Начнём с поцелуя

      Собственная комната в темноте ночи кажется абсолютно пустой. Словно в вакууме, без предметов, людей и даже воздуха. Воздуха – потому, что невозможно сделать вздох. Потому что, на самом деле, в этом вакууме есть Годжо Сатору, тихо сидящий на узкой кровати. Годжо Сатору, впервые не заполняющий пространство своим присутствием.       – Не надо, – хрипло выдыхает он, когда Сугуру тянется к выключателю.       И в этом надломленном голосе слышится страх.       – Сатору… – мягко пытается позвать его Гето, но ответа не получает.       Чёрт, это плохо. Совсем-совсем плохо, гораздо хуже, чем можно было себе представить. Самый несносный маг, его лучший друг, не может быть таким. Он никогда таким не был, он – яркий, ослепительный сгусток света, вечного движения и жизни. Хотя… Кого Гето обманывает? Он как никто знает, что на самом деле прячется за всеми этими масками.       – Тебе надо поспать, – садясь рядом, Сугуру прижимается плечом к его плечу.       В темноте он не видит, но чувствует, как Сатору, в ответ, упрямо мотает головой.       Признаться, Гето и сам нормально не спал уже несколько дней. Кошмары, неизменные спутники магов, вышли на совершенно новый уровень, и наступления ночи он ждал теперь как приговора. А может, это он и был. За то, что…       – Ты не виноват в её смерти, – от этих слов Сатору каменеет. – И я не виноват. Виноваты эти жалкие людишки, которые…       – Я всегда считал себя сильнейшим, – тон Годжо идеально ровный, и потому совершенно жуткий. – Мне с детства внушали это, и я искренне верил. Но разве это не полная чушь? Просто красивые слова. Был бы я сильнейшим, Аманай бы сейчас…       – Ты сильнейший, но не всесильный, – вздыхает Сугуру и осторожно, мягко кладёт руку ему на плечо, обнимая. – Бывают ситуации, с которыми не справиться никому.       И это – правда. Он и сам налажал сполна, проиграв позорно и нелепо. Может быть то, что они оба считали себя фактически непобедимыми, и стало причиной трагедии. Ведь оказалось, что победить их, на самом деле, не так-то сложно. Просто вокруг не было ни одного достойного соперника.       – Иди спать, – вновь просит Гето просто потому, что должен. Он прекрасно понимает, что заснуть у Сатору не получится.       – Можно остаться у тебя? – нечасто из уст Годжо можно было услышать мягкую просьбу, а не самоуверенный приказ.       – Конечно, – отвечает Сугуру раньше, чем успевает подумать, и лишь потом мысленно обзывает себя идиотом.       Потому что пока его лучший друг тонет в океане самобичевания относительно смерти Рико, сам Гето, помимо этого, пытается разобраться ещё и в той ночи. Ему бы хоть немного прийти в себя и дать себе ответы на острые вопросы. Например, на вопрос о том, как ему укротить своё внезапно обнаружившееся притяжение к Годжо. И совместно проведенная в одной кровати ночь, определенно, не поспособствовала бы поиску решения.       – Спасибо, – выдыхает Сатору и тяжело опускается на его постель, как на свою.       И Сугуру ничего на остаётся, как устроиться рядом, кое-как, на стандартной односпальной кровати, переплетая руки и ноги, потому что иначе оба не поместятся.       – Я всё время думаю о той ночи, – Сатору выше него, но лег так, что теперь его голова покоится на уровне груди Гето. – Я постоянно пытаюсь понять, правильно ли мы поступили. Действительно ли мы должны были сделать это с Аманай? Правда ли это было то, что ей было нужно?       Сердце сжимают стальные тиски, а кровь на миг будто пропитывается ядом. Ну, конечно. Главное сожаление, главный повод для размышлений Сатору, оставшийся от той ночи – это Аманай. Больше же подумать ему не о чем!       – Не мы начали тот разговор, – чуть жёстче, чем следовало, откликается Гето. – Мы ей ничего не предлагали, мы её ни к чему не принуждали, в процессе дали возможность передумать, и, по итогу, не похоже, что она была разочарована.       – Да, но…       Сатору замолчал, не решившись договорить. И в такой тишине они пролежали очень долго, тщетно пытаясь уснуть.       – Сугуру.       Голос неожиданно твердый, решительный, будто с обрыва – в бездну. И Гето даже не успевает ответить.       Изогнувшись в его руках, подтянувшись ближе, Сатору прижимается губами к его губам, почти сразу же скользит языком внутрь. Жарко, томительно, безумно умело. В голове яркие вспышки, заходится в истошном ритме сердце. И Гето бы повелся, непременно повелся, если бы не чувствовал, как колотит Годжо в его руках, как разбивает дрожью, от которой разве что зубы не стучат.       – Сатору…       Тот раздражённо выдохнул, попытался вновь припасть к губам Гето, и вновь был остановлен.       – Ты не в себе, – слова ложатся на язык противной горечью.       – Но мы ведь уже почти…       – Мы поговорим об этом потом, – в голосе Сугуру непробиваемая сталь. – Когда тебя хоть немного отпустит это чёртово чувство вины. А сейчас спи.       И Годжо сникает. Наверное, впервые в жизни просто соглашается, не спорит. Они всё так же продолжают лежать в абсолютной темноте, всё так же переплетают руки и молчат. И Сугуру кажется, что вот она – очередная бессонная ночь. А потом он вдруг чувствует размеренное дыхание Сатору, слышит, как тот едва слышно сопит. Ощущает, как мягче, будто немного тяжелее становится его тело – это полностью расслабились мышцы. Годжо Сатору, впервые за много дней, наконец, нормально засыпает. А следом за ним, незаметно для самого себя, засыпает и Гето.       Их «поговорим позже» растягивается почти на четыре месяца. Сначала Сугуру по утру обнаруживает, что в постели он один, а потом начинается очень паршивая, но абсолютно непробиваемая игра Годжо под названием «Я в порядке». Каждый день, каждую минуту и каждую грёбаную секунду Сатору активно делает вид, что ничего особенного не случилось. И чем больше времени проходит, тем сильнее Гето хочется схватить его и хорошенько ударить произвольное количество раз за то, что тот с собой такое творит.       Годжо Сатору не в порядке. Максимально не в порядке, и об этом вопит каждая его натянуто-сияющая улыбочка, каждая выстраданно-легкомысленная шуточка, каждый псевдовеселый взгляд. Гето видит, как лучший друг разбивает себя изнутри, как кромсает на части засевшей в сердце виной, раз за разом всё больнее. И как отказывается не то что от помощи, а от самой мысли, что что-то не так .       Однажды это Сатору сломает – Сугуру понимает это однозначно, не видит альтернатив. Но и сделать ничего не может. А все его аккуратные попытки приводят к тому, что Годжо просто перестает появляться в его комнате. Бросает все свои печеньки, чашки, подушки и маски для лица, и просто не приходит. Ноутбук Гето, который хозяину, оказывается, не очень-то и нужен, неделями пылится в углу.       – Сугуру.       Снова этот решительный тон, твёрдый взгляд. На этот раз взгляд видно – Годжо, придя в его комнату, оставляет включенным тусклый ночник.       Только вот на самой глубине глаз, так, что почти невозможно рассмотреть, тоска и боль, океаны боли. Сугуру, к счастью или к сожалению, это увидеть способен.       – Сатору, ты…       – Нет.       Это – приказ. Жёсткий, властный, без права на оспаривание.       – Ты сделаешь это со мной. Сейчас.       Гето не нравится формулировка. Он пока ещё не понимает, чем, но чувствует, что что-то не так. Он бы отказался. У него есть свои принципы и всё такое. Но это первый раз за несколько месяцев, когда Сатору решил прийти к нему. И первый раз за всё это время, когда Гето чувствует его искренность.       – Зачем это тебе?       Очень тихо, едва слышно спрашивает он, потому что для себя ответ, кажется, знает.       – Сугуру… – голос Годжо ломается, с высоких нот срывается в самый низ. Так непривычно, неправильно, невозможно: – Пожалуйста.       Перед собой Гето видит не сильнейшего мага. Не обладателя величайшей силы, и уж точно не самоуверенного студента. Сатору обнажил перед ним всё самое тайное, саму свою суть, со всеми слабостями и переживаниями. Вручил прямо в руки, и теперь просто ждёт.       – Хорошо, – глухо отвечает Сугуру и, приблизившись, скованно, неловко целует.       Под его прикосновением Сатору оживает. Вскидывает голову, неверяще смаргивает, поднимает руки и мягко, неуверенно кладёт их на плечи напротив.       Он весь – сама покорность. Тихий, податливый, откликающийся на каждый жест. И это настолько неправильно, что Сугуру даже толком не различает вкус поцелуя. Кто вообще перед ним? Сломленный, сдавшийся, опустивший голову. И что нужно сделать, чтобы вместо этой бледной тени вновь появился Годжо Сатору?       Язык механически, без особого чувства продолжает движения пока Сугуру лихорадочно соображает, пытается обнаружить смысл. Смысл – это сейчас самое главное, потому что Сатору к нему привела в этот вечер не какая-нибудь неугасимая страсть, и уж, конечно, не любовь. Годжо почему-то решил, что сможет получить от него что-то, что ему по-настоящему поможет. И Гето чувствует готовность в лепешку расшибиться, но дать это ему.       Рука скользит по груди, по плечу, ласково переходит на шею, двигаясь выше, как вдруг Сатору перехватывает её на середине пути и, положив свою поверх, жёстко, с силой надавливает. Под пальцами – биение пульса, суматошное, почти на пределе. Сугуру, ещё не до конца понимая, покорно сжимает пальцы на шее уже сам, сильно грубее, чем надо было бы для простой ласки. И Сатору, охнув, подаётся ближе, мелко дрожа.       Догадка, горькая и страшная, врывается в мысли болезненной волной, и хочется рассмеяться, как сумасшедшей учёный из дешёвого кино. Конечно же, Сатору ищет не любви и не чувственных удовольствий. Сегодня он пришёл сюда, чтобы кто-то причинил ему больше боли, чем копится уже несколько месяцев внутри. Он хочет наказания, может быть, искупления. Но, как бы то ни было, дать ему это сможет лишь тот, кто, по его мнению, имеет право.       «Мы оба облажались с тобой тогда, – не говорит Сугуру. – Не мне тебя судить».       Но это – явно не то, чего Сатору ищет. Всех этих утешений и оправданий он уже наслушался до тошноты. Он искал свои способы преодолеть случившееся, как искал их и сам Гето. Но у Сугуру получилось найти искупление в ненависти к жалким людишкам, отнявшим у них Аманай. А теперь к их вине прибавилось и вот это состояние Сатору. В корне неправильное и разбивающее сердце. Подтверждая свою догадку Гето тихо, едко произнёс:       – Итак, ты считаешь, что Рико умерла из-за тебя?       Ненависть в голосе – она не к Сатору. Но тот вздрагивает, отшатывается, и в глазах снова вина-вина-вина.       Выругавшись, Сугуру вновь вгрызается в его губы, уже без малейшего намека на нежность. У самого в голове – полный раздрай, бешеный коктейль эмоций и чувств, в которых он сам ещё до конца не разобрался. Но это всё потом, это всё неважно. Он как-нибудь справится, что-нибудь придумает. Главное – помочь Сатору, потому что он на что угодно готов, лишь бы не видеть больше его таким.       Сугуру, отстранившись от поцелуя, но продолжая удерживать Годжо за шею, натянул на лицо самую свою убийственную улыбку. А затем голосом, который насквозь был пропитан приторным радушием, сказал, будто выстрелил:       – Наверное, если бы ты, как маг, был получше, она осталась бы жива.       Сатору порывается отшатнуться и хрипит, когда пальцы на шее сжимаются подобно тискам. В голубых глазах ужас, он отчаянно скребёт руку Сугуру, оставляя красные следы. Но самого главного не происходит – он не пытается использовать проклятую энергию. И, знающий его почти как самого себя Гето видит, что даже вырваться по-настоящему он не пытается.       – Последним воспоминанием девчонки было то, как ты её трахал, – Сугуру безжалостно продолжает, хотя слова его самого полосуют изнутри острыми лезвиями. – А как бы ты, интересно, себя чувствовал, если бы вот так же трахнули, использовали тебя?       Вот это – оно. Гето понимает это по тому, как жалко Сатору всхлипывет, как обмякает в его руках, покорно подставляется под очередной грубый поцелуй и совершенно не сопротивляется, когда его, надавив на плечи, опускают на колени.       Годжо Сатору на коленях – это то, чего вообще быть не должно, ни при каких раскладах. И, тем не менее, вот он стоит в комнате Сугуру и просто ждёт, что будет дальше. В груди ненависть к тем, кто сотворил с Сатору такое, разрастается до целой вселенной       Гето щелкает пряжкой ремня. С металлическим шорохом едет вниз молния. В ушах – барабанный гул, всё сильнее и сильнее, по нарастающей. Подрагивают пальцы, когда он приспускает трусы и притягивает Сатору за волосы ближе к себе. Внутри всё орёт о том, что так – нельзя, и на мгновение он колеблется.       То, что так можно и нужно, подтверждает Годжо – он беспрекословно, послушно открывает рот и сам тянется вперёд, согласный на всё. А внутри Сугуру в этот момент будто лопается туго натянутая струна, удерживающая последнее, что ещё было не вдребезги. Он, судорожно втянув воздух, хватает Сатору, дёргает наверх и обнимает так крепко, как только может, прижав к себе, уткнувшись лицом в изгиб плеча и тяжело, загнанно дыша. Внутри него – тысяча слов сожаления и извинений для попыток убедить, что всё случившееся вовсе не из-за Сатору. Того Сатору, который безвольной куклой стоит в его объятиях, не шевелясь. И Гето, переведя дыхание, вновь берёт себя в руки. Заталкивает подальше любые лишние чувства и лишь горько, но с твёрдой решительностью спрашивает:       – Что мне для тебя сделать?..       И даже почти не вздрагивает, услышав сухое, безэмоциональное:       – Просто не жалей меня.       Он срывает с Сатору футболку. Отрывает длинный лоскут, и, скомкав, заталкивает ему в рот, сооружая импровизированный, но весьма надёжный кляп. Сугуру знает, что делать. Просто потому, что знает своего Сатору. А значит, сейчас будет много крови и много боли. Но кроме них двоих никто не услышит.       – Кричи, – говорит Гето, глядя прямо в искристо-голубые глаза. – Кричи каждый раз, когда захочешь. Не сдерживайся.       Он валит Сатору на пол. Наваливается сверху, прижимая, и тут же берет в захват его левую руку, выворачивая плечо почти до предела. Это – намного меньше, чем даже обычный маг может вытерпеть. И потому Годжо лишь глухо стонет. Но это только начало.       – Тебе не кажется, что для Аманай ты мог бы сделать больше, чем сделал? – язвительно шепчет он Сатору на ухо и видно, что от этих слов тому больнее, чем от вывернутого плеча.       Сугуру дёргает вниз его брюки, спускает к коленям вместе с трусами, по пути обнаруживая там, в карманах, несколько презервативов и тюбик смазки.       – Да ты готовился, – хмыкает он, отщелкивая крышку тюбика. И Годжо, задрожав, тихо стонет.       «Не жалей» – попросили его. И остаётся лишь исполнять, действовать по наитию, следовать за шепчущими безумства голосами в голове.       Мокрые, скользкие от смазки пальцы он толкает внутрь Сатору. Сразу два, до самого основания, жёстко и грубо. Тошно становится от болезненного вскрика, но раз уже начал, то останавливаться нельзя. И поэтому он толкается вновь и вновь, растягивая и надавливая на тугие стенки.       Когда Сатору невозможно рядом, в его руках, жмётся ближе и тихо постанывает, соблазн превратить это просто в секс на мгновение перевешивает. Сугуру выдыхает ему в затылок, придвигается ближе. Жар тела Годжо он чувствует даже через слой одежды, и от него ведёт. Ещё ближе, россыпью влажных поцелуев по коже. Пальцы, растягивающие узкое кольцо мышц, становятся нежнее, аккуратнее. Движутся плавно, лаская и рассылая по телу дрожь. Снова и снова мягко ныряют внутрь, очевидно, что-то правильное там задевая, потому что Сатору вдруг охает и удушливо краснеет по самые уши. А потом, зло сморгнув, бьётся и возмущённо мычит. Гето обречённо понимает, что непрошеной нежности здесь больше не место.       – Не переживай, – выдыхает Сугуру. – Это только начало.       Он никогда не думал, что призовёт Проклятие для такого. Что он когда-то использует его против лучшего друга, и уж тем более в таком ключе.       Длинные тонкие щупальца обвивают запястья. Скользят по груди, спине, шее. Кожа под ними расцветает алым, расплывается кровавыми пятнами и расходится, обнажая то, что под ней.       Сатору, наконец, кричит. Дико, страшно, выгибаясь в руках Гето дугой. А тот игнорирует, душит в себе ослепляющий своей силой порыв помочь. Потому что этот крик – то, что нужно было Годжо. Годжо, который переживал всё внутри, прячась за беззаботными улыбками.       Сатору утыкается лицом в пол, дрожит. По щеке скатывается одинокая нечаянно сорвавшаяся слеза, и грудь вздымается тяжело, суматошно. Он лежит и терпит уже не крича, но тихо, болезненно постастанывая, терпя разъедающий яд Проклятия на своём теле и даже не пытаясь излечиться.       «Ненавижу, – мысленно рычит Сугуру. – Ненавижу каждую тупую жалкую обезьяну, которая довела тебя до такого»       Полный раскаяния, с ноющим сердцем, он останавливает Проклятие и аккуратно подныривает под бёдра Сатору. Неловко, неумело он вбирает в рот его обмякший член, и, давясь слюной и задыхаясь, ласкает языком, губами, ртом. Он никогда этого не делал, но искренне готов приложить все усилия. Обводит языком головку, раз за разом, упрямо пытается заглотить глубже и глубже, отчаянно хотя доставить хоть немного удовольствия и чувствуя, что, не смотря на всё, его усилия всё-таки окупаются.       Сатору вновь краснеет, из его груди вырывается недовольное, смешанное с непрошеным удовольствием рычание. И это – всё, что Гето может ему дать. Потому что большее сейчас лишь сильнее утопит Сатору в вине.       «Прости, – мысли бьются в голове израненными птицами, – но тебе это нужно».       Он выпускает ещё одно Проклятие. Приказ ему чёткий и страшный – овладеть, осквернить. Но только не ломать, не причинять боли больше необходимого. По-возможности, хоть немного, как оно умеет, сдерживаться. И всё равно это – слишком, чтобы спокойно выдержать. Сугуру малодушно где-то внутри молится, чтобы Сатору сопротивлялся. Чтобы вырвался, использовал свою силу и уничтожил всё вокруг. Но тот, даже когда видит ещё одно Проклятие, когда чувствует его за своей спиной и, очевидно, понимает, зачем оно здесь, лишь прикрывает глаза и, выдохнув, максимально расслабляется. Чтобы в следующую же секунду зайтись новым криком, переходящим в заглушенный кляпом вой.       Сугуру бы хотел войти в него сам. Не сейчас, не в таких обстоятельствах, а вообще. С той ночи он, к своему стыду, не раз позволял себе слишком многое, вспоминая о теле друга. Но Сатору сейчас был настолько разрушен и уничтожен, что возбудиться при его виде не получилось бы никакими усилиями. Да Сугуру и тошно от самого себя было бы, если бы всё-таки получилось. Поэтому Проклятие. Пусть делает то, на что у самого Гето не хватило духу.       Оплетенный жгучими нитями, пронзенный, заполненный, Годжо рвано дышит, сжимая зубами кляп. Дрожат его руки, дрожат белые пушистые ресницы. Но во взгляде, направленном на себя, Сугуру с ужасом видит изломанную, искалеченную благодарность. Которая разрывает его к чертям, разбивает всё то, что хоть немного ещё держалось. Дрожа, он отдает приказ Проклятию продолжать. И тут же, выдохнув, позорно трусливо закрывает глаза.       Хлюпающие звуки, шлепки, скрип половиц и тихие жалобные стоны – мелодия, которая будет приходить Сугуру в каждом кошмаре. Он не хочет видеть, но слишком хорошо представляет. Ведь тело Сатору в его руках, сведенное судорогой боли, а он, чёртов палач, может лишь держать свою жертву и вновь и вновь совершать наказание.       Сатору тяжело дышит. Уже почти на пределе сил, истерзанный, замученный, доведенный до края. Он хрипит, задыхаясь, бьётся в конвульсиях, и Гето, зашипев сквозь стиснутые зубы, отзывает оба Проклятия сразу, а потом торопливо подхватывает рухнувшее на него тело.       – Сатору… – тихо зовёт он, и друг лишь слабо дёргается. – Посмотри на меня.       В затуманенных голубых глазах ничего толком нельзя прочесть. Они смотрят внимательно, но как будто пусто. И тогда Гето аккуратно, бережно вытаскивает мокрый обслюнявленный кляп, припадает к раскрытым губам и тихо выдыхает:       – Ты не виноват.       Сатору дёргается, пытается оттолкнуть, но Сугуру перехватывает его руки, заводит за голову, а свою вторую кладёт на едва напряжённый член и начинает медленно, неторопливо ласкать, вкладывая всё, что рвалось из груди, в слова:       – Ты не виноват, Сатору. Мы оба сделали всё, что смогли. Я не говорю тебе забыть – помни, но живи дальше.       Дыхание разбивается о тонкие губы напротив. Исполосованное, использованное тело откликается на нежность, невольно льнёт, и, поняв это, Годжо вновь отчаянно стонет, мотая головой.       Гето останавливает его, заставляет снова взглянуть на себя:       – Ты уже достаточно страдал. Ты искупил всё, каждый свой грех. Хватит.       Он оглаживает ласково бедро, вновь целует губы и двигает рукой уже сильнее, увереннее, смелее. Вновь и вновь, ловя каждый тихий вздох, каждый судорожный всхлип, каждое мельчайшее изменение на лице напротив. Он держит Сатору бережно, как будто не сам только что его пытал. И дарит все свои чувства, всё, что внутри него, заполняя ту пустоту, которая разверзлась в душе друга после смерти Аманай.       – Я прощаю тебя. И, уверен, Рико тоже ни в чём не винила. Прости, наконец, себя сам.       Тело Сатору содрогается, замирает на самом пике, выгнувшись. В глазах – бездна, безмолвно шепчут что-то губы.       – Отпусти себя, – отдаёт Сугуру последний приказ.       И Сатору накрывает, уносит, разбивает волной. Наслаждение – да, но оно лишь жалким отголоском. Освобождение, прощение, раскаяние, облегчение – всё это вместе, в водовороте. И Гето, склонившись, ловит губами его последний за эту ночь крик, почти кричит сам и видит, как стоят в голубых глазах непролившиеся слёзы. Он целует их, чувствует трепет ресниц, ощущает солёный вкус. И замирает, тихо дыша, успокаивая дыхание и сжимая в своих объятиях крепкое тело.       – Сугуру, – хриплый голос пробивает дрожью. Этот голос для него сейчас тоже как приговор. Потому что если у него есть право судить Сатору, то Сатору точно так же может судить его. – Спасибо…       Он, едва справляясь с собой, зарывается лицом в светлые волосы.       Текут секунды, минуты. В зыбком безмолвии, в тусклом полумраке комнаты.       Сатору шевелится, тихо стонет сквозь зубы, разминает затёкшие конечности. Щёлкает закаменевшей шеей и мягко, осторожно выворачивается в руках Сугуру. Тот сначала замирает в страхе, больше всего боясь, что после случившегося его оттолкнут. Ненависть Сатору, пожалуй, единственное, с чем он встретиться не готов. Но оказывается, что тот всего лишь потянулся за пачкой влажных салфеток на тумбочке.       Они молча обтираются, почти не смотря друг на друга, а потом также молча, не сговариваясь, ложатся спать на одну постель – в общую душевую сейчас идти не вариант.       Рука к руке, кожа к коже они засыпают, сплетаясь телами во сне. А просыпается Гето один, вынырнув из сна резко, будто из омута.       В мягком утреннем свете Сатору, уткнувшись подбородком в колени, что-то неспешно набирает на ноутбуке. Во рту сладкий клубничный леденец, а на теле ни царапинки – Обратная Техника.       – В следующую пятницу в Гинза фестиваль кондитерского искусства. Я забронировал нам столики в паре мест.       Взгляд Сатору мягкий, чуть озорной, привычный. Где-то в глубине остался лёгкий осадок и он, наверное, будет там всегда. Но это уже Сатору.       Его Годжо Сатору.             – Кстати, – леденец покидает рот, оставляя липкий след на губах, – я тут придумал, как постоянно поддерживать свою технику. Чтобы не уставать, но всегда быть готовым к бою. Хочешь покажу?       И Гето, сонно щурясь, кивает – да, это, определённо, он самый. Прежний? Едва ли. Но не та бледная тень, что ходила по коридорам последние несколько месяцев.       – Покажи, – произносит он, вставая.       И в сознании медленно выцветают жуткие картины прошлой ночи, оставляя после себя горькое послевкусие. Сломанный, тихий, покорный Сатору. Проклятия, терзающие его – от этих Сугуру избавится как можно скорее, изгонит и забудет. Не выцветает лишь одно вязкое, липкое, тёмное чувство – желание никогда не прощать тех, кто довёл его Сатору до самого края бездны.