Дуб, терновник и белладонна

Не об этом она мечтала, сбегая из-под венца. Мари грезила о приключениях, свободе, но была предана подлыми селянами, пленившими её и отдавшими на растерзание жуткому чудовищу… Эви подобралась, впиваясь пальцами в желтоватые страницы от нетерпения. Мамины книги были куда интереснее детских сказок на её полках, но в то же время страшнее. …Сердце Марианны разрывалось от ужаса, но она не прятала взгляда! Как и подобает леди, она встречала смерть с достоинством и честью. Вдруг из глубин пещеры послышались звуки битвы. Звон серебряного меча перемежался с нечеловеческим рёвом, полным ярости и боли. А следом она услышала Его. Это был Аркадий!.. Эви отпрянула, резко захлопывая книгу. Крохотное сердце пропустило удар, ещё один, а после, будто и вовсе разучилось биться. Дыхание застыло в горле. Бледные пальцы подрагивали в предвкушении развязки и сжимали кружева ночнушки. Её потряхивало от любопытства, что же будет дальше, но в то же время тощее тельце сковал страх неизвестности. А что, если монстр окажется сильнее? А что, если их несколько? А что, если… Да мало ли что может скрываться в темноте! Прижимая вспотевшие ладошки к костлявой груди, Эви тихонько сползала, глубже зарываясь в пледе, словно в гнёздышке. Будь тут Фуфлыжник, точно бы привёл её в чувство. Увы, сегодня он охранял чужой покой. Эви глубоко вдохнула, собирая остатки решительности в кучку, и с напускным безразличием открыла книгу, перелистывая тонкие страницы. — О нет! — воскликнула она и бросилась вперёд. Оковы впились в нежную кожу, раздирая её в кровь. Но Марианна не замечала боли. Она вслушивалась в жуткую темноту, позабыв о себе. Там, так близко и одновременно так далеко, за неё сражался Аркадий — её широкоплечий, черноокий герцог. Невозможность помочь ему, увидеть его роскошные каштановые кудри, коснуться золотистой кожи, рассказать о чувствах, в которых она так долго не могла признаться даже себе, убивала её. Вглядываясь в темноту сквозь застилающие глаза слёзы, девушка вскрикнула раненой птицей при виде мужчины в окровавленных одеждах. -Аркадий, — едва слышно прошептала она. -Марианна, — прохрипел он, протягивая ладони и падая на колени. -Ты ранен? -Нет, — покачал он головой, — это не моя кровь. Я так боялся, что не успею. -Но ты успел! - воскликнула смеющаяся Марианна. Аркадий схватился за цепи, что сковывали возлюбленную, и дёрнул на себя. Серебряные звенья рассыпались по каменистому полу. -Я больше никогда тебя не оставлю! -А я больше никуда не уйду! Мысли в маленькой, неразумной головушке заскакали, запрыгали и взорвались фейерверками из конфетти. «Он успел! Он спас! Он её любит!» — как заезженная пластинка крутилось в голове, пока Эви бесцельно смотрела в потолок, прижимая книгу к себе. Сквозь стиснутые, побледневшие губы приглушённо доносились нечленораздельные звуки, то визгливые, то хрипящие. Одним словом, история не оставила её безучастной. Потихоньку буря эмоций стихла. Сквозь шум в ушах пробились перетявкивания соседских собак. Обычно по ночам в деревне тихо, только сверчки до рассвета не унимаются. Но уж если одна залает, то часа три по деревне лай разносится, один другого яростнее. От этого Эви было не по себе. Мама рассказывала: по ночам псов спускают с цепей, и они выискивают непослушных деток, чтобы покусать за проказливые попы. Дескать, тогда, поутру родители и все вокруг увидят, что ребёнок-то непослушный, будут посмеиваться и пальцами тыкать «смотрите, какой шпанюк идёт». Казалось, вот сейчас скрипнет половица — это за ней пришёл огромный чёрный алабай со рваным ухом и сколотым клыком. Жуткое создание, совсем как мантикора из книжки. Только вот Эви никакой Аркадий не спасёт, если её здесь застукают. Девочка подхватила отцовский фонарь за тонкую металлическую дужку и поднялась, ступая босыми пятками по трескучим половицам. Морщась от холода и ползущих по впалым плечам мурашек, Эви подкралась к шкафу и забралась на шатающуюся табуретку. Покосившиеся полки в оборках паутины уходили под самый потолок, дверцы не закрывались и поскрипывали, да и краска на ручках облезла. Но папа не любил выкидывать вещи, считая, что от прошлого отказываться нельзя, даже если оно разваливается и местами прогнило. Времени что-то чинить у него не было, всегда находились дела поважнее, поэтому дома многое разваливалось. Именно там, среди всякой всячины, мама и спрятала «поганенький» роман подальше от посторонних глаз. Почему «поганенький» Эви не понимала, но никак иначе папа любовные романы и мелодрамы не называл, признавая только газеты и новости. Эви смахнула с лица выбившуюся из косы золотисто-пшеничную прядь и запихнула книженцию под тюк старых тряпок. В воздух поднялся ворох пыли. В носу защекотало. Вдруг снаружи раздался приглушённый грохот и по деревянным балкам под скошенной крышей заскакали длинные, резвые жёлтые лучики. Эви вздрогнула и подбежала к маленькому, круглому окошку с мутными стёклышками. На улице было неспокойно, под колёсами пыхтящего и рычащего драндулета веером разложились брусья забора, давя грядки с помидорами, огурцами и только-только распустившимися тюльпанами. Эви подумала: хорошо, что папа снёс забор именно сегодня. На выходных мама как раз хотела привести его в порядок, покрасить в зелёный, и тогда было бы уже куда обиднее. А вот тюльпаны было жаль. Маме они нравились и она много месяцев их выхаживала под папино ворчание о зря потраченном времени и деньгах. Мужчина кое-как выбрался из машины, выбивая дверь пинком. Его шатало из стороны в сторону, пока он нетвёрдой походкой волочился к крыльцу. То и дело его заносило, и тогда папа от души ругался, чуть ли не крича. Брань эхом раздавалась по округе. Некоторые выражения Эви уже слышала раньше, причём от него же и знала, что говорить их вслух нельзя-наругают. Поэтому на всякий случай запомнила их все. Эви понаблюдала за ним немного, а после подхватила края сорочки и понеслась прочь с чердака. Сбежала вниз по лестнице и юркнула в комнатушку, где безмятежно спала мама в обнимку с Фуфлыжником. Она забралась под одеяло и примостилась у них под боком. В коридоре послышался шум открывающегося замка. Что-то с грохотом упало, зазвенело и покатилось по полу. Мама заворочалась, просыпаясь, а Эви, напротив, притворилась спящей. Кровать прогнулась, металлические пружины под просевшим матрасом неприятно звякнули. Женщина поднялась, зашуршала одеждой, сонно зевая, и тихо покинула комнату, затворив за собой дверь. Эви приоткрыла глаз, исподволь огляделась и, убедившись в собственном одиночестве, сильнее прижалась к Фуфлыжнику. «Плости, не хотела тебя блосать и больше так не буду, плавда-плавда», — заискивающе пролепетала она, укладывая сиреневого лемура рядышком, и уткнулась носом в плешивое брюхо, — «Хочешь, я тебе всё-всё ласкажу?» Обида в огромных пластмассовых глазищах немного рассеялась, уступая любопытству. Эви расплылась в хитрой беззубой улыбке и радостно прижала лучшего друга к щеке. «Только ты тогда меня никому не выдавай!» — потребовала она. Девочка нашёптывала Фуфлыжнику, чем закончились приключения дерзкой Марианны и как отважен был Аркадий, изредка замолкая, когда крики с кухни доносились особенно громко. Ей не нравилось, когда дома ругались. Было страшно, а ещё неуютно, стыдно и неловко. Будто происходит что-то неправильное, дурное, пока она сидит в своей спальне. Будь она смелой, как папа, она бы вмешалась и всё исправила. Будь она доброй как мама, она бы подобрала правильные слова и помирила их. Но она всего лишь маленькая, напуганная девочка, спрятавшаяся под одеялом в обнимку с плюшевой игрушкой. Фуфлыжник безмятежно улыбался. Как хороший друг он умело не замечал плохого и не осуждал за трусость.