Полуденный зной

– Мам, я должен тебе кое-что сказать… Та посмотрела на сына с пониманием, словно догадывалась, о чем он хочет поговорить. Темные глаза смотрели настороженно и так печально, что Антон осекся. Хотел было упасть ей в ноги, положить голову на колени и плакать: «Рома насилует меня, мама!» И позволить ласковой руке матери стереть боль, пообещать, что все будет хорошо, что Рома уедет, а они тогда заживут. Но Антон не смог. Он знал, как мама любит Рому, и не мог лишить ее сына. Вместо признания с губ сорвалась просьба: – Мам, Мишка едет в деревню к родственникам. Можно с ним? Василь Палыч зовет меня. Пообещал, что на озеро будем ходить, рыбу ловить. Я им помогу забор переделать. Мама напряглась, уже открыла рот, чтобы явно привести доводы против, как Антон, нервно ковыряя заусенцы, затараторил: – Я буду читать книги! Сделаю все домашнее задание! Я клянусь! Пожалуйста! И словно понимая его отчаяние, мама кивнула. Чуть отвернула голову, закусила губу и стерла слезу с щеки. «Неужели она знает?» Сердце сжалось от боли за маму, за Рому, за самого себя, что Антон все же бросился к ней в объятия и с облегчением выдохнул, когда та притянула его ближе. Молясь, чтобы Рома не пришел слишком рано, Антон наскоро собрал вещи и снова обнял маму. Та не стала спрашивать, почему Антон не подождет брата, чтобы попрощаться, просто тяжело вздохнула и ласково погладила его по волосам. – Обещай звонить. И Антон пообещал. Вышел из дома и уже во дворе набрал Мишку, который ему про дачу и рассказывал. Конечно, никто Антона в гости не звал. Поэтому тяжело вздохнув, Антон приготовился врать. Уже сидя на заднем сидении УАЗика в окружении коробок и корзинок, с Мишкой слева, который убивал зомби на планшете, родителями Мишки спереди, что перешучивались и постоянно искали «Европу Плюс», Антон достал свой телефон и заблокировал Рому во всех соцсетях, даже в тех, которыми никогда и не пользовался, только аккаунт имел. Потом открыл контакт «Рома 🌼💙» и замер. С профиля на Антона смотрел улыбающийся брат. На его щеках ямочки, синие глаза лучились весельем. Его старший брат. Прикусив губу до крови, Антон бережно коснулся изображения кончиком пальца, провел по темным волосам, коснулся пухлых губ. Палец скользнул ниже, оглаживая родное лицо. Пара нажатий, и Антон добавил брата в черный список. Все. Все закончилось.

***

Когда Антон через две недели вернулся домой, Рома уже уехал. Чувствуя себя неловко, Антон все же спросил, говорил ли о нем брат, просил ли что-то передать. Мама покачала головой. – Просто спросил, где ты, а я сказала, что ты уехал с другом в деревню. Антон сглотнул. Так глупо и неправильно, но от безразличия брата стало больно. Он зашел в свою комнату, скользнул взглядом по знакомой обстановке и зацепился за одну выделяющуюся деталь. На столике лежала пачка обезболивающего. Рецептурного, которое Рома дал ему в тот вечер. Воспоминания вспыхнули с такой силой, словно это было вчера. Дрожа, Антон видел как будто со стороны, как Рома берет его силой, а потом Антон вместо того, чтобы избегать брата, как собирался, сидел у него на коленях и искал утешения в теплых объятиях. Под ласками и лекарством приступ прошел, оставив лишь горький привкус сожаления о том, что могло бы быть. Они могли остаться семьей. Перешучиваться за завтраком, ходить на море, плавать и валяться на пляже до обеда, гулять по городу, вместе готовить ужин, встречать маму с работы, потом все вместе смотреть телевизор. Рома сделал свой выбор, а Антон свой. Упав ничком на кровать, Антон заплакал.

***

Наступил День знаний, обещая легкий и веселый год. До экзаменов еще далеко – можно было наслаждаться последней вспышкой детства по полной. Гулять допоздна, сидеть у Лысого в гаражах и орать песни в голос, рисоваться перед девчонками на физкультуре, отшучиваться в ответ на их заигрывания. Только Антону ничего из этого не хотелось. Ссора с братом тяготила его, и хоть Антон был ни в чем не виноват, он чувствовал ответственность за то, что Рома реже звонит маме. Практически никогда по видеосвязи, редко по мессенджеру. Чаще просто пишет, и то не каждый день. А виноват в этом Антон. Спрашивал ли про него Рома, Антон не знал. Мама первая не заговаривала и, на удивление, не пыталась помирить братьев, хоть было и очевидно, что между ними кошка пробежала. И от этого Антону становилась страшно. Если мама не настаивает на перемирии, значит, она что-то знает. Могла ли она понимать больше, чем говорил и даже чувствовал Антон? Он был жертвой и знал это, но все равно без брата жизнь потеряла вкус. Дни посерели так, что Антон был уверен – весь сентябрь лил дождь. Как же он удивился, когда это всплыло в каком-то разговоре, и Мишка с удивлением в голосе хохотнул и сказал: «Да ты гонишь, что ль?! Я весь сентябрь на море ходил». Октябрь прошел так же уныло. Деревья не золотые, как обычно, а выцветшие и едва желтые. Жухлые листья как предвестник неумолимого, и в воздухе пахло стылой безнадежностью. Когда в ноябре зарядили настоящие дожди, на душе стало еще ненастнее. Отвратительно. Все реже стал слышаться сигнал уведомления, который мама поставила на входящие от Ромы. Такой приятный, колокольчиками. Теперь они звенели раз в неделю в лучшем случае. У мамы портилось настроение, еще и загруженность на работе большая. В начале декабря начали продавать петарды, и в больницу то и дело попадали дети и подростки, а то и взрослые с оторванными пальцами, выбитыми глазами, обожженным лицом. Маму постоянно просили подменить кого-то заболевшего то гриппом, то сезонным ОРВИ, а колокольчики и вовсе перестали звенеть. – Мам, – спросил Антон, готовясь к семестровой контрольной. – А Рома на каникулы приедет? Сам задал вопрос, сам понял, что можно было и не спрашивать: в квартире не было ни елки, ни мишуры. Даже праздником не пахло. – Нет, – как-то слишком резко сказала мама. Антон вздрогнул, поднял на нее испуганный взгляд, и мама спешно погладила его по голове. – Будешь кушать, Антоша? – извинялась она, как умела: заботой и вкусной едой. – Я пирог испекла. С капустой. Пожав плечом, Антон отложил учебник и пошел за мамой на кухню. Пирог с капустой был вкусным, и с чаем хорошо, но с клубничным ни в какое сравнение не шел. Некстати вспомнилась земляничная тучка и земляничный летний дождик. И то, как они с братом впервые целовались во тьме, трогая друг друга. Кровь прилила к щекам, и Антон спешно попытался загасить вспыхнувший жар остывшим чаем. Может, и хорошо, что Рома не звонит и не пишет. Так спокойнее. Тяжело, грустно, изматывающе тоскливо, но спокойнее. «Правда же, мама?» Глянув на мать, словно ожидания подтверждения своих мыслей, Антон внезапно словно со стороны ее увидел. Напротив него сидела постаревшая женщина с осунувшимся лицом и запавшими глазами. В ее лишенном огня взгляде читалась тоска и боль. «Не спокойнее…»

***

Каникулы отличались тем, что череду серых дней Антон наблюдал не из окна класса, а из собственной спальни. Тоскливо до жути. В компьютер не поиграешь – ребята или на катке, или на фудкорте торгового центра. Один Антон остался на обочине школьной жизни. Мама все больше пропадала на работе, а дома даже и не пахло праздником, хоть Новый год уже на носу. Внезапно Антон почувствовал себя, как никогда несчастным, брошенным. В носу закололо, и Антон шмыгнул, готовясь вдоволь нареветься, когда телефон завибрировал входящим сообщением от незнакомого номера. «Мошенники?» – подумалось, но те не писали, звонили только, и Антон потянулся к телефону. Открыл сообщение и застыл. [Тоша, я знаю, что ты добавил меня в ЧС и понимаю, что говорить ты не хочешь. Я просто хочу, чтобы ты знал: такого больше никогда не повторится. Ты можешь положиться на меня. Я очень люблю тебя. Твой брат Рома]. Стало тихо-тихо. Настолько тихо, что слышишь, как стучит в висках пульс. Даже движение крови слышишь, а собственное дыхание, шумное, больное, вызывает дрожь. Долгое мгновение Антон тупо таращился на телефон, не веря. Читал и перечитывал сообщение, пока слова не потеряли смысл, и стало вообще непонятно, существует ли слово «положиться». Такое дурацкое, как будто ненастоящее. «Положиться, вот бред. Самого себя положить, что ли?» А потом он словно отмер. Как в зависшем видео, которое наконец догрузилось, скорость увеличилась втрое. Все стало быстрым, громким, неправильным, и с полным боли стоном Антон схватил телефон, убирая брата из ЧС.

[Рома можно я приеду?]

Палец на мгновение завис над кнопкой отправить, но Антон выдохнул и нажал на экран. Ладони вспотели, а сердце билось так громко! От волнения тошнило, и Антон бросил телефон лежать на кровати, а сам кинулся было в уборную, но на полпути передумал и вернулся в спальню. Ответа не было. «Наверное, Рома тоже добавил меня в ЧС», – с горечью подумал Антон, жалея, что не догадался отправить сообщение на тот новый, незнакомый номер. Написать бы снова, да духу не хватит. Нервная тошнота сменилась горьким разочарованием, а потом болью. От звука входящего сообщение сердце чуть не выпрыгнуло из груди. [Когда приедешь? Я куплю тебе билет на самолет]. Впервые за полгода Антон почувствовал радость. Стало легко-легко, и захотелось жить. Со счастливой улыбкой он прижал телефон к груди.