Дым и дождь.

Данил. Я стоял у его двери, будто последний идиот. Ночной подъезд был пустой, мёртвый, будто весь город вымер. Меня бесило и злило одновременно, что я, как собака, пришёл к своему хозяину. Я чувствовал бетонный холод под кроссовками, пыль, старые ржавые перила, стены, пропитанные сигаретным запахом и чужими жизнями. Я поднялся молча, не включая свет. Нащупал кнопку звонка. Один раз. Второй. Третий. Тишина. Он дома. Я видел, как загорелось окно, когда только подъехал. Значит, слышал. Просто решает: пускать или снова дать по лицу тишиной. Как всю эту чёртову неделю. Я приложил лоб к двери, холод обжигал кожу. — Мирон, — выдохнул в щель. — Открой. Мне нужно… просто открой. Мне было плевать, что уже практически ночь. Он выкинул мои записки. Не просто проигнорировал — выкинул. Как мусор. Не глядя. И дело было не в бумажках — я будто сам туда полетел, в эту помойку. Не выдержал. Хотел сказать ему об этом. Хотел крикнуть, ударить, сломать что-то — но в итоге просто стоял и дышал пыльной тьмой. Щелчок. Замок. Он приоткрыл дверь. Смотрел на меня без слов — в чёрной футболке, с растрёпанными волосами, будто только что проснулся, но по глазам было видно: не спал. Я опять посмотрел в эти глаза, которые при более тёмном освещении были чёрными, будто без жизни. Я сделал шаг вперёд, в лицо ударил сухой воздух квартиры. — Я не знал, как ещё к тебе попасть. Тишина. — Мне хватило этой недели, я устал от игнора, который ты делал в мою сторону. Он всё ещё молчал. Просто стоял. Я не ждал слов. Но он отступил. На один шаг. А мне этого было достаточно. Я зашёл. Сбросил капюшон, тёплый воздух обжигал кожу. На мне — старая спортивка, помятая, поношенная, в которой я ещё прошлым гонял мяч во дворе с пацанами. Её отец из Германии привёз, когда мне лет 18 было. Мне она настолько нравится, что я ношу её до сих пор, в ней слишком много воспоминаний, чтобы выбросить, хоть она и стала мне мала. Но дело не в спортивке, а в человеке, который сейчас стоит передо мной. Он сел на подлокотник дивана, скрестил руки. Уперся взглядом. Непробиваемо. — Ты же понимаешь, что я тебя не звал? — Понимаю. — Я устало присел на край дивана. — Но я здесь, я хочу быть твоим другом. Молчание. Тишина, натянутая, как леска. Резкая, звенящая. Он заговорил первым, голос глухой, почти хриплый: — Слушай, тогда не влезай. Ни во что. Не лезь. Мне надо будет — скажу. Если не сказал — значит, не надо. Понял? Я кивнул. Спокойно. — Тогда у меня тоже есть условия. Если я вижу, что всё — по пизде, что ты не справляешься — я вмешаюсь. И плевать, говорил ты или нет. И ещё. Если я сказал, что отвезу тебя — значит, не спорь. Просто садись. Или проси меня в любое время суток. И знай — я не из тех, кто просто кидается словами. Он прищурился. — У меня ноги есть. — А у меня — желание. Я не прошу разрешения, Мирон. Это не сделка. Это мои условия, которые ты первый поставил. Он всмотрелся. Долго. Как будто пытался разглядеть, вру ли. Потом коротко кивнул: — Ладно. Ладно. Всё, что мне нужно было. Без примирений. Без ссор. Без этих извинений, от которых только хуже. Просто — ладно. Я выдохнул, пытаясь не показать, как сильно дрожат пальцы. От напряжения. От того, что всё время — на грани. Между «пошёл нахуй» и «останься». — Я рад, что мы… ну, знаешь. Что не грыземся больше. И будем друзьями, колючка. Он повернул голову резко, как будто я ударил. — Не называй меня так. Я пожал плечами. — Ладно. Но это ведь в точку. Он закатил глаза и ушёл на кухню. Не позвал — просто ушёл. Я встал, пошёл следом. Внутри всё металось, как в клетке. Я не знал, что мы делаем. Не знал, почему. Но не мог не идти за ним. На кухне он рывком открыл холодильник. — Пожрём хоть, — буркнул, не глядя. — Не отравимся? — Может, и отравимся. Я усмехнулся. Какой-то бессмысленный, почти истеричный смех вырвался из груди. Он повернулся, с угрозой в глазах — но потом увидел, что я не ржу. Просто… устал. И тоже усмехнулся. Сухо. Мы ели прямо стоя. За подоконником — ночь. Город шептал глупости сквозь проезжающие машины. А я смотрел на него. И не мог понять, как так получилось, что кто-то вроде него стал мне… нужен. Позже, когда всё сожрали и выкинули в раковину, я снова сел на диван. Он стоял, глядя на меня. Будто решал — выгнать или нет. — Если что, могу уехать. Не настаиваю, конечно, но можно у тебя?.. Он молчал. — Только сегодня, — бросил после паузы. Я потянулся. — Я тебя отвезу утром. Он ничего не ответил. Но губы чуть дрогнули. Почти невидимо. Он постелил мне. Просто взял и сделал, без слов. Ушёл за подушкой, сбросил плед. Всё быстро, сдержанно, но в каждом движении — будто забота, которую он запрещал себе чувствовать. Когда уже уходил в комнату, с меня будто вылетело: — Сладких снов. Он замер. Не обернулся. Но я видел: услышал. И остался стоять. Я больше не добавлял ни слова. Просто лёг. Впервые за долгое время — с ощущением, что, может быть, не всё зря. Что что-то между нами… начинает держаться. На чём — неясно. Но уже не на злости. Я лежал на диване, чувствовал запах Мирона. Казалось, он — самый родной мне человек. Мирон. Когда он снова позвонил в дверь, я знал, что это — он. Не потому что кто-то предупреждал. Не потому что услышал знакомые шаги. А потому что что-то в груди рвануло резко, мерзко, как заноза, которую не вытянул. Всё тело сжалось, будто перед чем-то важным. Я не двигался. Просто стоял на кухне в темноте, и вода текла из крана — ровная, холодная, успокаивающая. Механически поднёс ладони к лицу. Закрыл глаза. Я не хотел. Не хотел снова. Не хотел открывать. Но он стоял за дверью. Я чувствовал это каждой мышцей. И как бы я ни вытирал его из головы, он снова был здесь. — Мирон, — донеслось из-за двери глухо. — Открой. Мне нужно… просто открой. Голос. Тот самый. С хрипотцой. Настоящий. Без привычного сарказма. А потом — тишина. Такая гулкая, что уши звенели. Щелчок замка прозвучал, как выстрел. Я даже не понял, зачем. Руки двинулись сами. Просто — щёлк. И вот он — стоит в проёме. В своей мятой спортивке, злой, измученный. Лицо как будто не спало. Глаза злые. Настолько, что внутри что-то скрючило. Потому что я помнил этот взгляд. Когда он был у меня дома в тот раз. Тоже — весь в шрамах, но не на теле. — Я не знал, как ещё к тебе попасть, — выдохнул он. — Мне хватило этой недели, я устал от этого игнора, который ты делал в мою сторону. Он смотрел прямо. Без нытья. Без давления. Просто… честно. А я ведь мог не открывать. Мог оставить его за этой дверью. Но я отошёл. Пропустил. Потому что что-то внутри отказалось слушать разум. Он зашёл. Капюшон сполз, воздух вокруг сразу стал тяжелее. Я сел. Подлокотник дивана стал единственной точкой опоры в этом хаосе. — Ты же понимаешь, что я тебя не звал? — выдал я хрипло, на автомате. Слова будто из стекла — режут, пока произносишь. — Понимаю. — Он сел рядом. — Но я здесь. Молчание снова легло между нами, как снег. Без звука. Но давит. — Слушай, тогда не влезай. Ни во что. Не лезь. Мне надо будет — скажу. Если не сказал — значит, не надо. Понял? — эти слова вылетали из меня, будто ждали выхода. Он кивнул спокойно, будто ожидал. И произнёс нагло, уверенно. Будто имел на это право. Будто знал, куда лезет. Он смотрел в упор. Не отводя взгляда. Как будто ждал, что я брошу в него что-то. Но я только сжал кулаки до боли. Он не отступал. — Ладно, — выдохнул я. Просто… ладно. Это не было «прости». Это было… «я устал». Временное перемирие. Но — перемирие. Как только настала тишина, до моих ушей дошло слово «колючка». Я не понял сперва, но потом дошло — он назвал меня так. Мне не понравилось это прозвище. Оно будто показывало всего меня, того, кто внутри, и которого никто не должен видеть. А уж тем более — Чернов. Я просто встал. Пошёл на кухню. Нужно было что-то делать с руками. С телом. Иначе я просто взорвался бы. Плитка, холодильник, грязная посуда — как всегда. Он встал рядом. Молчал. — Пожрём хоть, — буркнул я. — Не отравимся? — Может, и отравимся, — хмыкнул я. Но внутри — грохот. Он был слишком рядом. Слишком живой. Я бросил хлеб в тостер, резал помидоры. Всё делал быстро, почти бессознательно. Он просто стоял, наблюдал. А я чувствовал это кожей. Мы ели молча, стоя. За подоконником ночь, как чернила. Машины проносились, как чужие мысли. А я смотрел на него украдкой, не понимая, с какого момента его голос стал мне нужен. Когда мы всё убрали, он всё ещё стоял. — Если что, могу уехать. Не настаиваю, конечно, но можно у тебя?.. Я посмотрел в его глаза. Долго. Там не было манипуляции. Только усталость. Такая, что знакома до боли. — Только сегодня, — бросил я. — Я тебя отвезу утром. Я молча постелил на диван. Не знал, как себя вести в такой ситуации. И когда я уже уходил в свою комнату, он бросил: — Сладких снов. Я не ответил. Но эти слова… будто кто-то в тишине поднёс огонь к горлу. Я не знал, как с этим жить. Всё стало как-то слишком быстро. Я даже не понимал, будто это сон. Но что приводило меня в чувство — это тихое скрипение зубами. Оно не раздражало. Это было что-то новое и непривычное. Я проснулся первым, как обычно. В комнате было душно, под потолком плавала тень от улицы. Голова гудела. Он спал, раскинувшись, как ребёнок. Беззащитный. Такой чужой — и почему-то родной. Меня передёрнуло от этого. Я встал, прошёл на кухню. Поставил воду. Сварил кофе — на двоих. Хотя хотел — только на одного. Я принёс чашку в комнату и ткнул его ногой. — Подъём. Он заморгал, поднялся на локтях, потянулся и прошёл на кухню. Взял чашку. Сел. Тишина была странной. Слишком. Потом он вдруг спросил: — Можно я в душ? Я кивнул. Ладно. Иди. Только… я не был готов к тому, что случится дальше. Он ушёл, и я остался на кухне. Пил кофе. Окно дрожало от ветра. На улице серо, глухо. Обычный день. И тут — шаги. Он вошёл. На нём — только полотенце, наброшенное низко. Вода стекала по ключицам, шее, животу. Я видел всё: пресс, грудь, шрам какой-то. Мышцы. Он не был огромным, но каждая линия была чёткой, будто передо мной модель. Я закашлялся слишком резко. Чашка дрогнула в руке. Он прошёл мимо, как ни в чём не бывало. Словно не понимал, что только что сделал. Или понимал слишком хорошо. Я смотрел ему вслед. И мне захотелось сбежать с собственной квартиры. Его тело было слишком красивым, пресс — настолько, что хотелось провести пальцами по кубикам. Но вдруг меня что-то дёрнуло, и я понял, что думаю о том, о чём не нужно думать. Мы вышли. Он за рулём. Я — рядом. В машине пахло его парфюмом. Всё было тихо. За окном — конец сентября. Туманно. Невнятно. Я сидел, прижавшись к двери, и молчал. В университете на нас смотрели с интересом. Как на что-то, что не вписывается в привычные рамки. Мы прошли по коридору. Я слышал, как кто-то оборачивается, как кто-то замирает. Но никто ничего не сказал. Он шёл рядом. И это было странно. Будто его аура в институте стала другой — тяжёлой. Но я не стал обращать внимание. Был рад, что хоть немного наладил с ним общение. Данил. Вечером я сидел за ноутом. Механически листал таблицы, делал правки в отчёт по работе, который дал отец. Скука, сухость, пустота — идеально подходящее состояние для осени. Я откинулся на спинку стула, щёлкнул шеей, моргнул — мысли тянули в какую-то странную вязкую сторону. И вдруг — стук в дверь. Три удара. Чёткие, с нахрапом. Я встал, волевым усилием стирая с лица задумчивость, и пошёл открывать. За дверью — Антоха. Всё тот же, с наглой улыбкой и какой-то вечной вечеринкой в глазах. — Здорово. — Он хлопает меня по плечу, проникает в коридор, будто живёт здесь. — Ну чё ты как не родной. — Ты вообще предупреждать умеешь? — Я прикрываю за ним дверь. Он вваливается в мою комнату, садится на кровать и сразу начинает шарить взглядом по углам, как будто ищет, не спрятал ли я тут кого-то. — Опять что-то делаешь, да? — Он смотрит на ноут. — Ты как всегда. Я прихожу — ты в режиме «бизнесмен». Я фыркаю, поднимаю бровь и сажусь обратно. — Ты пришёл, чтобы занудствовать? — Не-а. Просто скучно было. Думал, может, ты хоть раз расслабился. А ты опять работаешь. Не меняешься. Он берёт бутылку воды со стола, отпивает. — Слушай, а помнишь, как в школе все за тобой бегали? Типа «Данил, объясни, Данил, напиши, Данил, пойдём вместе» — а ты один такой, король холода. Только я знал, что ты, на самом деле, вообще не такой. — Ты не знал. Ты нагло переходил мои границы. Это разные вещи. — Ой, началось. — Он лениво вытягивает ноги. — Кстати. Ты сейчас один? Или всё-таки кто-то у тебя есть, а? Я только поднимаю бровь. — Нет. И в этот момент телефон вибрирует на столе. Экран загорается. Имя: Мирон. Я сразу хватаю его — слишком быстро. Слишком резко. Открываю сообщение, и всё вокруг будто замирает: «Спасибо, что подвёз. Я знаю, что это наши с тобой условия, но знай — я всё равно буду ходить сам. Сегодня ты и так отвёз и привёз меня. Хватит мне». Я сжимаю губы. Ответ приходит сам по себе, быстро, будто уже давно был сформулирован: «Я всё равно буду приезжать». Отправляю. Блокирую экран. Рука ещё напряжена. И тут — голос Антохи, ехидный, но не злой: — Кто это был? Я откидываюсь назад, взгляд холодный. — Друг. Просто с универа. Антоха поднимает руки. — Да ну? А чего тогда так резко схватил мобилу? Сиял весь, как будто тебе любовь всей жизни написала. — Хватит. Он реально просто друг. — Ага. Девушка, небось? Или… — Он хитро щурится. — Антох, серьёзно. — Я чуть цыкаю сквозь зубы. — Не начинай. Он ржёт, поднимается с кровати, берёт куртку. — Ладно, ладно. Не палюсь. Я сваливаю, у меня тусовка. Кто-то же должен развлекаться, пока ты тут со своей работой. Он хлопает меня по плечу перед уходом. Я провожаю его до двери, молча. — Закрой за мной. А то ещё кто ввалится. — Сомневаюсь, что кому-то ещё вздумается. Дверь захлопывается. Тишина. Я возвращаюсь, машинально включаю ноут. Но взгляд расфокусирован, будто всё на экране — просто шум. Перед глазами — слова Мирона. Его голос. Его глаза. Я подвозил его после пар, а потом должен был поехать на конференцию к отцу. Перед тем, как выйти, он повернулся ко мне, держась за ручку двери. И я встретился с его глазами. Зелёными, как лес, в котором я терялся. Я до этого момента не понимал, насколько у пацана могут быть красивые глаза. Когда он вышел из машины, я ещё минуту сидел, вспоминая этот взгляд и его лёгкое, но такое притягательное «пока». Даже приехав на конференцию, я снова вспомнил его глаза, его голос. Я сбился с речи, которую говорил. После окончания ко мне подошёл отец. — Данил, ты сегодня какой-то рассеянный. Что случилось? Эти слова будто выбили меня из транса. Я просто покачал головой. — Да ничего, просто не выспался. Отец только мычал в ответ и ушёл. А я опять вспомнил глаза Мирона. И сейчас я лежу на кровати и думаю о нём — о его руках, о глазах. И не понимаю, что со мной не так. Я никогда не думал так много о каком-то парне. Но Мирон не простой. В нём есть что-то притягательное, и я не смогу его легко отпустить.