Esthetic of ZhongWen

      Звезды пели. Бесконечное веретено из росчерка маленьких белых точек, сияющих космическим жемчугом на полотне искусственной вселенной. Купол над головой спал, а за ним или под ним — кто же знает все эти древние правила, стеклянными колокольчиками звенели белые росчерки туши.       Пахло травой и цветущим лугом — яблони и закатники цвели, распространяя в ночи удушливую ласку своего нежного великолепия. Хрупкие пышные лепестки падали под тихое насвистывание ветра в траву. «Что наверху, то и внизу» — вспомнилось древнее изречение, и Моракс зажмурил глаза, силясь отогнать видение падающих в космические моря, звёзд.       Под жесткой тканью пледа примялась молодая темная трава, вдали стрекотали сверчки и ухали совы. Всего этого было бы почти достаточно, чтобы сделать его счастливым. Почти. — О чем думаешь? — устало зевнул Барбатос, положив голову на грудь Моракса. Драконье сердце медленно билось, слушая то ли далекий космический мотив, то ли стрекот земных тварей, то ли вовсе самого себя. Большая теплая рука дракона приподнялась и ласково опустилась на темную макушку ветра. — О тебе, — честно ответил он. Потому что чувство счастливого созерцания и мечтательной нежности всегда было неразрывно связано с Венти. — И что же ты думаешь с таким серьёзным видом, — хохотнул бард, приподнимаясь на локтях, заглядывая в спокойные медовые глаза дракона. — Что ты прекрасен, — нежно улыбнулся Чжун Ли, всматриваясь в темноту синих глаз Барбатоса. Эти глаза всегда пленяли его, как пленяет ночное небо, бескрайний полёт на пределах доступного, как пьянит рисовое вино с персиковым цветом, как блестит золото в гробнице шахт. Эти глаза были выжжены, высечены в его сердце, они были его божественным откровением, зависимостью, космосом и религией. Смотря в них, он не видел глаза, он видел небо, свободу и всё, что так жаждало его старое, но такое сентиментальное сердце.       Венти фыркнул, закатив глаза, однако на его лице расцвела искренняя улыбка довольствия.       В голове Моракса вдруг понеслась мысль о том, что юному богу ужасно бы пошли веснушки. Он залюбовался собственным видением, глупо уставившись на чужое лицо. Венти непонимающе нахмурился, пытаясь понять, что же такого странного увидел этот старый дурак, но дракон продолжал завороженно глядеть на него, что в тусклом свете луны немного пугало. — Я люблю тебя, — внезапно выдал он, отчего бард издал тихий вздох, одним рывком упираясь своим лбом в лоб Чжун Ли. — Вокруг столько прекрасного, и ты смеешь говорить мне про то, что любишь меня, — наигранно сердито произнес Барбатос. — Ты прекрасен, — голос дракона прозвучал слишком беспомощно, но так было всегда. Он не мог противостоять притягательности этого бога. Он не мог не восхищаться, не мог не любить. Его душа пела, когда по весне ему удавалось наблюдать как тонкие розовые лепестки персика, совершив изящный полёт, опускают на темные воды реки Хань. Его дух возвышался, как возвещается солнце над влажной холодностью земли, когда в бамбуковой роще, среди журчания ручейков и острого запаха зелени, звучали стихи древних поэтов. Всё внутри него ликовало, когда над пиком Циньшань, где утренний туман окрашивался золотом на рассвете, в каплях росы, отражалось величие солнца. Но всё это уступало, меркло в сравнении с тем, как он восхищался Барбатосом. Как переплетение кос манило его, как нежным золотом покрывалась молочная кожа в рассветном зареве, как блеск небесных, неведомых глаз заставляло его задерживать дыхание. Вот и сейчас, любуясь им, он почти не дышал, хотя видел всё это уже сотни раз.       Венти коротко поцеловал его — быстро прикосновение губ к чужим — мягкое и теплое и такое же мимолетное. Барбатос вновь положил голову ему на грудь, смотря как колышутся цветущие травы, как заливается далекой трелью садовая камышовка и едва слышно бьется чужое сердце.       Что-то тоскливое раздирало Венти. Тоскливое и невыносимое, даже одинокое. Небо казалось недостижимым и ветер… даже ветер как будто шёл своей неведомой дорогой. И только одно оставалось рядом с ним — тихий стук чужого горячего сердца. Было ли этого достаточно? Венти не знал, но под этот стук глаза его медленно закрывались, а мягкая рука в волосах, не прекращающее ласкающая его, успокаивала.       Может быть, именно в этом люди и находят счастье? Они оба не знали, каждый отданный своим размышлениям. Но одно старый дракон знал точно: если в мире и есть место, куда его дух стремился также сильно и безумно, так это сюда, к этому непонятному, порой невыносимому мальчишке, дразнящем его при каждой возможности и внезапно осыпающим поцелуями. Он любил его, очень любил, а потому его сердце продолжало молоть зерно дальше, пока сильные крылья мельницы наполняли игривые поцелуи ветров. Они справятся, с чем им только было уготовано справиться, а пока, в этом невыносимом весеннем цветении, посреди нераспаханных полей свободного города, он прижимал к себе Барбатоса, чувству как тоска переходит в нежность, а нежность в тоскливое счастье. Иногда момент слишком невыносимо прекрасен, а потому к нему примешивается грусть.       Короткий поцелуй в лоб — тихое обещание. Он ценит это и хранит, на века высекая искры на непреступных скалах, пряча в бронзовых пастях ритуальных треножников и в глубине пещер, где влажная тишина каплей за каплей образует озеро. Он хранит и будет хранить, пока каменные врата не обратятся прахом, потому что, если такое чувство существует, то только ради него стоило создавать звезды.