Боги рядом с нами

(сказка)

Жила у нас в поселке девушка одна, Ярмиллой звали. От других от всех была наотличку. Волосы черные, что твое вороново крыло, глаза зеленые, как болотная тина, сама худущая. Ну чисто лесная ведьма. В кого такая уродилась, того даже мать с отцом не знали. Отец, бывало, выпьет и шутит, что жена, мол, с лешим согрешила. Смеется, а у самого тоска в глазах. Любил жену-то, знал, что не было никакого лешего, а дочка вот неладная какая-то вышла. Еще трое у них было, так они детишки как детишки. Как все. Одна старшая не пойми в кого. Боялись ее. Бабы особенно. Часто говаривали, что как взглядом своим зеленым зыркнет, так мороз по хребту продирает, ноги не идут и дышать тяжело. Особенно у колодца боялись почему-то. Если видели, что Ярмилла идет, то втихаря все куда-то сразу девались. А детишки ничего. Прибегут на двор и давай кликать: — Яра, Яра! Пойдем на озеро рыбов поудим! Ходила иногда. Но не со всеми. С некоторыми не то что пойти, а даже разговаривать не хотела. За что невзлюбила, никто и не знал. Придут на озеро. Детишки рассыплются с удочками по всему берегу, а Ярмилла сядет где-нибудь на бережочке и начинает венки плести. Сама никогда не ловила. — Мне, — говорит, — это не интересно. Мамке на уху или на пироги так брат наловит. А я лучше так посижу, на воду посмотрю. Сидела. Смотрела. И каждый раз одно из двух получалось: или богатый улов, рыбы жирные, большие, одна к одной, или вовсе никто ничего не поймает. И никогда не угадаешь, что и как выйдет. А некоторых матери-то не пускали, коли знали, что с Ярмиллой собираются. Говорили: — Утопит она тебя почем зря. Чует мое сердце, утопит и спросу никто не спросит. Почему так считали, и сами не ведали. То ли сердце материнское что-то подсказывало, то ли малый ум, то ли большой страх. А по делу никто ничего дурного сказать о ней и не мог. Матери в доме и во дворе помочь — Ярмилла первая. Отцу на пашню обед снести — Ярмилла с радостью. За младшими присмотреть — Ярмилла всегда готова. Неразговорчивая была, но слова поперек никому из старших не говорила и захочешь да не упрекнешь. Любая работа в руках спорилась, а особенно вышивать была мастерица. Некоторые девки, уже сговоренные, просили хоть что-нибудь вышить для приданого. И вот ведь странность. Одной бралась охотно, а на другую так могла посмотреть, что та убиралась доброй волей и больше не приходила. И опять не можно было угадать, которая по сердцу. Марена, мать ее, частенько подругам жаловалась: — Не знаю, что с девкой делать. Кто ее такую за себя возьмет? Спрашиваю: привечаешь ли кого? А она в ответ только смеется. Мне, говорит, мама, кто по сердцу будет, того и привечать не придется. Все само сложится. Приданое себе не шьет, мол, не время. Ее ведь первую отдавать, а по ней потом остальных возьмут ли. Утешали ее, конечно, сочувствовали. А сами тайком косились да жалели. Своего сына в ведьмины руки никто не хотел. Была ведь у той Ярмиллы еще привычка одна. Любила она в лес ходить. Утром встанет, по дому все сделает, что мать наказала с вечера, и тишком уберется, чтобы никто не видел. К вечеру только объявится, а то и вовсе на следующий день. И не грибы несет, не ягоды, а полную корзину трав. Развесит по всему дому и велит не трогать. Раз Марена ее к травнице свела, вроде как в обучение отдать, коли уж девке пришлось по душе это занятие. Травница посмотрела и отказалась. А почему отказалась, так и не ответила. Нет и все тут. Марена и отстала. Чтобы Ярмилла лечила кого теми травами, никто не видел, так в стряпню свою добавляла. Да только в семье у них хонка никогда ни к кому не приставала. Так и жили. А потом Ярмилла в цвет вошла, тут все и ахнули. Косища черная, до колен по спине сбегает. Глаза, как омуты. Губы, как лесная земляника. А что так и осталась тощая да бледная, уже и не замечал никто. И стали мимо их дома поселковые парни все чаще и чаще ходить, особенно когда Ярмилла у окна с иголкой или с веретеном сидит. Походят-походят, какой посмелее, тот цветов принесет, либо еще что, но так и уйдет ни с чем. И был среди них паренек один. Имя его забыто, а прозванье было Ворон. Схожи они были чем-то с Ярмиллой. Такой же был чернявый и такой же нелюдимый немного. Тоже, бывало, остановится и смотрит на дом и на окно, а только долго не подходил. Насмешничали над ним, он все отмалчивался да отмахивался. Может я и не чета ей, говорил, только и вас гонит, никому руки не подала, воды не предложила. Обычай в поселке в то время был такой. Если девке мил кто, то сама воды предложит и просить не надо. А если кто совсем противен, то и попросит, а не получит. Так и ходил он год или два. Смотрел на нее, она на него смотрела, а словом так и не перемолвились. И раз потерялся он. В лес ушел и нет его, день, другой, третий. Через половину луны вернулся — оборванный, голодный, уставший. Все к нему с расспросами кинулись, а он ни слова, ни полслова. Пошел силки проверять. Заплутал, леший по лесу водил, пока не надоело, а там и домой отпустил. Вот вернулся, поесть бы да отоспаться, да в бане попариться. А что было, что видел, про то молчит. Ну и отстали от него. Отец ему баню истопил. Мать обед подала. И дальше Ворон сутки проспал, никто его не трогал. На следующий день к вечеру проснулся, надел новую рубаху, набрал в саду полную корзину груш, а сверху колосок положил, и пошел прямиком к заветному дому. Ярмилла как раз к той поре со всеми делами управилась и снова по обыкновению у окна села, новый рушник для матери вышивать. Увидела, что Ворон идет, но виду не подала. Подумала, что придет, постоит, посмотрит и уйдет, как это бывало. А он прямо к окну. Корзину ей подал и говорит: — Люблю тебя, Ярмилла. Сколько себя помню, столько и люблю. Где ты, там и я. Где твое сердце биться станет, там и мое рядом будет. Прогонишь коли, то уйду и больше не потревожу. А коли мил я тебе... Не договорил. Не дала она ему договорить, встала и скрылась из виду. Постоял Ворон и хотел уже домой возвратиться, как вдруг открылась дверь. Стоит на пороге Ярмилла, а в руках у нее расписной ковшик, полный чистой ключевой воды. С крыльца спустилась, ковшик ему подала и ответила: — Что же ты, свет мой, так долго ждал? С детства ты мне по сердцу. Не замечал разве, куда ты, туда и я. Уж который год жду, когда отважишься, глаза выплакала, сердце выболело, а ты все не шел. Твоей буду, если позовешь. А если нет, то и не жить мне на этом свете. Ответил Ворон: — Ты на свете не будешь и мне тогда незачем. И воду всю выпил. Кто рядом в этот момент случился, так и замерли, а когда отмерли, то весть по всему поселку мгновенно разнеслась. Мать Ворона повздыхала только. Не такую невесту она любимому сыну желала, но против воли ведь не пойдешь, особенно когда так сердца вместе бьются. И стали Ворон с Ярмиллой ровно две половинки одного целого. Куда он, туда и она. Куда она, туда и он. Глаза у обоих счастливые, с губ улыбки не сходят. Он ей то цветов принесет, то плат шелковый из города закажет, то ниток запас. Она ему то пирог с грушами, то пояс вышьет, то ягод из леса. Так и ходили, и все видели, что ладится у них. Марена-то не раз дочери говорила: — Больно уж вы напоказ. Люди завидущие до чужого счастья, особенно бабы некоторые, сама ведь знаешь. Сглазят. Поостереглась бы. Но Ярмилла не слушала. Не до того ей было. Молодое счастье глаза застит и разум туманит. А тут уже и сватов прислали, и о свадьбе сговорились. Что там было и сговариваться, если так все было понятно — по любви да по согласию. Раз поехал Ворон в город. Три дня его не было и за эти дни Ярмилла словно угасла. Как будто выключилось в ней без него что-то. Не первый ведь раз отлучка была, и в те разы она пуще прежнего светилась, у окна дожидалась, а тут что-то не так пошло. Марена и пристала к ней: — Что с тобой, доченька? Что тебя печалит? — Не знаю, мама, — отвечала Ярмилла. — Вроде и ничего, а на сердце тяжело. Как туча набежала. Как будто плохое что-то случилось, а я не заметила. Возвратился Ворон и сразу к любимой. Подает ей сверток из шелковой ткани, а в свертке бусы. Бусины крупные, прозрачные, разной зелени. — Носи, душа моя, — говорит. — Моя любовь в них. — Буду носить и никогда уже не сниму, чтобы твоя любовь всегда со мной была. Ярмилла бусы надела и всю печаль как рукой сняло. Снова засветилась, снова запела, снова радостная стала и о печали вскоре забыла. Начала наконец-то приданое себе шить. А Ворон через одну луну пришел к нареченной и так сказал: — Хочу, чтобы самая лучшая свадьба у нас была, чтобы весь поселок гулял. И хочу я для того в город поехать на год и денег заработать. Негоже нам родителей в долги вгонять, сами справимся. Согласна ли ты подождать меня? Не откажешься ли? Ярмилла в первый момент ужаснулась. Как же она целый год без милого проживет, если давеча ей без него не здоровилось? Она-то и вовсе без всякой свадьбы, по одному обряду за него согласна была идти. Хотела его остановить, но тут же одумалась. Прав был Ворон. Муж в семье решать должен и что за жена она будет, если еще до свадьбы станет перечить. Хочет он большую свадьбу, значит, так тому и быть. — Как скажешь, свет мой, — ответила. — Дождусь тебя, верна буду. А потом и свадьбу сыграем на всех. Ты только не забывай меня. — Как можно! — воскликнул Ворон в ответ на эти слова. — Так долго тебя любил, так ждал. Как могу я тебя забыть? На том и порешили. Собрался он и через неделю уехал. А Ярмилла осталась. Снова сидела у окна, снова шила и вышивала, только на этот раз уже себе приданое, а не другим. Отец как в город поедет, так она просит ниток привезти или бусин. И все просит зеленых либо синих, редко когда другие цвета. Весточку суженому непременно передавала, ну и он ей в ответ. Сначала-то все хорошо было. Если и было у ней тяжело на сердце, то виду Ярмилла не подавала. Не привыкла открываться. Даже матери родной улыбнется и ничего больше не скажет. Только снова стала в лесу пропадать, к колодцу молча ходить и глазами зыркать. Бабы, которых ее взгляд пришпиливал, вроде к тому времени бояться перестали, а тут снова начали. Неладно с ней, чуяли, но сказать уже ничего не смели. И бусы свои она не снимала, и в баню в них ходила, и спала, и все руками трогала. Прикоснется и замрет, стоит и как будто внутрь себя смотрит. Несколько раз порывалась в город поехать, но всегда что-то не складывалось. Так осень прошла, и зима, и весна, и лето снова наступило. Уже и до свадьбы недалеко. Повеселела Ярмилла, любимого со дня на день поджидая. Свадебной убор уже давно был у ней готов, оставалось только венок сплести, какой невесты в ночь накануне обряда плетут. Утром как-то объявилась женщина. Не местная, местные-то все друг друга знали. В платок по самые глаза закутана, платье на ней глухое, а под платьем уже видно, что живот торчит. И в глазах тоска такая, что хоть волком вой. Ярмилла в тот час двор мела. Женщина постояла немного у калитки, присматриваясь, а потом и спрашивает: — Ты ли будешь Ярмилла, Воронова невеста? Ярмилла разогнулась, веник в сторону отложила и к калитке подошла. Хотела сначала женщину ту впустить, но в последний момент передумала. Только ответила: — Я буду. А ты кто такая? — Жена я ему. Тут Ярмилла побледнела и с лица спала. Рукой к бусам потянулась, но на полдороге рука упала, так и не смогла притронуться. — Как же так? Сватов он ко мне засылал, а жена ему ты. Как так вышло? — спросила. — А так и вышло. Приехал он в город, работу нашел. Я у того же хозяина работала. Познакомились мы с ним и полюбили друг друга. Стали вместе жить, а как ребенок завязался, так и о свадьбе стали думать. Пусть без обряда, но жена я ему по праву и по всем людским законам, раз живет он со мной. Он-то не против, но сказал как-то, что невеста у него есть на родине, обещанная. Вот я и приехала к тебе. Откажись от него, чтобы муж у меня был по закону, а у ребенка нашего отец. Хоть ты и невеста, но по-людски все должно быть. Откажись, всеми богами тебя заклинаю. Не мила ты ему больше, сама видишь. Долго молчала Ярмилла, незнакомку взглядом мерила. Только глаза все больше и больше туманом заволакивало. Наконец ответила, глухо и тихо: — Не держу его на цепи, он не пес. Он Ворон, куда хочет туда и летит. Если к тебе прибился, то забирай, раз вам любо. Не нужен он мне больше. Развернулась и в дом пошла, ровно, как по нитке. Даже не заметила, что мать на крыльце стояла и весь разговор слышала. Просто мимо прошла и в горнице у себя закрылась. А женщина постояла-постояла да и побрела восвояси. И больше ее никто не видел. Марена-то сразу беду почуяла, бросилась к дочери. В двери колотилась, но Ярмилла так и не открыла. Только стоны из-за двери слышались. Послала кого-то из младших отца домой привести, но все было без толку. Так и не открыла Ярмилла. Мать на ночь на сундуке у двери умостилась, мало ли она все же захочет чего. Но полночью взял ее глубокий сон. Уснула Марена прямо так, а когда проснулась, то увидела, что дверь в горницу открыла, а внутри никого. Пропала Ярмилла. Долго ее искали, несколько дней. Весь поселок на ноги поднялся. Окрестности прочесали только что не частым гребнем. Ярмилла как в воду канула. Кто про воду сказал, уже не упомнить, но всем одновременно в голову мысль пришла — надо на лесное озеро сходить, где она на бережку сидела да венки плела. Так и оказалось. У самой воды нашли всю ее одежду, аккуратно сложенную, а сверху свадебный венок, свежий совсем, еще ни один цветок увянуть не успел. Только бус не было, зеленых тех, что Ворон ей дарил. Сразу все понятно и стало. Так, видимо, в этих бусах и утопилась Ярмилла с горя. Ушла на дно, чтобы боль пресечь и предательство забыть. Не смогла по-другому. Отец с матерью долго не верили. Несколько дней в озере хоть след искали. На берегу стояли и звали вернуться. Не откликалась Ярмилла. А на третью ночь самая младшая ее сестренка ночью пробудилась со слезами и криком. Марена к ней прибежала, стала расспрашивать, а та и рассказала: — Яра приходила. Волосы у ней теперь с зеленью, глаза как у бешеной собаки и бусы на шее светятся. Сказала, чтобы не искали ее больше, чтобы в покое оставили. Не хочет она больше среди живых быть, не может. Прощения просила, но сама не простит, сказала. И сердца у ней больше нет. Марена тут и обмерла. Потом на пол глянула, а там следы мокрые — от двери и обратно. Тогда только и поверила. Хоронили пустой гроб. Так Ярмиллу и не нашли, но родители захотели, чтобы хоть памятное место было, куда прийти можно будет оплакать дочь. Весь поселок собрался, только Ворона не было. А был бы, то не пустили бы. Отец с матерью его пришли, но не знали, куда со стыда глаза прятать. Поминки справили. И никто не видел, как уже после заката Ворон пришел на погост, упал ничком на свежую могилу и пролежал на ней до утра. Плакал, прощенья просил, но знал, что не будет ему прощенья. Сам выбрал. Сам так решил. После поднялся и исчез и никто больше о нем никогда не слышал. Раз только мать его упомянула, что приезжал тайком, ходил на лесное озеро, все умолял Ярмиллу показаться хоть на миг. Не вышла она к нему, не показалась. Осталась семья сиротами без старшей дочери. Приданое ее лежало в сундуке, все с вышивкой — зеленой да синей. Долго Марена его трогать не разрешала. Как-то травница пришла, к которой она Ярмиллу в ученье хотела отдать. Села на тот сундук, долго сидела, а потом сказала: — Потому и не хотела ее брать, что знала: не по ней эта жизнь. Не могут такие, как она, долго жить среди простых людей. Все одно что-нибудь бы случилось. Ты, матушка, печаль отринь. Не жива твоя Ярмилла, но и не мертва. Пребывает в другом мире, который нам неведом. Однажды ее сердце успокоится, тогда и она покой найдет. А ему и после смерти покоя не будет. И не стала уточнять, кому ему-то. И так все понятно было. И стали потом люди странное замечать. Стали в озере топнуть. Никогда такого не бывало, а тут напасть за напастью. Мальчишки чаще, но и девчонки тоже, и все из таких, про которых люди говорят, что с гнильцой внутри. А некоторые говорят, что видели Ярмиллу. Волосы черные с зеленью, волной по плечам рассыпаются, а на голове венок. Глаза как болотный морок. Смотрит из глубины озера, словно решает, утащить на дно или так оставить. Самые смелые по ночам которые ходили, сказывали, что видели, как она на берегу сидит. Вода с нее течет и не сохнет. А как заметит, что увидели ее, так сразу уходит под воду и больше не видать ее. И еще бусины иногда стали находить, но только девки, что на выданье. У самого берега в воде, светится. И какая девка такую бусину найдет, та непременно по любви замуж выходит и живут с мужем ладом до самой смерти. Но просить нельзя. Ярмилла сама выбирает. Никто только не знает, кому бусина достанется. А озеро с той поры и называют Русальим.

Август 2023 года