Цикл сердца и логики

Что делать, если ты слаб?. Сакура всегда спокойно ждала, пока я поднимусь: стоило «моему времени» кончиться, она очень аккуратно тыкала в мою спину ногой, стараясь подгонять. Оказавшись в столь ужасной ситуации, я понял, что на самом деле очень неуклюжий ребёнок; просьба потренировать воспринялась наставницей без эмоций и допросов, а случающиеся неудачи сопровождались одним и тем же вопросом. «Что делать, если ты слаб?». Вопросом, неизменно звенящим в ушах, пугающем до знакомых мурашек, до такой силы, что поднять взгляд на Сакуру кажется попросту невозможным. Её тон никогда не был грубым или громким, и только лишь привычные чувствующиеся мною нотки осуждения легко скользили в моменты, когда я чувствовал себя донельзя уязвимым. Мне могло лишь мерещиться, и я осознаю это, но неуютно в подобные моменты мне становится абсолютно всегда. Её холодный взгляд - наказание для меня, как и её сдержанность, собранность. Сакура не делает ни одного лишнего движения. Не ошибается. Что сейчас я не видел изъянов, пока она дала мне прийти в себя, что всякий иной раз их не наблюдалось. Даже с обычной деревянной палкой в руках она грациозна и легка - ей достаточно одной руки, чтобы меня повалить. Та ловкость, с которой она прокручивает палку в руках, чтобы дать мне время, странным образом тоже восхищает. Какими бы не были простыми эти движения, наставница совершает их с особенным изяществом. Потому что она доверяет своему телу на все сто процентов. Для меня, подростка в несколько раз ниже наставницы, задача задеть её воспринимается невозможной. Словно она знает заранее как и куда я попробую ударить. Для неё эти «проверки моей силы» не представляют никакого интереса. Потому что Сакуре достаточно лишь одной руки для победы надо мной, хотя среди нас двоих я - Аватар. Ей и магия воды не нужна. Она снова задала этот вопрос. Я не хотел отвечать. Потому что первым ответом, пришедшим в мою голову, было бежать. Проблема в том, что иногда мне хочется убежать и от Сакуры. Подобный настрой заставляет меня ощущать свою слабость всеми клеточками тела. Я знаю, какой ответ её устроит (или думаю, что знаю), но боюсь произнести и его. Я не имею понятия, что делать, дабы наставница начала воспринимать меня серьёзно. Ужас в том, что она изначально имела полное право «не полагаться на меня» - и сейчас, и потом тоже. Страшно непросто чувствовать, а заведомо знать подобные вещи. Сакура легка и изящна, но абсолютно беспощадна - и она даёт понять это сразу, с первого взгляда, не строя никаких иллюзий на свой счёт. Я не хочу отвечать, а потому пытаюсь атаковать снова и снова, терпя неудачи. Наставница не говорит со мной. Не делает предположений вслух. Не отвечает за меня. И не даёт сбежать. Она готова потратить всё своё время на то, чтобы сломить мою волю оставаться трусом, пока я не упаду в абсолютном бессилии - и только тогда Сакура меня подхватит, чтобы не дать удариться. До этого момента наставница непреклонна, безжалостна к моим страданиям и безучастна к слабой, но боли. Слабой физической, сильной - душевной. В ней ничего не дрожит, когда мы таки пересекаемся взглядами и она видит, что я на грани. Не происходит никакого отклика. Следует очередной приказ «подняться». Она сказала, что я могу уйти в любой момент ещё до начала «проверочной тренировки. Однако уйти, сбежать от Сакуры под её холодным взглядом, чистым разумом, способным сделать вывод, что я бесполезен и абсолютно не готов, для меня столь же невозможно, как задеть краем палки хотя бы одну часть её тела. Я не могу уйти, но и не в состоянии откровенно признаться в страхе признать перед ней свою беспомощность. И пока я не сделаю этого, Сакура будет ждать моего ответа столько, сколько нужно, чтобы сломить мой страх. Изо дня в день. В этом нет сомнений. Потому что когда я проснулся на следующий день после освобождения из плена, она, заговорив со мной, смотрела точно также: холодно, строго, пугающе. — Почему ты решил, что тебе нужно бежать? – спросила она меня тогда, скрестив руки на груди и оперевшись на дверной косяк: заходить в комнату, в которой я спал, не стала, и солнечные лучи, проникающие сквозь маленькую щель от штор, гуляли по коже её лица. — Потому что они не говорили со мной. Схватили.. и ничего больше. В горле стоял такой ком, что я говорил чуть хрипло, и закономерно появившееся чувство вины только усугубляло моё положение, не позволяя говорить с какой-либо уверенностью в голосе. Спасала висящая меж нами, несмотря на разговор, тишина, благодаря которой Сакура хотя бы слышала, что я говорю. — И всё? Потому что это моя естественная реакция. Ты это понимаешь, правильно? Я только опустил голову, поджал губы, чувствуя, что вот-вот готов заплакать. Проявив перед ней слабость впервые уже в тот раз, хотя находился в абсолютной безопасности. — Чтобы вернуть свою свободу, тебе придётся повзрослеть, Норман. Она сделала ко мне шаг, но не сменила позы: я не смотрел ей в глаза, вообще не поднимая взгляда до лица. До этого момента мой уставший разум едва ли понимал, чего я лишился, пытаясь отгородиться от стресса и тревог. — Прости меня. Не её отстранённость или правда ранили меня также сильно, как пережитый часами ранее кошмар - это сделали извинения. — За что вы извиняетесь? – дрожащим голосом пролепетал, слыша в ушах неприятный звон, чувствуя в душе пустоту; прошло много времени с тех пор, как я обращался к ней так, но язык не поворачивался сделать это иначе. Ладонями я поймал первые слёзы. Потому что боль сделалась столь сильной, что храбриться перед Сакурой не представлялось для меня возможным. — Вы же спасли меня.. — Мне следовало сказать тебе, кто ты такой. Она говорила что-то ещё, но я, как оглушённый, слышал только отзвуки её спокойного голоса. Когда же наставница взялась за дверную ручку, обратно отступив на шаг, я подорвался и обнял Нагасаки. Она впервые вздрогнула и едва-едва, но неловко качнулась, словно сначала желая снова отступить, однако не сделала этого - только мягко взяла меня за плечи. Сжала, когда для неё этот контакт стал уже слишком неприятным, но ждала, пока я не отойду сам. Затем сказала: — Ты не можешь отступить, Норман. Я хочу, чтобы ты это понял. Сакура ждала ответа и не принимала молчания. Поэтому нехотя, я согласился с её словами. Хотя бежать даже мысленно - значит играть с Нагасаки в бесконечную и мучительную молчанку, проверяя её на терпение. А как оказалось, и терпения в ней - уйма. Гораздо больше, чем во мне страха. Очередная неудача не заставила себя долго ждать. Я в очередной раз упал на колени, а она на сей раз присела рядом со мной на корточки. И повторила тот же вопрос. Также. Не меняя интонации. Сакуру не раздражало повторяться. Её не злила моя слабость. Она оставалась прежней под давлением обстоятельств гораздо хуже, чем моя беспомощность. Мы стояли в мёртвой точке, а она не гнала меня вперёд: заставляла крутиться на месте, пока не сдадут последние нервы. Пока не кончатся силы. Если подумать, наставница ведь сильно смягчала любой удар - даже в основном толкала, а не била по бокам или ногам. Но с каждым разом всё же толчок становился сильней, кожа стиралась о землю, и я поднимался гораздо дольше после прошлого падения. Иногда мне удавалось устоять дольше, просто потому что Сакура намеренно не обращала на меня слишком много внимания - и всё равно умудрялась уворачиваться от абсолютно каждого моего удара. Она отворачивалась, когда я падал - пока поднимался, лениво ходила вокруг, рядом, меняя рабочую руку с левой на правую и с правой на левую, но никогда не используя обе. Как бы заметно, однако не слишком явно намекая и демонстрируя, что мои выпады бесполезны. Ноги она использовала, чтобы потыкать меня в спину, когда я лежал от усталости слишком долго, и дабы пнуть палку, выбитую у меня из рук, ещё дальше, заставляя ещё дольше ползти по земле - потому что если я резко поднимался, она также быстро била меня вбок, уверенно склоняя в другую сторону для очередного падения; иногда мне удавалось избежать удара, лёжа перекатившись, так что я быстро оставил попытки подойти или прыгнуть к палке - у Сакуры реакция быстрее. Она ткнула краем палки мне в спину, едва давя. Но мне этого было достаточно, чтобы покорно оставаться прижатым к земле. Суть в том, что она задаёт вопрос и ждёт - спустя какое-то время ответа не поступает и Сакура велит подняться. И так будет продолжаться пока я не сдамся. Глупо верить, что наставница будет первой. Потому что она - наставница. Потому что она - сильная. И потому что она не устаёт. Сакура не подначивает. Не мучает. Не издевается. Просто задаёт один и тот же вопрос, ожидая ответа. Не позволяя перейти от одного этапа к другому. Даже не меняет тактики. Потому что она отлично понимает, что мне известен ответ. Что я боюсь ей отвечать. И что она способна меня поломать. В конечном итоге. Приложив минимум собственных усилий. А я осознаю: суть её вопроса далеко не в том, чтобы вынуждать меня выкручиваться и в итоге победить. Правда в том, что я неспособен выйти победителем даже из столь лёгкой тренировки. Но какой вывод я должен сделать после этого кошмара? Что она никогда не скажет, насколько я бесполезен? Скажет, что сильный, но ведь это неправда. Сакура встала, приказав подняться и мне. Мои полторы минуты отдыха и время на ответ закончились. — Даже если я сильнее, чем думаю, против тебя у меня и шанса нет. – то, насколько угрюмо прозвучало сказанное, удивило даже меня. Я моментально стушевался. — И что с того? Удивительным образом бесконечные вопросы вызвали слабую волну раздражения: от неё, как от наставницы, душа требовала ответов, Сакура же очевидно отказывала в них. — Что с того? Ты же итак прекрасно знаешь. Ты гоняешь меня, поскольку считаешь неподготовленным к тренировкам? — Мне всегда казалось, что люди задают вопросы, чтобы получить на них ответы, Норман. Твоё же мнение относительно моего в данный момент меня совершенно не интересует. — Ты итак знаешь.. — Какой с тебя прок, если ты не в состоянии даже признать собственных слабостей? В чём причина твоего страха или упрямства? Я вспыхнул больше от досады, чем от реальной злости: Сакура так умело зажала меня в угол, что сейчас сбежать под властью эмоций - означало поддаться непризнанной слабости. Злость моя быстро стихла, превратившись в горькое разочарование. Впервые я осознал разницу между вспыльчивым характером и жестокой прямолинейностью - то, что так очевидно отличало наставницу и Берил, заиграло новыми красками. От слов Сакуры мне больнее. — Я не такой, каким вы меня считаете! – вскрикнул я. — Я попросту не знаю, что мне делать. Как мне добиться того, чего все от меня требуют. — Если ты будешь поддаваться страху, то не продвинешься вперёд, как бы я тебя не гоняла. — Как будто ты всегда здраво оцениваешь свои возможности и не рискуешь ради цели. – Сакура всё же смягчилась на вид, когда я стёр несколько слезинок. — Все приносят пользу, а я.. мне не хватает сил быть напористым, чтобы бороться до конца. Она не стала меня дослушивать: жестом велела замолчать и попросила пойти отдохнуть.

***

Когда он плачет, я неизменно теряюсь. Накатывающую истерику легко заметить ещё задолго до её начала: у него блестят глаза и лицо медленно-медленно краснеет, начиная с щёк. Чтобы не поддаться странному жалостливому порыву, мне приходится отворачиваться от него всякий раз, когда он терпит неудачу и больше трепет себе нервы. Я и не ожидала, что в тот раз, когда Норман вцепился мне в шею и завопил, меня это напугает. И с тех пор, кажется, воспринимать его слёзы совсем уж беспристрастно действительно задача не из простых; мальчишеская зацикленность на мне принимает всё более серьёзные обороты. Стоит Норману хотя бы немного разозлиться - он уже неспособен мыслить рационально и держать язык за зубами. И, что главное, вечно приводит меня же в пример, чего я совсем не понимаю. Усталость, которой не откуда было взяться, за секунду рухнула мне на плечи: ссоры с Астартой никогда так не изматывали, как даже самые мелкие перепалки с Норманом. Я приложила деревянную палку к рядом стоящему бревну и почувствовала как заныла ходовая правая рука и раненая в плену левая нога. Правая, которая тоже была проткнута льдиной, уже через день не доставляла дискомфорта, но на левую я изредка, но ещё прихрамывала - с неё никак не сходили теперь уже следы от синяка (конечно была бы я нормальным лекарем, подобные инциденты с ранениями едва ли бы меня беспокоили. В любой такой момент неизбежно вспоминается отец). Я закрыла глаза и, пусть итак находилась в тени дерева, сделала ещё шаг к бревну. Погладила место исчезнувшего шрама от укуса и кисть правой руки, до которых раньше доходили мои татуировки - гладкая текстура кожи всё ещё непривычна по сравнению со знакомой лёгкой шероховатостью. Она не ощущается даже фантомно, в качестве успокоения, хотя я проходила с татуировками не один год. Напротив, гладкая кожа неприятно и слишком заметно тёплая, даже слишком, несмотря на то, что та же кожа шеи холодная на ощупь. Мышцы едва ли расслабились даже после того, как я предприняла попытки их размять. Сначала начала с ноги. Затем - рука, после - давшая и о себе знать шея. Для меня напряжение в теле всегда свидетельствовало о достаточно сильном волнении, причин на которого у меня сейчас не было и в помине. Со мной определённо что-то сделалось с того дня в плену под недолгими пытками, но что - не столь вопрос, а негодование, поскольку я и не смела ожидать такого сильного магического воздействия от сплетения двух душ. Моей с чьей-то ещё. С кем-то, кто и забрал все мои шрамы. Кто вынуждал краснеть, потому что его эмоции - во много раз сильнее моих. Я знала о подобном ещё с детства: мама с огромным упоением и трепетом рассказывала, как повстречала отца, убеждая меня в том, что в будущем сплетение случится и со мной. Последовавший за её историей детский восторг утих на удивление крайне быстро. Также вскоре пропал и всякий интерес - прошло уже столько лет свободной жизни, что я было решила, что моей судьбы, родственной души, попросту нет в этом мире. Всё же гибель половинки до вашей с ней встречи - далеко не редкость. Проблема в том, что симптомы «соприкосновения» ваших душ могут проявиться сильно позже после вашего с душой контакта. Что является трудностью для поисков. Однако меня не интересовал поиск. Меня почти физически раздражало то, что я теряю над собой контроль даже не по собственной вине, и что кто-то забрал мои шрамы. Моё прошлое. Часть меня. Важные воспоминания. Теперь это всё принадлежало кому-то другому без моего согласия. Когда меня окликнули, я рефлекторно сжала палку.

***

Если я и до диалога с Норманом сходил с ума, сейчас всё стало во много раз хуже. Я желал извиниться. Сакура признаёт, что не всё поддаётся рационалистической концепции; и всё же человек она - бесспорно глубоко рациональный. Я долго изучал её. Естественно, «долго» в меру собственных возможностей в отношении и методов, и времени. Наблюдал, с особый трепетом подмечал, и подмечаю, различные детали, которые на первый взгляд могут показаться незначительными или, вернее будет сказать, совсем не бросятся в глаза человеку, чьё сердце не сбивается всякий раз с ритма только потому, что женщина проявила удивительную решимость. Сакура Нагасаки - женщина холодная, вдумчивая, спокойная. Эта поразительная холодность позволяет ей быть и наглой. Достаточно наглой, чтобы раз за разом, совершенно не боясь, не сомневаясь, нарушать личные границы.. дело ведь даже не столь в нарушении - в методе. Она осторожна, деликатна, вежлива. Присущая ей решимость заставляет меня самого отбросить всякие сомнения и без прямого дозволения позволить не то, что нарушить собственные границы, а скорее коснуться их. Подчиниться её воле, не испытывая тревоги. Надо мной всякий раз начинают главенствовать иные чувства. Они раскаляют до красна, чуть путают, сбивают, разгоняют кровь, от них и млеешь, и таишь, может быть, действительно безвольно. Кажется, что похвала или улыбка Нагасаки стоят всего на свете: улыбка еле заметная, почти даже непохожая на улыбку, но всё же она, пробуждает внутри какие-то нежные порывы. Когда во взгляде поразительно спокойном, пустом, в котором решимость и серьёзность выражаются ясно, видно и иное.. мысль, что нечто смогло пусть даже и слегка, но позабавить мисс радуют и меня самого. Проблема в том, что я не понимаю, что именно её веселит. Улыбка крайне мимолётна, пусть и предназначена другим. Спросить же.. как именно задавать вопросы такой женщине? Будет ли это уместно или.. Вышло так, что в своей жизни мне выдалось прочитать несколько любовных романов и драм, но сам я никогда не влюблялся до определённой поры. Я знал, что причины этого состояния весьма различны и естественны, но всё равно оказался к ним как не готов. Впрочем, может, и не стоит удивляться, когда та, кто не даёт мне покоя - решительная, прямолинейная, но в то же время холодная и закрытая. Она расчётливая, а потому ни разу ещё не шла на контакт из чистого интереса, всегда имея какую-то цель, при этом избегая душевной искренности. А я хочу быть с ней искренним. До глупости, до безумства и опасности - ничего не тая. Ведь именно так можно постичь душу совершенно.. необыкновенную. Она ведь сама сказала, что терпеть не может лжи. Признаться всё, о чём бы мисс Нагасаки не говорила, то мгновенно записывается мною на подкорку; сказав на корабле не переживать и не бояться, с нею я лишился этих чувств. Лгать не собирался изначально, но узнав её отношение к этому, одна мысль обмануть Сакуру стала откровенно претить. Возможно, что, признавшись в этом, она лишь хотела мягко меня предостеречь. Она не доверяла мне, что яснее всего выражалось во взгляде, и кроме того никогда не упускала возможности задать мне больше уточняющих вопросов, поясняющих каждое моё намерение. При этом сама Нагасаки не стремилась говорить о себе: детали её прошлого раскрывались благодаря другим людям или очевидным фактам, из которых удавалось сделать верные выводы. Например, её возраст наталкивал на мысль, что она - ребёнок войны, уверенность в этом подкреплялась тем, что мисс Нагасаки сама звала себя изгнанницей. Сакура имеет в себе черты руководителя и умеет обучать, не поддаётся эмоциям и абсолютно всегда держится уверенно. Ни разу я не слышал, чтобы её голос дрожал, порывался перейти в крик. Как и не видел слишком неуверенных действий, обрывистых движений, разве что временами она действовала слишком быстро, отчего некоторые касания к Норману казались неловкими, словно для неё подобное непривычно. Чего в отношении меня, тем не менее, ещё не случалось. Сакура быстро дала понять, что сама весьма неприступна: если Норман обнимал её, неполностью обвивая талию, она позволяла ему делать это лишь несколько секунд, прежде чем клала ладонь на мальчишеское плечо в вполне очевидном в смысле жесте. Норман сразу отстранялся. Если же я сам ненароком соприкасался с ней, она лишь отодвигалась, при этом ничего не говоря, не предостерегая, не прося быть осторожным, чтобы минимизировать повторение подобных случайностей. Филлиалу подобное прощается по понятным причинам, однако в свою сторону я всякий раз ожидал какой-то ясной фразы, которой не звучало. Почему? Я просто надумываю или причина в том, кто я такой? Юный принц. Она так меня называет, при этом позволяя звать себя исключительно по имени. Хочу ли я, чтобы она называла меня Гранитом? Разумеется. Но признаться ей в этом не хватает сил. Я позволил ей звать себя так, но не говорил, что хочу этого. Странным образом кажется, что просьбой подобного толка я придам словам больше смысла, чем в них может быть изначально: что сердце моё точно не на месте всякий раз рядом с нею, что то общение на корабле стало практически роковым, что её наглость и решительность манят меня, как светлячков свет. Что я знаю количество родинок на её плечах, знаю как именно выражается Сакурой искренний интерес (у неё меняется взгляд. Становится мягче и теплее, она не так уж строго скрещивает руки на груди и чуть хмурится, а тон при этом никак не меняется, остаётся таким же спокойным). Знаю, как ещё распознать некоторые её эмоции.. но вот мысли - большая загадка. Большинство из них. Она нередко сама даёт о них знать, но я более чем уверен, что не менее большую часть скрывает, не слишком уж откровенничает. Не могу её за это винить, учитывая произошедшее. Что я позволил её пытать, заставил плакать от боли. Я ведь не извинился. Тому, опять же, есть две конкретные причины. Во-первых, я всё же очевидно идиот. Во-вторых, идиот думает, смотря на неё, что Сакура не нуждается в этих извинениях. Потому что в ней не видно ни злости, ни обиды, ни отвращения. Мисс Нагасаки практически единственная, кто полностью вежлив и почтителен ко мне, и не стесняется заговорить, и её даже можно назвать связующим звеном между всеми нами. Аватар всегда общается со мной с неохотой, смотрит с подозрением. Также ведёт себя и Астарта, и Дэмонтаниэль. Его родителям неудобно и неловко со мной, они заметно старательнее подбирают слова. Мария и Джонатан держатся преимущественно особняком, а Александр и вовсе молчит, только наблюдает издалека. Я написал матери письмо, где кратко изложил произошедшее и выдвинул несколько требований, которые попросил Нагасаки оценить - ведь именно ей предстояла аудиенция с королевой. Она отметила, что в её охране нет никакой необходимости. И с тех недавних пор я нахожусь в ещё больших сомнениях. Неужели Сакура совсем не сторонится смерти? Более того - пыток и боли? Неужели она думала, что я могу убить её? Эти мысли не дают мне покоя. Позволительно ли спросить саму Сакуру.. Я попал в ужасную ситуацию: занять себя было решительно нечем - чем-то таким, что помогло бы мне отвлечься от мыслей о ней. И о подходе. Даже Эфсун придумала как общаться с Норманом, который поначалу боялся её! Сосредоточенного чтения никак не выходило: то я не вникал в текст, несколько минут застревая на одной странице, потому что голова занята совершенно другим, - другой - то вместо чтения нагло подглядывал за тренировкой Сакуры и Нормана, нарочито внимательно следя за её движениями, будто в них мог найтись ответ на мучительный вопрос. Когда мальчик терял концентрацию, а потому больше лажал, она заставляла его бежать мирным шагом вокруг двора, при этом держась рядом с ним, чтобы они бросали друг-другу в руки игрушечный деревянный кубик, при этом что-то повторяя. Каждый раз с начала тренировки Норман недовольно дулся, вынуждая наставницу разочек повторять приказ. А затем, спустя время, только опускал плечи и принимался покорно бегать вокруг сразу, почти всегда как-то неловко ловя кубик, который Сакура в первый раз бросала резко, не моментально, выжидая, при этом говоря и вынуждая мальчика ещё и внимательно вслушиваться в теорию. Бег его морально утомлял. Меня же утомляло, что я не могу найти ответа. Может быть, лишь сама Сакура могла дать мне его, но я опасался спрашивать, имея риск только усилить подозрения, не получив желаемого - хотя она редко отказывала мне в ответах. Кроме того, глупо не признаваться самому себе, что мне нравилось наблюдать за ней, как бы безопасно изучать, с трудом, но нежной радостью подмечать какие-то изменения в ней поведения. В итоге понимать значения тех или иных жестов, заменяющих эмоции. Когда она задумчива, закрывает глаза и глубоко вздыхает или просто разминает плечо, смотря в одну точку: обычно после этого она что-то записывает в один из своих блокнотов. Ещё, когда она думает о чём-то, ей нравится создавать из капель воды разные фигуры или закручивать их в маленькое подобие цунами. Я пару раз видел, что прежде чем сделать ход в шахматах, она создаёт что-нибудь из воды, пока Астарта лежит на полу, болтая, ожидая стука фигуры о доску. Сегодня они не практикуют стихийные приёмы, она учит мальчика «общаться с собственным телом». С этим у Нормана возникали проблемы, ведь иногда, например бегая очень быстро, он мог споткнуться о собственные ноги и не успеть сгруппироваться, упасть на живот. Проблемы с реакцией, резкие движения даются ему легче и лучше плавных, едва ли не лежащих в основе магии воды: чёткость движений, приходящих из ловкости, но необязательно именно плавности, которой нельзя достичь с отсутствием самоощущения, делала магию воды очень красивой и завораживающей; Сакуре превосходно давались уклонения, и она чувствовала себя комфортно в ближнем бою даже без использования силы стихии: если она сражалась с Астартой в равной битве, без магии крови, то не оставляла сопернице и шанса себя задеть. Думаю, она может уклониться от части атак даже вслепую, что достойно восхищения. У неё действительно много родинок на плечах. Шесть суммарно, и есть одна небольшая на шее с правой стороны, и мне странно страстно хочется узнать сколько их на груди или на спине, скрытыми тканью чёрного боди, открывающего красивые, крепкие плечи.. хочется посчитать поштучно, изучить как бы досконально, прикоснувшись, пройдясь по коже пальцами.. впервые, когда я поймал себя на том, что считаю и ищу на открытых участках её тела родинки, тут же вспомнил такое выражение: «родинки находятся у человека там, где в прошлой жизни его любил целовать возлюбленный». Сначала сама мысль показалась мне глупой, словно вздором, и от неё даже вновь стало стыдно - откровенность её точно привела в жар, и я вновь почувствовал, можно сказать, вспомнил, что веду себя подобно влюблённому идиоту. Круглому. Однако чем дольше я с особым трепетом старался запомнить все внешние, открытые мне, её черты, за которыми явно многое скрывается, тем больше уподоблялся всему этому вздору, терялся в нём и переставал чувствовать стыд; наглел, не пробуя отвести от Сакуры внимательного взгляда даже тогда, когда мы очевидно ими пересекались - во всяком случае, далеко не сразу. Мною двигало опасное желание быть пойманным лишь затем, чтобы разглядеть в её выражении отвращение или ненависть, которых я так опасаюсь. Вот и сейчас, когда она подходит к крыльцу, чтобы лучше перевязать лентой волосы, выбившееся из пучка изначально небрежного, замечает, что я вновь наблюдаю, и я не отвожу взгляд. Пусть и слегка прячусь за книгой - хотя даже если бы я лишь делал вид, что это «наблюдение» произошло совершенно случайно, вышло бы это совсем уж плохо. Поэтому я и не пытаюсь, держусь, стараясь не замешкаться, не потеряться под тяжестью её взгляда; зелёных глаз, цвет которых на солнце поразительно меняется, делая взгляд непросто хищным, поедающим, жутким своей некоторой пустотой, иным - он светлеет, приобретая такой мягкий оттенок, словно солнечные лучи рассеивают непроглядный мрак тёплым золотом. Хищность становится другой, абсолютно противоположной - не холодной, твёрдой, как ледяная статуя, а жгучей. Такой, будто сначала Нагасаки намеревается заманить жертву в ловушку, а затем неожиданно и резко захлопнуть тиски. До безумия красивый взгляд. Поистине завораживающий. Сначала Сакура ждёт некоторое короткое время, проверяя, не позову ли я её, не хочу ли чего-либо, а лишь после смотрит уже в другую сторону, обязательно не на меня, чуть пряча взгляд за ресницами, потеряв ко мне, наглецу, всякий интерес. Прежде, чем вернуться к Норману (он с особым усердием и напряжением прислушивается к чему-то), она быстро разминает правое плечо и шею. Затем встаёт перед мальчиком, протягивает к его груди руку, не касаясь, и что-то говорит. После этого Норман быстро отдёргивается назад, а Нагасаки меняет положение руки: останавливает ладонь у его шеи, аккуратно касается пальцами, совсем слабо бьёт сбоку по коже. Он, всё это время стоявший с закрытыми глазами, открыл их, и Нагасаки быстрым движением рассекла воздух над его головой. Все мои душевные терзания происходили из непонимания следующего: это я умею право управлять ей или она мной? Стоит Сакуре проявить ко мне больше мягкости и наглости, неразрывных связанных друг с другом, я без раздумий и сомнений признаю - я сделаю всё, чего она пожелает. Поддамся и.. прочее. Глупое сердце скачет как сумасшедшее, когда Сакура говорит со мной как бы полушёпотом, будто совсем расслабившись, и в этот момент вели она мне отдаться ей без остатка - я сделаю это с особой охотой. Потому что именно тогда она кажется мне довольной - может достаточно, чтобы подарить мне улыбку. Ей неведомо смущение, границы для Сакуры - почти ничто, она не сомневается в том, чтобы попробовать стереть их в пух и прах. Безумие по все краснеющие уши влюбляться в самоуверенность, решимость, страсть, спокойствие и одновременную холодность, но именно в такую ситуацию я и попал. Я чувствую в ней всё это и по глупости желаю, чтобы она проявляла ко мне свою решимость. В ситуацию, когда не хочу быть для неё просто принцем - принцем вовсе, а нечто большим. Не желаю, чтобы она поддавалась мне из-за статуса, подчинялась. Хочу точно знать, что её имя - Сакура Нагасаки, чтобы она называла меня по имени, смотря без подозрений. Хочу хоть самым безумным способом выразить своё восхищение. Идиот. Идиот. Идиот! Такие, как я, часто попадают в различного рода беды, но от неё я совершенно не чувствую опасности. Потому что она - абсолютно рациональный человек. Она любит чуть тянуться руками вверх, подставляя ладони под рассветные или закатные солнечные лучи; и вообще любит поглядеть на небо, как я думаю, без какой-либо конкретной цели - Сакура смотрит на солнце, с одной стороны закрывая его ладонью, чтобы было проще смотреть. Она всегда очень аккуратно берёт Нормана за руку, когда он падает или уже упал - едва касается пальцев, держа некрепко и не позволяя совсем уж за себя схватиться. Нагасаки много пишет что-то в своих таинственных блокнотах или читает именно снаружи, во дворе. Чаще всего - под деревом или на его толстой ветке, и тогда время от времени Берил долго ищет её. Не уверен намеренно или нет, Сакура подолгу не отзывается, вовсе редко делает это. Иногда она сидит с закрытыми глазами, и на ветке тоже, и я невольно сильно начинаю опасаться, что она может упасть, уснув. Миссис Уокер всякий раз заботливо предостерегала её, переживая. Однажды, когда я обсуждал с ней маму, она также писала, сидя на ветке, и меня почти действительно мучала странная мысль - глупое желание узнать её почерк, пока я говорил; сама эта мысль была тихой, но очень заметной для меня самого. Сакура слушала, глядя на меня лишь тогда, когда сама говорила; отнимала руку от листа, вчитывалась, изредка совсем немного хмурилась: именно в тот момент я и заметил, увидев лучше всего, чем прежде, как в действительности, пусть и такие же редкие, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву, меняли её взгляд - делали зелёные глаза ещё очаровательнее, как бы чуть ярче по цвету, особенно выделяя эту, присущую Нагасаки, приметную хищность, которая мне странным образом понравилась. Понравилась? Именно, так оно и есть - врать самому себе бесполезно. Сразу решил я. Врать не выйдет, потому что она не выходит у меня из головы. Она выглядела скучающей, но заметив слишком очевидные во мне изменения, спросила всё ли в порядке. Ведь я немного смутился, решив, что в этот момент Сакура невероятно красива. Будучи словно слегка рассеянной, Нагасаки совершенно легко похвалила меня за «нестандартный подход», и эта её первая в мой адрес похвала мигом добралась до самого моего сердца - глядя на неё тогда, я поверил, что у меня есть шанс переубедить её в том, что я в чём-то лжец, что я могу заслужить её расположение. Она холодна и тверда, как камень, и всегда делает, что желает, наглая, и всё же ей удаётся быть настолько поразительно мягкой временами, что я млею и таю. Что от неё сердце точно не на месте. Бесстрашная, а если не совсем уж бесстрашная, то решительная, никак иначе. Такую женщину я могу никогда больше и не встретить. Учитывая, что и моё знакомство с Сакурой Нагасаки - случайность. Наверное, можно сказать, чистое везение. Любопытно, считает ли она иначе? Как же к ней подобраться? Чем заинтересовать? Эфсун, очевидно появившееся в маленькой гостиной совсем недавно, щёлкнула меня по лбу. — Знаешь, чьё имя у тебя тут написано? – я осторожно убрал её руку от своего лица, и она усмехнулась. — Беда. Большая беда, Гранит. Если будущий правитель так легко влюбляется, ох.. — Прошу, не говори как моя настоятельница, и не заставляй измываться над тобой в ответ. — Кто-то делает вид, что не хочет ответно меня унизить. Сакура вроде с нами не в одной комнате, чтобы ты прыгал и вилял хвостом, подобно хорошему мальчику. Я уступил ей место рядом с собой, демонстративно уткнувшись в книгу, которую до этого читать не очень выходило. На провокации Эфсун в большинстве случаев лучше не вестись. — А это не её книга случаем? Ой, крадёшь её вещи, чтобы найти повод пообщаться? — Это не её книга, она просто читала её, и я.. спросил, можно ли мне тоже.. – я осёкся: — Нет, вообще-то, её.. ты же сама видела, что она дала её мне!. — Попался. Шучу. Но всё равно это дополнительный повод пообщаться. Молодец, Гранит, не сдавай позиций. Ты так мил, как слепой крот, пытающиеся найти подход к принцессе. — К моему сожалению, не всем везёт с собеседниками. Она ведь совсем не похожа на твоего дорогого нового друга. — Сожалению? А как я вижу, тебе очень по душе её недоступность. Я демонстративно переплеснул страницу, которую долго не перелистывал. — Кто бы говорил. Теперь ты с мальчиком общаешься больше, чем со мной. И что-то мне подсказывает, что кто-то к нему неравнодушен. — Всё дело в том, что ты скучный и безнадёжный романтик, Гранит. Делать ведь нечего, но зато рядом очень много интересных людей. Кстати говоря про людей и слепых кротов, я бы посоветовала тебе к ним присмотреться. Уж и не всех из них ты бесишь до белой горячки, а раз принцесса не даёт тебе покоя, то.. — Не считаешь подозрительным, что я буду их о ней расспрашивать? Кроме того, я романтик, а не глупец и, разумеется, думал об этом. — Они расспрашивают о тебе. Здесь подобного рода интерес - норма, не находишь? Больше чем дозволено тебе всё равно не разузнать, однако это лучше, чем ничего не делать, только смотря на неё голодным взглядом. Это я к тому, что, во-первых, мне совершенно не стыдно признать, что Норман мне нравится, а во-вторых перестать томно вздыхать и берись за дело, чтобы я тебя не подкладывала. Раз уж ты затеял всю эту заварушку, покровительствуя принцессе, то не веди себя, как идиот. У меня от этого руки чешутся тебя подколоть. Ещё чуть-чуть и скоро я проговорюсь, назову её принцессой, а там ой что будет.. — Я понял, перестань меня мучить. — Ему друг помогает, а он говорит «мучить». Неблагодарный ты принц, Гранит. Большая беда, большая.. Мучениями представлялось больше отношение Эфсун к происходящему: оно как бы заметно проще, что полезно, ведь оттого и волнуется она о всяком меньше, стараясь словно плыть по течению. «Течение» ведь уже итак завело нас в неожиданную сторону, в которой оказаться не ожидал никто - даже я сам, всё это устроивший. — Нет, я благодарен, правда. Просто мне немного.. неловко. — В плане? В отличие от тебя, Гранит, я узнаю всё, что захочу; напомню, что это я выпытала у тебя, что с тобой случилось на корабле после разговора с принцессой. — Я не о том. Тем более, если ты будешь узнавать всё, что мне любопытно, от этого станет лишь хуже. Я имею ввиду.. ей может быть неприятно, если так себя повести, понимаешь? И прошу, прекрати ты называть её так. — Понимали ли я, что ей может быть неприятно? Я этого не знаю, ты тоже. А лучше способ узнать - спросить её саму, между прочим обо всём, что тебе любопытно. Если принцесса пожелает, то ты всё узнаешь. — Ты меня вообще не слушаешь? — Слушаю-слушаю, романтик. А как иначе её звать? Могу Сакурой, но, боюсь, если она будет с нами в одной комнате, то всё сразу поймёт и ты умрёшь со стыда. А принцесса.. может быть, тебя дома ждёт возлюбленная, откуда ей знать? Так что не запрещай мне этим ещё тебя подкалывать. А обо всём остальном.. вот, что я думаю: тебе, Гранит, должно быть стыдно не задавать вопросов такой решительной женщине, которые подобные вещи считает нормой. Она ведь далеко неглупая, скажу больше - знает, что если у неё не спросишь, то у других. — Это откуда? — От Нормана. Он, между прочим, о тебе тоже спрашивает и признался, что ей рассказывает. И, кстати говоря, я знаю некоторые секреты.. – Эфсун лукаво улыбнулась и прищурилась, ораторски заключив: — Готова продать их за небольшую плату! — Не издевайся надо мной. Я же попросил. Вымогательница. — Никто ничего не даёт даром, только если ты не принц, но для это пустой звук. Тем более, я ничего не говорила про материальную плату. — И что тебе нужно? — Начни с малого. Мария ещё не объявила, что тебя ненавидит и со всеми очень аккуратна. Норман сказал, что Сакура работала на неё. Та, кто наняла, должна много знать. Или спроси саму принцессу. — О, я понял, хочешь посмеяться над моими попытками? Допустим. Раз это «плата», то что я получу взамен? — Информацию. Секретную. Для тебя, безнадёжного романтика, любая информация - на вес золота. — И откуда мне знать, что ты не юлишь? — Помилуйте, добрый принц. – она положила руку на сердце и заговорила чуть жалобно. — Нас ведь с детства учат, что нельзя обманывать друзей. Я конечно не в восторге от твоей влюблённости в подобную особу, но у меня нет права тебе указывать. Ты уже большой мальчик. Так что либо действуй, либо меня не напрягай своими революционными настроениями. Я ведь от этого переживаю! Учитывая твою природную сентиментальность, я не верю, что ты от принцессы откажешься, а потому мне, бедняжке, только и остаётся, что подталкивать тебя. Так ведь будет лучше: возможно, узнав о ней что-то новое, ты дополнительно к этому начнёшь думать головой, поймёшь, что, возможно, она не твой человек и прочее.. ты понял. У всех людей свои секреты, а учитывая, что она сотворила со стражей королевы.. — Не надо так. – неожиданно для себя, попросил я как-то даже взволнованно: закрыл книгу, погладил обложку пальцами. — Я имею ввиду.. конечно, ты права. Но я.. не знаю откуда, но уверен, что она - не плохой человек. Наоборот, Сакура ведь желает, чтобы всё было как лучше, без кровопролития. Она ведь могла.. поступить совершенно иначе, со мной.. В душе от слов Эфсун и своих собственных стало как-то неприятно пусто: подумалось, что подобные слова могли обидеть Нагасаки, что, вероятнее всего, далеко от правды - её не интересуют подобные мнения о себе, ведь если бы это было не так, она, в отличие от меня, давно спросила бы это мнение. Всё дело в том, что это ведь нисколько неважно на самом деле. — Думаю, давно пора сменить поговорку, – Эфсун чуть потянулась и облокотилась на спинку дивана. — Сентиментальный принц-добряк на корабле - к большущей беде. А я и не говорила, что принцесса - плохой человек. Очевидно, что плохой человек не стал бы марать руки ради какого-то там мальчика, который даже ей родственником не приходится, и не стал бы подставлять себя, принимая всю вину. А ты.. тебе в лицо посмотреть.. – она цокнула. — И до одури жалко становиться такого влюблённого придурка. Женщина с ним поиграла, а он и рад быть обыгранным! Чем тебе наши девицы по душе не пришлись - ему преступницу подавай! — Зато какую.. Подруге не понравился мой нарочно «мечтательный» тон, она тут же махнула на меня рукой, заставив по-доброму усмехнуться. — Ой, всё, фу, достал ты меня. Не будешь ничего делать - я сама ей расскажу какая ты идиотина, она тебя на место поставит. Этого я, на самом деле, боялся больше всего: поскольку мною завладела женщина невероятно решительная и холодная, ей ведь совершенно точно не составит труда отказать мне - что, разумеется, очень страшно. Очароваться, пусть и, может быть, безвольно, и всё же упасть с небес на землю на полной скорости; естественно хорошо, что без жалости со стороны, но всё же это - пагубно, ужасно неприятно.. я ведь не знал как Сакура относится к любви, как смотрит на неё сама. Может быть для такой женщины подобное тоже пагубно? А кто я сам, чтобы так с ней поступать - губить? Она закалывает волосы красивыми шпильками с синими цветами, а когда засыпает - обнимает себя за плечи и из-за этого выглядит очень одинокой; сон у неё очень чуткий или, может быть, Сакура попросту не позволяет себе в самом деле заснуть в гостиной или во дворе, оперевшись на дерево, может, притворяется, пока следит за Норманом по ночам, поэтому быстро реагирует на любой шум. По движениям её руки, когда она делает записи, мне кажется, что в почерке Нагасаки есть длинные завитушки. Я так ещё и не увидел как именно она пишет. Иногда вместо шпилек она использует короткую чёрную ленту или ничего - и ей очень идут распущенные волосы. Ещё носит перчатки с тремя открытыми пальцами и колготки с открытыми носком и пяткой - и вообще чаще бьёт длинными ногами, а не руками, оставляя тем самым за собой преимущество. — Но.. конечно необязательно.. что она поступит именно так, – сказала подруга немного рассеяно. — наоборот хорошо, что она на тебя не вешается потому что ты принц. Ей неинтересен твой статус. — Неинтересен… — Перестань попусту хандрить. Ты ещё ничего не сделал, а она ещё ничего не сказала. Эфсун снова права, но от этого волнения всё равно никуда не исчезают. «Неинтересен» как-то удивительно идеально соотнеслось в моей голове с «не нужен». Если уж и размышлять о собственных преимуществах, в данной глупейшей ситуации, Сакуру несомненно волнует моя натура, да только играть на этом у меня пока совершенно не выходит. Говоришь правду - она выражает сомнения, задавая больше уточняющих вопросов, которые, в общем-то, не особо способствуют укреплению наших отношений. И выходит замкнутый круг. «Она должна быть наказана» - говорил мамин голос, а я лишь просил: «Помилуйте меня, мисс Нагасаки». Эти чувства неправильны, но бесспорно невероятно приятны.