить его на ноги…   — Вот как… — Какаши задумчиво прикрывает глаза.   — Мы в Звуке… знаем, каким видят Орочимару-сама все остальные. И мы понимаем, что у них есть для этого все основания, — намного тише говорит женщина, — но для нас Звук стал домом. Тем, чего не смогли предложить другие деревни. Лорд Орочимару защищает нас всех, дает нам возможность жить и растить детей в мире. И многие, кто не живет здесь, думают, что он просто старается на навлекать на себя гнев и внимание Каге, но мы изнутри видим, что он действительно искренне заботится о людях, которые теперь живут под его крылом… хвостом? Ха-ха, что-то я заболталась. У вас наверняка есть важное дело.   — Я был рад с вами поговорить. Хорошего вам дня, леди.                Какаши кивает и решает дойти до лаборатории… дома саннина обычным шагом. Люди вокруг кажутся действительно счастливыми. На одном из прилавков с игрушками он замечает несколько плюшевых змей, в которых он узнает самых известных призывов Орочимару. Девочка, прыгающая с мягкой лупоглазой Мандой в руках около матери, кажется сюрреалистичным зрелищем.   — Какаши! — его отвлекает голос подходящего к нему парня, Суйгецу, если он правильно помнит, — нам сказали, что ты придешь, так что мне надо тебя проводить, как будто ты сам не знаешь дорогу.                Юноша фыркает, явно не обрадованный глупым заданием, и, не дожидаясь ответа, поворачивается, чтобы пойти обратно к дому. По пути на него налетает Карин, что-то кричащая о том, что он свалил на нее и Джуго работу на кухне. Это место и правда стало домом для живущих тут, а для этих троих — в первую очередь. Для них «дом» начался еще раньше — с тех пор, как Орочимару подобрал их и сделал своим оружием. Эта мысль — неправильная, но она легко дается Какаши. Потому что это ничем не отличается от того, что делает Коноха. Это были скрытые деревни — почти все в них платили за приют самими собой, отправляясь сражаться. Насколько лицемерным было думать о том, что саннин поступил плохо, опекая и тренируя этих детей и требуя от них всего лишь биться на его стороне? Никто бы не признал этого вслух, но это было нормально.   — Мы пришли! — громко кричит Суйгецу, закончив отбиваться от подруги, — и притащили волчару!   — Ты, дурак, сделай хотя бы вид, что уважаешь Хокаге!   — Бывшего Хокаге!   — И все же! Не доставляй проблем Орочимару!                Это действует на Суйгецу каким-то волшебным образом, потому что он замолкает почти сразу же, даже если продолжает строить недовольное лицо.   — Дети здесь, — раздается знакомый хриплый голос из одной из комнат.                Когда Какаши заглядывает в проем, то его сердце замирает на мучительное мгновение. Он давно не видел саннина, и тот успел очевидно изменить свою форму. Все еще высокая, но с виду (только с виду) более хрупкая фигура возвышается над столом, за которым седьмая команда играет в сеги. Домашнее кимоно неплотно облегает тело, но его изгибы все равно заметны. Более скругленные, более мягкие. Волосы, теперь достающие до поясницы, завязаны в немного неумелую косу яркой красной лентой, и это очевидно работа Сарады. И о, это вызывает в его голове шквал воспоминаний. Образ матери из памяти маленького ребенка заостряется. Размытые картины детства, в которых всегда, помимо меха призывной волчицы отца, была еще и холодная тяжесть чешуи, проясняются. Теперь, когда Орочимару принимает более женственную форму, когда он находится в окружении детей, становится понятно, почему до этого Какаши не мог вспомнить его. В его голове припыленное временем мягкое лицо матери и ее нежный голос не могли связаться с острыми скулами и сочащимся ядом шипением.   — Какаши-сан, — девочка пытается встать, чтобы поклониться, но Боруто опережает ее.   — Какаши-сан! Можно мы доиграем? Нам немножко осталось, честно! — мальчик смотрит на него умоляющими глазами, и Хатаке приходится сморгнуть первое оцепенение.   — Да, конечно. Я подожду в…   — Я заварю чай, — Орочимару наконец поднимает голову от наблюдения за неуклюжими для его уровня попытками игры и ловит взгляд Какаши в ловушку своих золотых глаз, — не заигрывайтесь.                Дети что-то еще говорят и возвращаются к увлеченной баталии на доске с фигурками. Саннин отпускает Карин и Суйгецу, которые все еще препираются из-за того, чья очередь мыть посуду, поэтому в соседней комнате они остаются вдвоем.                Орочимару достает две чашки и наливает в них теплый чай, одну из них передавая в руки Хатаке.   — Не отравлен, не бойся, — тонкая улыбка изгибает губы змеи, но клыки не оголяет. Дружественный жест.   — Я бы и не подумал, что ты решишь убить меня таким глупым способом, — Какаши медлит пару секунд и стягивает с себя маску, чтобы сделать глоток.   — Ты стал так похож на Сакумо, — неожиданно говорит Орочимару, не отрывая глаза от седых растрепанных волос и темных глаз, — он бы гордился тобой.                Какаши замирает, укладывая слова шиноби в своей голове. Пора признать, что его отец любил эту змею. Пора признать, что единственным, кто с ним остался после его смерти, хотя бы немного, был саннин.   — Ты хорошо помнишь его? — они сидят близко, и Шестой не чувствует ни тепла, исходящего от Орочимару, ни какого-то особенного человеческого запаха. Это объясняет, почему он чувствовал неясную ностальгию всякий раз, оказываясь в прохладных местах, пахнущих смесью окружающих запахов, а не самими собой.   — Сакумо? — зачем-то уточняет саннин, перекатывая на языке имя, которое он не произносил очень давно, — да. Это одно из немногих моих приятных воспоминаний до сегодняшнего дня.   — Расскажи мне… не только о нем. О том времени.                Какаши делает шаг ближе к тому, чтобы принять все то, что он старательно пытался забыть. Орочимару хорошо это видит, поэтому кивает, откидываясь на спинку небольшого дивана.   — Мы познакомились, когда тебе было меньше года. Он часто рассказывал о тебе на заданиях, а мы иногда пересекались. Он был сильно опечален смертью своей жены, но радость от того, что хотя бы ты выжил, была сильнее, — змей не закрывает глаза, но по тому, как он обводит пальцами край пиалы раз за разом, понятно, что он погружен в прошлое, — он влюбился в меня так сильно…                Орочимару посмеивается, вспоминая ухаживания волка.   — Это заставляло выглядеть его глупо. Все боялись даже заговорить со мной, а он все равно каждый раз подходил в конце миссии, чтобы отметить мои боевые навыки. Бегал за мной, как маленький щенок, хотя был старше. Однажды он притащил мне сумку еды, и вся она была со вкусом яиц, потому что он нашел в библиотеке книгу о змеях и прочитал, что это наша любимая еда. Это был первый человек, который не испытывал отвращения к моей крови, а пытался узнать меня.   — Да, это… это то, что он бы сделал, — Какаши вздыхает, вспоминая, как его отец учил его доброте ко всем живым существам.   — Я пытался сопротивляться этому, говорил, что мне это не нужно, что я не способен на любовь. Но его это не останавливало, и о, как я мог долго противостоять такому искушению, — последнее слово смешивается с шипением, и в нем сквозит так много разных эмоций, каких Хатаке никогда не слышал (или не помнил) от саннина, — как может змея отказаться от места под солнцем…   — Ты жил с нами?   — Не совсем. Я все же был действующим шиноби, которому регулярно давали миссии S-ранга. Но я часто оставался на ночь. Тем более, что ты начинал ныть, когда я хотел уйти, — это звучит не язвительно, а скорее… нежно и меланхолично, — поэтому мы проводили относительно много времени вместе.   — Что мы делали? — Какаши все еще сложно представить, что Орочимару способен на подобие семейной жизни, даже если только что видел, как тот ведет себя с детьми.   — Ничего особенного. И я, и Сакумо были слишком уставшие после миссий, поэтому мы просто были дома. Когда тебе становилось скучно, мы разрешали тебе поиграть с призывами.                Какаши внутренне вздрагивает, думая о том, что ребенку было позволено проводить время со змеями этого человека. И все же… как сильно его отец ему доверял, раз был не против.   — Аяме была твоей любимицей, — Орочимару приподнимает руку, и из рукава выползает средних размеров змея, белая, но с несколькими фиолетовыми полосами на гибком теле, — ты говорил, что она похожа на меня.                Змея переползает с его руки на колени Какаши, оседая там приятным весом. Его пальцы поглаживают плоскую голову до того, как мозг успевает среагировать.   — Как ты вырос, маленький волк, — рептилия шипит, приподнимаясь на своих кольцах, чтобы заглянуть в его лицо, — впрочем, это хорошо. Больше не будешь дергать меня за хвост, чтобы я поиграла с тобой в догонялки.                Хатаке испытывает некоторый ужас при мысли о том, сколько раз он гипотетически мог умереть, дергая за хвост чужой призыв.   — Не напрягайся, мальчик, — змея наклоняет голову, и в ее глазах видна улыбка, — прибереги нервы для мысли о том, как сильно ты выпрашивал покататься на голове Манды. И в итоге сделал это.   — Я что? — Какаши издает звук, не совсем подобающий мужчине его возраста и статусу бывшего Хокаге.   — Ты плакал об этом достаточно часто, чтобы я не выдержал и уговорил Манду сделать это.   — Я… боюсь представить, сколького тебе это стоило, — он прекрасно помнит характер главного призыва в битве.   — Что ж… могу сказать только, что она была не в восторге от того, что ей нужно было прокатить на себе «эту чертову маленькую блохастую дворнягу», однако, учитывая, что ты случайно не расшибся по пути, она восприняла это в душе намного лучше.   — Я не должен удивляться этому так сильно.                Шестой вздыхает, делая еще несколько глотков чая. Орочимару, легендарный шиноби, безумный ученый, убийца, не ставящий жизни своих жертв ни во что, был тем, кого маленький Какаши отказывался называть иначе, чем «мама». Так почему Манда в глубине души не могла быть такой же.   — Люди в деревне любят тебя, — наступает очередь Хатаке вызвать удивление на лице саннина, — они считают это место домом. Не остановкой, не временным убежищем, а именно домом. Они все благодарны тебе.   — Я рад, — Орочимару поднимается со своего места, легко скользя рукой по волосам Какаши, как делал это в его детстве, — может быть, я наконец понял то, о чем мне говорил сенсей, но не дала ощутить Коноха.   — Ты жалеешь?                О чем именно, Какаши не уточняет. Слишком много есть вещей, о которых можно сожалеть. Убийство наставника. Потеря команды. Война, унесшая множество жизней.   — Нет. Если бы я думал о прошлом достаточно, чтобы мучиться им, то мне бы не осталось ничего, кроме как лечь в могилу. Я не для того искал бессмертия.   — Все еще хочешь бесконечно учиться?   — Да. Но, возможно, у меня есть еще вещи, на которые я бы хотел потратить свое время и ресурсы. Сакумо был первым, кто показал мне это, — это самое прямое подтверждение тому, что Орочимару считал их своей семьей.   — Если бы… если бы не его смерть, была бы вероятность, что ты бы не ступил на такой путь? — Какаши делает слишком много пауз в речи для человека, прожившего такую жизнь, но в этом разговоре он об этом не думает.   — Я не знаю, змееныш, — еще одно воспоминание из детства, вызванное этим прозвищем, больно ударяет Хатаке в сердце, — конечно, я думал, как бы это могло повернуться. Жить в стае. Видеть, как ты становишься прекрасным шиноби под моим руководством. Может, изменить Коноху другим путем. Но ты правда думаешь, что я бы не попытался достичь вечной жизни? Думаешь, я бы согласился наблюдать, как Сакумо умирает, пусть и от старости? Или видеть твое взволнованное лицо, когда мои руки стали бы настолько слабыми, чтобы не могли бы удержать палочки? У нас есть судьба, и, несмотря на множество открытых дорог, иногда они пересекаются в одной точке.                Какаши потирает переносицу, думая о том, насколько глубоким было понимание саннина, отточенное годами страданий.   — В любом случае, если ты позволишь себе увязнуть в размышлениях о том, что бы могло случиться, если бы что-то пошло по-другому, ты умрешь раньше, чем перестанет биться твое сердце. На много лет раньше.                Возможно, ему стоит прислушаться к этим словам, потому что эта мысль пока что была самым близким, что можно было бы назвать исцелением. Количество призрачных цепей, состоящих из рук мертвецов, слишком сильно тянуло его вниз. И чем, как не смертью, было постоянное пребывание с ними.   — Какаши-са-ан! Мы закончили! — Боруто вбегает в комнату, уже держащий за лямку походный рюкзак, а за ним чуть более сдержанно стоят два его друга.                Это заставляет мужчину расслабиться. Сейчас эти дети счастливы, и кто знает, было бы так, не произойди всего того, что произошло. Может, счастливы были бы их родители. Может, войны продолжали бы полыхать, не достигнув апогея несколько лет назад. Наверное, это было не так важно.                Перед тем, как уйти, Мицуки подходит к Орочимару, и тот что-то говорит ему так тихо, что даже чуткий слух Хатаке не позволяет различить ничего, кроме свистящего шепота. Может, они говорили даже не на знакомом ему языке. Саннин наклоняется, чтобы оставить на лбу сына, там, где обычно была повязка, материнский поцелуй.