Под ядерным грибом

Некоторые события не должны случаться. И как же невыносимо мириться с мыслью, что не на все в нашем мире возможно повлиять. Одного блядского «хочу» чудовищно мало. Ибо хотеть, как говорится, не вредно, хоть порой безрезультатно. Но я хочу. Повернуть стрелки часов и отмотать время вспять, чтобы придушить этот пиздец в зародыше. Выпотрошить возомнившую себя богом мразь до того, как грязные руки утащат лучшего друга в подвал. Хочу раскопать глубже историю его убогой жизни и утопить уебка еще в младенчестве. Потому что есть события, которые не должны случаться. И в эту самую минуту мне тотально поебать, кто прав, а кто виноват, что тут произошло и почему. Мы все настолько по уши в своем дерьме увязли, что клубок уже не распутать, пазл первопричин не собрать, а если каждый вдруг решит припомнить соседу былые обиды, то можно сразу с вертушки залить всю Столицу напалмом нахуй. Чего оттягивать? Одна стычка неизбежно породит вторую, третью, сотую, пока асфальт не покроется смердящими трупами, пока ядовитый смог не поглотит каждого из еще живущих. — Цербер очнулся, вы посмотрите, — в тусклом свете желтопузых лампочек кривая рожа стоящего напротив выглядит особенно безобразно. Он весь, как подбитая псина, в порванной, вымазанной кровью одежде с разводами грязи — безобразный. Наряженный, как и многие из нас, в мешковатые тряпки с громоздкими ботинками, увешанными шипами и цепочками. Типичный представитель современного «среднего класса». — Махаться будем? Один на четверых пойдешь? Не вижу смысла в пустой болтовне с шайкой убогих шакалов. Каждый из этой четверки в ближайшие пару минут обернется покойником, причем самым чудовищным из известных мне способов. Но беззубая гнида так не считает, панический страх, в глазах его блеснувший, с концами отключил соображалку, оставив только язык без костей и сырые инстинкты. Но последние, увы, без отточенных рефлексов и должного опыта — веса не имеют. Он весь для меня ни веса, ни ценности не имеет, как ебаный харчок на асфальте. — Ты защищаешь того, кто убил невинную девчонку. Маленькую, беззащитную, сестричку мою, понимаешь? Вдобавок к прочему от него же беременную. Это ненормально, неправильно. Многое можно спустить на тормоза, но подобное — нет. Он, блять, не человек, Марк. Я много отморозков встречал по жизни, добрую рать лично вспорол от уха до уха голыми руками, но способных на убийство матери собственного ребенка могу пересчитать по пальцам одной руки и каждая такая падаль гниет в земле. Туда и этому дорога. Не я, так найдется кто-то другой. Не убережешь, не пытайся. Потому что пока наращиваешь власть, пускаешь все глубже корни, он отравляет все, чего касается. И ты, сука, прекрасно это знаешь. Горькая правда, резко полоснувшая по живому. Да, знаю. Отлично, прекрасно, лучше любого из вас, уродов, знаю. Обо всех выходках, срывах, фатальных и непоправимых проебах. И если у каждого есть крест, который он волочит за собой по жизни, то у Кирилла уже персональное кладбище, самолично взращенное. Вот только отравляет все вокруг не он сам, а слепое помешательство на мире, для которого не был рожден. С ресурсами семьи Власовых стоило бы просиживать жопу в теплице, дышать очищенным кислородом, жрать свежие овощи и йод в таблеточках, а по выходным смаковать привезенный из-за бугра вискарь, который днем с огнем не сыщешь. Жить и наслаждаться теми немногочисленными благами от остатков цивилизации. Отравляет его и такое же ненормальное помешательство на мне. Помешательство, на которое я предпочитал закрывать глаза. В моей памяти, на подкорке сознания, он намертво запечатлен светлым, искренним, чистейшим из людей. Тем самым наивным подростком, который из-под гнета деспотичного отца вырвался в мир, дабы надышаться полной грудью. Тем, кто ослеплял своей жизнерадостностью до ебаной тошноты, но согревал весь штаб в самые страшные кровавые времена. Тем, кто казался хрупким, чувствительным, но самозабвенно топящим в своей безграничной любви и преданности. Он был для меня самим воплощением ебаного рая на земле. И ведь правда, блять, был. Мне не померещилось, под трипом не заглючило. Я помню все. Но судьба — беспощадна, беспринципна. Доломала его изнеженную душу, разобрала на составляющие, изуродовала, а после вынудила перекроить собственное нутро и швырнула догнивать на обочину жизни. Я успешно закат его личности проебал и в нежелании принять все эти метаморфозы — ушел в глухую оборону. Как и сейчас, стиснув зубы, выслушиваю рассказ кривозубой мрази, ощущая, как слова его отравленные доносятся до больного разума будто бы через толщу льда. Зато злоба, чистейший ее концентрат, рвется наружу, угрожая разверзнуться катаклизмом такой силы, что стены потрескаются и от базы Виктора останется лишь пепелище. Ибо внутри меня рвется из грудины такое же выжженное сердце, сочится кровью за муки того, кто стал не просто другом, некровным братом. И я не отпущу эту гниду на волю. Он свою возможность землю нашу ядовитую топтать безвозвратно проебал. Теперь моя очередь упиваться его болью. И я напьюсь сполна.

***

Время близится к вечеру. Вся группировка с нашим возвращением постепенно оживает, оживаю и я, но по известному стечению обстоятельств вечерний обход начинаю не с корпусов, как в привычный будничный день, а с медблока, ибо в противном случае Машенька достанет меня даже из-под земли и все равно утащит на осмотр. Чему быть, того не миновать. Тело ломит, рука протяжно поднывает при каждом удобном случае и бандаж не помогает от слова совсем. Проходя мимо зеркальных поверхностей, улавливаю краем глаза разобранный внешний вид. Чернявая шевелюра растрепанным гнездом превратила меня в жуткое пугало, а потемневшая радужка вкупе с синяками от хронического недосыпа и бледность кожи делают вид особенно болезненным. По пути до блока ловлю на себе обеспокоенные, но любопытные взгляды, что как мухи липнут и норовят выпытать все детали последнего происшествия. В самом же блоке, к моему удивлению, встречаю невероятно умилительное воркование Машеньки и Арса. Будто молодожены, уже на чемоданах в свой медовый месяц, они дружелюбно переглядываются. Малец придурковато хихикает и облизывает ее взглядом, а она лыбится, довольная до одури, прибивающая намертво своим ослепительным шармом. — Не помешаю? — демонстративно прокашливаюсь, намекая на свое присутствие. — Нет-нет, проходи. Мы просто болтали, — она вздрагивает от неожиданности и также мгновенно берет себя в руки. Стройный силуэт гордо распрямляется, грудь деловито выпячивается вперед. Важная дамочка, профессионал своего дела, как-никак. — Сейчас принесу обезболивающее и проведем осмотр. Подожди пару минут, — цокает туфельками по кафелю и скрывается за дверью своей маленькой каморки. А вот ее собеседник, по совместительству моя персональная жертва, резко делается мрачнее тучи, будто не главаря своего увидел, едва не почившего, между прочим, а самого Дьявола, решившего спуститься к смертным на прогулку. Ежится весь, брови хмурит, не отворачивается, но и не смотрит. Он даже, блять, не здоровается. И не авторитет мой, ни базовые правила коммуникации в социуме его непутевую голову не колышут. Как и все прочее, кроме разве что Машеньки. А мне отчего-то так неуютно и пусто становится в молчании, что решаю потыкать эту химеру палкой. Авось смешно заверещит. — Это ты так выражаешь протест за выбитую челюсть, что даже не здороваешься со старшими? — заваливаюсь на кушетку у окна, в упор разглядывая Арса, то ли в намерении испепелить, то ли вывести. — Это я так выражаю нежелание с вами взаимодействовать, — запинается и на долю секунды вдруг вглядывается в мое лицо, словно в нем волшебным образом найдет какие-то ответы и после все же добавляет, — Марк Львович. Видимо, на физиономии моей что-то да написано. Как минимум имя, которое он едва-едва, но вспоминает, явно усвоив последний урок из столовой. А вот на его кислой мине не выцеживаю ровным счетом нихрена. Ни единого оттенка эмоций, ни намерений. То ли наметанный глаз от усталости замылился, то ли пиздюк имеет уникальную способность превращаться в овощ, едва завидев объект своей неприязни. — Хочешь или нет, но придется, цветочек. Порядки тут моими устами пишутся и без одобрения ни один лишний шаг не делается, — курить хочется адски, отказывать себе в удовольствии не вижу смысла. Эти стены мои до каждого ебаного кирпичика, а значит определенный ряд привилегий в наличии. Сигаретный дым полюбовно проскальзывает прямиком в легкие, в глотке приятно першит, что даже рычать в сторону обнаглевшего мальца хочется чуть меньше. — Давайте будем реалистами, дела пушечного мяса вроде меня вам должны быть побоку. А порядки свои пишите, как и чем угодно. Будет исполнено. Хочется выдать ответку, мол, что мне побоку, а что нет — не его геморрой, но не успеваю, как Машенька возвращается с пластинкой обезболивающего и парой бутылочек самой вонючей травяной дряни, этикетки на которых, подписанные размашистым врачебным почерком, без труда узнаю. Пить эту отраву, с ее слов, крайне полезно для укрепления иммунитета, но в моей картине мира сожрать пачку гвоздей куда милосерднее. И она это знает, вынуждая меня осушить один флакон сразу же, а второй подсовывает в карман куртки вместе с остальным добром. Внимательно осматривает все гематомы, тычет острым ногтем в какие-то особенные точки, не выпрашивая напрямую болит ли, считывает все реакции по выражению лица. Спустя несколько долгих минут облапывания моих боков, все же отпускает нас обоих, выдав напоследок еще целый талмуд рекомендаций. Теперь можно с чистой совестью перед ее нежным сердечком, ибо на осмотре побывал, пройтись по корпусам и лично удостовериться, что криворукие не сравняли все с землей. И вариантов куда сунуться в первую очередь — до ахуения много. Взять тех же Кладовщиков, на неделе должны были быть поставки, или спуститься в Подвалы к бойцам, проверить, что не переубивали еще друг друга к чертям собачьим. Но по инерции и вопреки здравому смыслу бреду следом за мальцом в самую дальнюю, забытую и обветшалую часть штаба — на Ферму. Арс то и дело оглядывается, и видно невооруженным взглядом, как его распирает от желания то ли доебаться, то ли дать деру. Он то неожиданно замирает, показательно копошась в карманах, явно надеясь, что я пройду мимо и наши пути-дороги разойдутся, то выискивает взглядом незакрытые двери, куда можно было бы аккуратно слиться и не выглядеть, как те самые полудурошные, меняющие маршрут в противоположную сторону прямо посреди дороги. А у меня в голове и перекати-поле, что с трудом не врезаюсь в его щуплую спину, еле успев затормозить, и рвущееся на волю любопытство: когда ж этот клапан рванет к ебани-фени и он снова выкинет дичь, за которую придется огребать. И когда заходим вместе в полуразрушенный ангар, то котелок у Арсюши кипит на пределе, чуть ли не пар из ушей валит. Он уже собирается удрать куда-то в сторону своей берлоги, но перехватываю за плечо, и лицо его, некогда фарфорово бледное, почти трещит от сдерживаемого яда и злости. — Созывай остальных. Будете дружненько рассказывать, как у вас тут дела мутятся. И травы захвати, хоть оценю, что вы тут навыращивали. Возвращается спустя пару минут вместе с четверкой других соседей. Назначенный за главного в их берлоге — Вермут — вручает мне наполненный стаффом пакет и, не скрывая свое удивление, таращит глаза от внезапного визита. Ферма, по задумке, всего-то личная хотелка Санька, этакое ныне заброшенное развлечение. Словно ребенок, он потерял интерес к своей игрушке, отложив ее на самую пыльную полку. Не мудрено. Качество посредственное, хер кому толкнешь за солидные бабки, когда чуть ли не каждый держит дома парочку кустов, а добротного ботаника так просто не сыщешь. Да и надо ли? Овчинка выделки, как по мне, не стоит. Вот так и повелось с годами, что Ферма — ссылка в беспросветную жопу, ее обитатели — хоть на что-то пригодные, но неизменно изгои. — В честь чего вы вдруг лично решили нас навестить? — как и всегда, Вермут не церемонится, с верхушкой лясы точить не любит. И эта его черта мне крайне симпатизирует, ибо время нынче ой как дорого. И не будь он таким импульсивным — сослужил бы хорошую службу в Подвалах или на складе, но не свезло. Голова уж больно горячая и кирпичного цвета волосы, которые вымазывает во всевозможных химикатах для поддержания оттенка, подходят ему как нельзя кстати. — Обход по расписанию. Как вы тут поживаете? — Бывало и лучше, — Вермут корчит кислую рожу и косится на Арса, а в ответ получает красноречивый жест из среднего пальца и мгновенно закипает, аж искры из глаз летят. Не будь меня рядом, то горы проклятий, обернутых в трехэтажный мат, уже посыпались бы на светлую макушку засранца. И мне так хочется в голос заржать, потому что не удивляет ни разу. Если даже меня этот злостный нарушитель порядка способен довести до вздутых вен и лопнувших капиляров, то что говорить о человеке, способном взрываться петардой с полоборота на каждый чих. — В остальном без изменений. Выращиваем, по возможности сплавляем в клубах и притонах, выручку и остатки товара отдаем Кладовщикам, разрешенную долю оставляем себе. Но вы все это и так прекрасно знаете. — Верно, — киваю, соглашаясь, и скручиваю себе толстый косяк. Первая затяжка, как вымоченное в помойной луже сено, отдает противным послевкусием и вызывает жгучее желание прокашляться, а следом проблеваться. То ли я так пристрастился к действительно качественной шмали, то ли продукт жизнедеятельность этой пятерки — откровенная дрянь. — Короче, Вермут, дело есть. Вас тут — пять здоровых лбов, коих для обеспечения работы такой маленькой клумбы непомерно дохуя и в содержании вы обходитесь дороже, чем хотелось бы. Но по-удачному для вас стечению обстоятельств мне в других блоках позарез не хватает рук. Так что вместо того, чтобы погнать кого-то, — даю шанс вернуться в строй, — честно сказать, столько радости на лицах, да еще и одновременно, я не видел уже давно. Атмосфера переворачивается на сто восемьдесят градусов, озвученное предложение становится для них настоящей сенсацией. — Как поступим? Нам проголосовать или мне самому кого-то выбрать? — Да как же, в гробу я видал ваши выборы. Уже к утру вы тут все перегрызетесь за золотой билетик, выбирать будет некого. Поэтому завтра ровно в восемь жду всех в спортзале. Проведем медосмотр, парочку тестов, в спарринге поваляетесь. В общем, прикинем, кто на что годен. С опоздавшими — прощаемся сразу, с самыми косорукими — тоже, — вот вам и обратная сторона медали. Любая возможность несет в себе последствия, риски, и зачастую немалые. Воодушевление присутствующих моментально сменяется настороженностью и волнением. Комната неспешно заполняется горьким запахом пота, нервными перешептываниями и косыми взглядами. Будь тут Кир, то, может, пожалел бы всю эту пиздобратию, сопельки платочком утер да по плечу ободряюще похлопал, ибо расходными бумажками себя не обременяет и картину общую видит худо. А для меня выживание большинства на чаше весов весит куда больше крохотной группы лиц, не приносящих ни пользы, ни выгоды, ни морального удовлетворения. И если цена их существования в текущем составе — нехватка ресурсов в других блоках, то выбор очевиден. Либо гнать, либо перебрасывать. И было бы ложью не признать, что возможность понаблюдать, как наш новичок, совсем недавно прибившийся и явно неготовый вернуться на улицу, пыхтит, ползает по препятствиям и тихо брюзжит себе под нос проклятья в мой адрес — концентрированное удовольствие. А кто я такой, чтобы себе отказать?