Секрет черного шелка

Verführerische Lüge

Дора обдумывала дальнейшие шаги. Встреча с Адрианом требовала не просто осторожности, а ювелирной точности. Один неверный жест, одно лишнее слово — и все сорвется. Дора закусила губу, мысленно перебирая возможные сценарии. Спросить об Эмме в лоб? Слишком грубо, слишком очевидно. Случайно обронить ее имя? Но откуда оно возьмётся в беседе? Завести разговор издалека? Слишком ненадежно. Каждая идея разбивалась о какой-нибудь довод против. И тогда Дору осенило. Если хитрость бессильна — остается только дерзость. Ночью Дора прокралась в старую капеллу, где проводились музыкальные вечера. Лунный свет, пробиваясь сквозь высокие витражные окна, ложился на потертые дубовые скамьи, оставляя на них призрачные узоры. Дора замерла, прислушиваясь к эху собственных шагов: густая, почти осязаемая тишина, лишь где-то в глубине, среди теней зашуршала мышь. Пальцы сжали рукоять карманного ножа. Лезвие вспыхнуло холодным блеском — почти так же, как сверкали подсвечники в свете вечерних концертов. Сталь скользнула по дереву скамьи легко, словно смычок по струнам. «Э.Д.» — буквы вышли угловатыми, резкими. «Сойдет», — подумала Дора, прикрыв глаза. На следующий день Дора привела Адриана в капеллу. Последние аккорды вечернего концерта давно растаяли в воздухе, оставив после себя толпу гостей и сдержанное жужжание разговоров. Дора внезапно замерла у той самой скамьи, словно наткнулась на призрак. — Это… — она медленно провела пальцами по вырезанным буквам, будто впервые их видела. — «Э.Д.»… Голос Доры дрогнул ровно настолько, чтобы это выглядело естественно. Губы чуть приоткрылись, брови слегка приподнялись — идеально рассчитанная мимика недоумения. — У меня была подруга. Эмма, — Дора сделала ещё одну паузу, давая имени повиснуть в воздухе, словно это было признание. — Мы часто сидели здесь… до того дня, когда она исчезла. Последнее слово сорвалось шёпотом — будто даже сейчас, спустя столько времени, было волнительно произнести его вслух. Дора отвернулась, давая Адриану возможность рассмотреть надпись. «Господи, хоть бы он купился на эту безумную ахинею», — пронеслось в голове, пока ногти впивались в ладонь. Вчера, при лунном свете, план казался безупречным — изящным, как нож. Сегодня же каждая фраза звучала фальшиво, будто плохо сыгранная роль злодейки в любительском спектакле. — Что вы сказали? — насторожился Адриан. Дора медленно выдохнула, собирая в кулак всю свою актерскую выучку. — Моя знакомая… Эмма Динер. Вы, наверное, слышали о ней. Она была известна в определённых кругах. — Вы знали Эмму? — во взгляде Адриана заплясали осторожные искорки интереса. — Ну не то чтобы близко. — Сказать по правде, вы совсем не похожи на её обычный круг. — Разве? — Дора заставила себя не моргнуть. — Я видел её приятельниц, — Адриан провел пальцем по гравировке, будто сравнивая почерк. — Серые мышки в платьях цвета книжной пыли. Эмма терпеть не могла красивых женщин рядом — ей требовался фон, а не конкуренция. В воздухе повисла тягучая пауза. Дора почувствовала, как капелла внезапно стала тесной. — Были, конечно, исключения, — Адриан медленно поднял глаза. — Но уж точно не подруги. Он говорил с такой непоколебимой уверенностью, будто исключительно хорошо знал окружение Эммы. «Что это значит? Неужели Эмма была близка и с женщинами?» Если не выходит обмануть — значит, стоит ошеломить. Создать ложь настолько яркую, настолько неудобную для опровержения, что её примут за правду. — Что ж, вы совершенно правы, — Дора намеренно сделала паузу, вздохнула так, что грудь соблазнительно приподнялась, а голос стал ниже, теплее, с лёгкой хрипотцой, будто бы Дора делилась чем-то постыдным, но давно желанным. — Видите ли, мы познакомились с Эммой в литературном салоне фрау фон Клитцен. Вы, конечно, слышали об этом месте? Адриан отрицательно покачал головой, но в его глазах вспыхнул тот самый интерес, на который Дора и рассчитывала — смесь любопытства и брезгливого восхищения. — Мне даже неловко объяснять… Там собираются дамы определенных литературных вкусов. Эмма обожала читать нам вольные переводы. При свечах. В альковах… Ложь лилась идеально — не слишком сладко, не слишком грубо, а так, чтобы оставлять место для неудобных домыслов. И каким-то непостижимым образом Доре удалось развернуть ситуацию — теперь уже Адриан, заинтригованный её словами, сам подводил себя к рассказу о той роковой связи с Эммой. — Вы, наверняка, жаждете узнать подробности той истории, — неожиданно нарушил молчание Адриан. Его пальцы начали ритмично выстукивать странную мелодию по дубовой скамье — то ли нервная привычка, то ли неосознанный мотив из прошлого. — В то время журналисты очень интересовались. Писали в газетах всякие домыслы, но ни единого слова правды, разумеется. — Не буду скрывать, мне любопытно, — осторожно произнесла Дора. Адриан оглядел переполненную капеллу, его взгляд скользнул по праздной толпе, и вдруг — решительным движением — он повел Дору к выходу. Его пальцы едва касались её локтя, соблюдая формальную вежливость. На улице, среди беседок, усыпанных виноградными лозами, царила своя атмосфера легкомысленного веселья. Звон бокалов смешивался с приглушенным смехом. — Самое лучшее, — бросил Адриан официанту, даже не удостоив взглядом винную карту. Губы Доры тронула тень улыбки, когда серебряное ведро появилось мгновенно — будто ждало этого момента. Она увидела вытертую временем этикетку: «Clos d'Amour 1893». — Я расскажу вам, — начал Адриан, наполняя бокалы вином цвета старой крови. — Всё началось здесь, — он кивнул в сторону пустого рояля, где теперь лежали сухие листья вместо нот. — На одном из этих бесконечных вечеров, где все притворяются знатоками литературы. Эмма сама подошла ко мне. Сказала, что мои рассказы «пахнут грехом и ладаном» — смешно, да? — и что метафоры у меня «убийственно точные». Она дала понять, что не против более близкого знакомства. Но тогда я отказал, ведь у меня была невеста. Но Эмма умела ждать. И играть. Между нами все же вспыхнули чувства. Звучит наивно, но я искренне поверил, что наконец нашёл Её — ту самую, настоящую. А Эмма… Эмма тоже убеждала, что любит. И я хотел верить… Адриан ненадолго замолчал, посмотрел в бокал с вином и решительно отодвинул его от себя, будто отталкивая само воспоминание. Дора же напротив, пила вино без стеснения. Она ловила каждый оттенок вкуса: дубовые ноты — как стены капеллы; терпкость — как те вечерние чтения; сладковатое послевкусие — совсем как обещания Эммы. — А потом приехали мои родители, — продолжил Адриан. — Эмма буквально воспламенилась идеей познакомиться с ними. Тогда я ещё не понимал, на какой черт ей это понадобилось. Зачем? Я думал, она хочет стать частью моей жизни. Настоящей частью. Я предупреждал её: «Они раздавят меня. Отрекутся. Вычеркнут из завещания. Наш союз для них — позор». Но Эмма клялась, что ничто не изменит её чувств. Я уже смирился с потерей наследства. Но всё оказалось куда хуже. Мой отец даже не стал церемониться. Он просто положил перед ней чек и холодно сказал: «Исчезни. Навсегда». — Она согласилась? — тихо произнесла Дора, заранее догадываясь об ответе. — Да. Она взяла деньги и ушла. Адриан безразлично пожал плечами и замолчал. Дора тоже молчала, стиснув пальцы. Где-то внутри вдруг шевельнулось сочувствие — живое, тёплое, опасное. В голове крутились десятки избитых утешений: «Ты найдёшь другую», «Отец хотел как лучше». Но сейчас, в этой хрупкой тишине между ними, любая банальность звучала бы кощунством. — И вы… вы простили ее? — поинтересовалась Дора. — Да, — голос Адриана звучал удивительно мягко. — Может, покажется странным, но я действительно простил Эмму. Несмотря на то, что ее клятвы оказались ложью. В какой-то мере я даже благодарен ей. После всей этой истории мне пришлось разорвать помолвку, но на самом деле я совершенно не хотел жениться на той девушке… Я не мог ненавидеть Эмму. Потому что любил. Даже после того, что она сделала. — И потом Эмма исчезла? — осторожно поинтересовалась Дора. — Ну как сказать. Какое-то время я наблюдал на ней… Дора почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. — То есть вы следили? Адриан лишь улыбнулся — медленной, загадочной улыбкой знатока, готового раскрыть редкий фолиант. — «Следить» — такое грубое слово. Вы ведь читали немецких романтиков? — голос Адриана вдруг принял мечтательные нотки. — Настоящий влюблённый не преследует. Он становится тенью возлюбленной — лунным светом на её покрывале, шепотом ветра в садовых аллеях… Он знает, когда она пьёт утренний кофе. Замечает, как морщит нос, читая письма. А эти случайные встречи в церкви, у калитки пастората, в парке под старой липой. Дора неосознанно кивнула. В словах Адриана было что-то гипнотическое — опасная поэзия, скрывающая одержимость. «Это же чистый романтизм», — мелькнуло в сознании, и где-то под рёбрами болезненно дрогнуло. Адриан был прав — не зря же Гёте и Шиллер воспевали эти чувства. Разве не сама Дора в далёкой юности зачитывалась сентиментальными романами, воображая себя главной героиней? Прочитанное казалось прекрасным — благородная тоска, роковые чувства, возвышенное страдание. А еще мыслях Доры всплыли театральные подмостки, запах грима и букеты. Она вспомнила того бледного юношу из третьего ряда, который неделями караулил её у служебного входа. Вспомнила, как притворялась, что не замечает его, — но каждый раз чуть медленнее задерживала дверь, давая ему шанс успеть… Воспоминания не пугали, а грели, как глоток коньяка морозным вечером. Та самая мнимая власть, опьяняющая сильнее любого вина. Как в романах — когда кажется, что герой готов сжечь весь мир ради одного твоего случайного взгляда. — Кажется, я вас понимаю, — заговорила Дора. — А Эмма как реагировала на эти встречи? — Убегала. Всегда убегала. Но я ничего не мог с собой поделать. Я любил её. Разве любовь — это преступление? В этот момент Адриан казался воплощением романтического идеала — страдающий, вечно преданный, несчастный в своей преданности. — Вы правы, — прошептала Дора. — Любовь не преступление. Но в глубине души шевельнулся холодный вопрос: «А где же грань между любовью и одержимостью?» — Я узнал, что Эмма сняла квартиру на Закхаймской аллее. Кёнигсберг, — продолжал Адриан. — Третий этаж, окна во двор — дёшево, но с претензией. По утрам покупала круассаны в булочной у Росгартенских ворот. По средам — ходила к модистке. По пятницам… По пятницам ездила к мужчинам. Всегда к разным, всегда к состоятельным. — И из-за этого вы потеряли к ней интерес? — Да. Со временем… — во взгляде Адриана мелькнула осторожная заминка — будто он решал, какую правду раскрыть и в какие слова её облечь, но так ничего не сказал. Дора интуитивно поняла, что давить нет смысла — не скажет. Пока что. Ну ничего, Дора тоже умеет ждать. И играть. Пальцы Адриана едва коснулись её запястья — мимолётное прикосновение, будто случайное, но от этого ещё более волнующее. — Вы удивительно похожи на Эмму, — прошептал он, и в его голосе смешались восхищение и что-то ещё, что нельзя сразу определить. Разговор явно сворачивал не в ту сторону. Нужно было уходить — сейчас, пока ещё можно. Но ноги не слушались, а в голове звенело от вина, выпитого в нескромном количестве. Вино разжигало в груди Доры дерзость, смешивая тревогу с желанием остаться, продолжить опасный флирт, к чему он приведет?.. — Ох… Кажется, я задержалась, — Дора, посмотрела на часы, её голос прозвучал нарочито легко, но ноги подчинились с опозданием. Она встала со стула, и тут же накатила теплая волна опьянения, а окружающий мир слегка покачнулся, будто палуба корабля в легкий шторм. — Уже уходите? — удивился Адриан. Он встал следом, нарушив дистанцию. В его вопросе звучало разочарование. — Простите, но мне правда пора. И не провожайте, в конце концов я забочусь о своей репутации.