Long way (from) home

Искренняя забота вызывает желание возвращать её – особенно, если тот, кто заботится, давно перестал быть просто соседом. Юмэ видит, что Чонгуку тяжело без нагрузки, но он почему-то стесняется уходить при ней. Поэтому на каждой большой остановке сама предлагает выйти и прогуливается вдоль вагонов, позволяя Чонгуку спокойно сделать небольшую пробежку и несколько простых упражнений. В ходе одной из таких прогулок они не замечают, как поезд начинает отходить. И бегут за ним уже вдвоём, вваливаясь в свой вагон, пока он ещё не набрал полный ход. Юмэ задыхается, проклинает Чонгука и его заразительную беспечность, но всё равно позволяет себя обнять и тихо дрожит от смеха в кольце сильных рук. Будучи организованным в походах и на учёбе, в быту Чонгук становился до безобразия рассеянным. Он мог «потерять» очки, которые сидят на затылке, уронить кружку и расплескать чай или надеть футболку задом наперёд. Юмэ поражало то, каким разным Чонгук может быть – идущим по жизни напролом, но робеющим от мелких ошибок, спокойным и сильным, но одновременно любящим пошалить и порой совершенно беспомощным перед простыми вещами. За это его вдвойне хотелось поддерживать и беречь. Но когда Юмэ ловит себя на том, что почти машинально поглаживает его по спине после очередной прогулки, чтобы высокий Чонгук не забыл пригнуться на входе в купе и не ударился об косяк, ей вдруг становится больно. Имеет ли она право на чувства, которые так внезапно зарождаются внутри?

***

Как бывалый альпинист Чонгук знает: учащённое сердцебиение, рассеянность и тревога являются признаками кислородного голодания. Но он сейчас не в горах. Тогда почему с каждым часом в купе номер пять ему будто бы становится ещё хуже? Он не врал о том, что не считал свои поцелуи. Но рядом с Юмэ чувствовал себя по-другому настолько, что начинал сомневаться в своём опыте. Девушки, встречавшиеся на его пути, были красивыми, общительными и улыбчивыми, знающими, как доставлять удовольствие – во всех его смыслах. Но все эти качества меркли перед осознанием: никто из них не заботился о нём. Только о себе и о своём образе в его глазах. А Юмэ, может, и не была моделью с обложки, редко улыбалась и чаще предпочитала молчать, но со временем Чонгук стал замечать с её стороны заботу, которая казалась незаметной. И от этого ещё больше трогала сердце. Предложения прогуляться. Лоток ягод явно не на одного. Появившаяся на столе в один день чашка с крышкой. Прикрытая даже днём рольштора, когда он засыпал. Всегда возвращающиеся на салфетку очки. Ненавязчивые поглаживания по спине, чтобы не забыл пригнуться. Все эти, на первый взгляд, мелочи непередаваемым образом согревали душу внимательного к мелочам (когда надо) Чон Чонгука. Заставляли его чувствовать себя особенным. Проникаться чувствами. Но наученный горьким опытом Чонгук помнил: не стоит рассчитывать на лучшее. Сколько раз он неверно расценивал чужие поступки и платил за них болью разочарования? Он старался этого не показывать и быть сильным, но всё равно берёг себя – просто не мог иначе. Ему нужно проверить, подтвердить реальность своих мыслей – потому что если он ошибётся на этот раз, то болеть будет сильно. В этом он был уверен. И поэтому Чон Чонгук решительной походкой идёт к проводнику, а на следующей большой остановке бежит в магазин.

***

Когда Чонгук заходит в её купе после ужина, подозрительно пряча что-то под рубашкой, Юмэ прищуривается. И распахивает глаза, потому что сосед достаёт из-под мягкой светлой ткани бутылку вина. Чонгук не перестаёт её удивлять. − Разве в поезде можно пить? – с сомнением спрашивает Юмэ, замечая на этикетке надпись «пино нуар» − свой любимый сорт винограда, о котором однажды упомянула вскользь. − Сегодня – можно, − играет бровями Чонгук. – Я договорился с проводником и сказал, что мы будем вести себя тихо. Юмэ хмыкает, пожимая плечами. Почему бы и нет? Им всё равно скучно. Вино оказывается прохладным и оставляет приятную горечь на языке. Они пьют его тихо и медленно, прямо из вагонных стаканов, наблюдая, как солнечный шар в окне катится за горизонт, и изредка переговариваясь. − Рядом с продуктовым был небольшой книжный. Захотелось чего-то такого, и я схватил сборник хокку. Короткие японские стихи, − говорит вдруг Чонгук, показывая в пальцах маленькую книжку. – Вот, послушай: Падающий цветок Вернулся вдруг на ветку Оказалось: бабочка! − Красиво, − Юмэ улыбается уголками губ, ловя внимательный, ещё более прямолинейный после выпитого вина взгляд. − И со смыслом, − подумав, добавляет. − Теперь я убедилась в том, что ты романтик. − Быть романтиком… наверное, плохо, − качая головой, с неожиданной грустью отвечает Чонгук. − Романтики много думают и видят во всём красоту, а потом разочаровываются в жизни и в людях. Это бывает больно. − Разочарование – неприятно, но неизбежно, − Юмэ крутит в пальцах свой стакан. В её голосе тоже проскальзывает грусть. − Но, думаю, всё-таки лучше быть чувствительным и открытым, чем чёрствым и недоверчивым. Это страшнее, но, мне кажется, ты справляешься, Чонгук. Ведь, чтобы покорять горы, нужно быть очень смелым. − Если бы я и правда был смелым, я бы сейчас не боялся сделать то, чего так хочу, − говорит Чонгук, отвернувшись от окна. И вдруг, хмурясь, смотрит на неё так, будто действительно очень хочет чего-то, но изо всех сил сдерживает себя. Юмэ неожиданно чувствует, с какой силой вдруг стало биться о клетку рёбер сердце. Снова. Они сидят в полумраке купе, румяные от выпитой пополам бутылки вина. Напротив неё, откинувшись спиной на стену, сидит разнеженный, чуть лохматый Чонгук, у которого блестят глаза и который смотрит уже не в её глаза, а на её губы… Их разделяет только небольшой стол – и только одно движение. И они делают его одновременно. Стоит Юмэ пересесть к нему на полку, как Чонгук мгновенно подаётся вперёд, прижимаясь к терпким от вина губам. Поцелуй получается жадным, горячим, но всё равно бережным. Чонгук целует нетерпеливо, широко, забываясь, будто действительно хотел целую вечность, но даже так не причиняет вреда – не кусает и не настаивает, постоянно чуть-чуть отрываясь от губ, будто каждую секунду ждёт, что его оттолкнут, и хочет успеть урвать побольше. Его отчаяние тянет за душу. Поднимая руки, Юмэ обхватывает парня за затылок, вплетая пальцы в вихры и притягивая ещё ближе, и целует сама – глубоко, медленно и со вкусом, стараясь вложить в поцелуй своё искреннее и теплое можно. Постепенно Чонгук успокаивается. Его движения становятся более размеренными, из них исчезает страх. Теперь он целует Юмэ с наслаждением, проскальзывая языком внутрь, прикрывая веки и медленно обвивая руками её поясницу, прижимая ближе. В какой-то момент им приходиться разорвать поцелуй, чтобы вдохнуть кислород, которого в купе, кажется, совсем не осталось. Тяжело дыша, Чонгук смотрит на Юмэ из-под полуприкрытых век и обнимает крепче, устраивая подбородок на её плече. Наверное, так выглядят альпинисты, которые не рассчитывали на успех и, всё же рискнув, без сил падают на вершине, ещё не веря в то, что у них получилось. Юмэ гладит его по спине, давая им обоим время осознать произошедшее и одновременно наслаждаясь его близостью, запахом и теплом его тела, покалыванием на припухших от его поцелуев губах. Все ощущения в этот момент отходят на второй план, оставляя одно: ощущение правильности. − Страшно было? − спрашивает тихо. − Да, − на выдохе просто отвечает Чонгук и добавляет. − Но теперь я, кажется, совсем ничего не боюсь. − Я тоже, − отвечает Юмэ. Она знает, что Чонгук чувствует затылком её улыбку. − Потому что рядом со мной самый храбрый на свете альпинист. И такой красивый. Теперь она чувствует, как за её спиной улыбается сам Чонгук. Было страшно, но они справились.