Костёр для Архангела

Глубокой ночью, когда луна скрылась за тучами, он вернулся на остывшее пепелище. Бог, разлучивший его с Гэбриэлем таким ужасом, для него не существовал. Дрожащими руками, не чувствуя остаточного жара, он разгреб холодный пепел. Собрал серую, едва теплую пыль – все, что осталось от плоти. Нашел мелкие, хрупкие обугленные осколки костей. Кусочек оплавленной металлической пряжки от пояса Гэбриэля. Каждую крупинку – как святыню, как последнюю частицу. Он снял свой чистый, льняной церковный платок – тот самый, что брал на мессу – и аккуратно, с бесконечной нежностью и леденящим душу отчаянием, завернул в него это страшный последний груз. Слëз не было. Только пустота и ледяное решение. Он хотел быть с ни рядом всегда. Даже, если это лишь горсть пепл ...Михаэль шел через их лес. Мимо дуба первой встречи, где прозвучал дерзкий смех. Мимо камня у ручья, где учились пускать «блинчики». Мимо поляны земляники, где делились сладкими ягодами и горечью одиночества. Каждое дерево, каждый камень напоминали о Гэбриэле. О его карих глазах, живых и насмешливых, а потом – полных боли и прощения. Он шел к Топи Проклятых. К Никелю. Ради Гэбриэля он шел туда, куда раньше пошел бы только с крестом и молитвой изгнания на устах. Теперь ему было плевать. Бога не было. Была только любовь и невыносимая тяжесть потери Лачуга Никеля встала на краю Топи, сложенная из гниющих бревен и странных, темных камней, будто вынутых из самой трясины. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом гнили, болотных газов и… едкой пылью разломанной породы. Никель стоял на пороге, древний, как корни мира. Его кожа напоминала потрескавшуюся болотную глину, а глаза – два черных, немигающих уголька, вобравших в себя всю тьму Топи. Он молча смотрел на Михаэля, на сверток в его дрожащих руках – льняной платок, пропитанный запахом пепла и смерт – Принес прах, отступник?– Голос Никеля был похож на скрежет камня по сланцу, глухой и безжалостны Михаэль не смог вымолвить ни слова. Он лишь протянул сверток, его зелено-карие глаза, некогда похожие на лесное озеро, были пусты и мертвы, как сама Топь. В них не было надежды – только отчаянная, безумная мольб Никель медленно взял сверток. Его старческие, узловатые пальцы, покрытые старыми ожогами и шрамами от острой руды, развернули ткань с леденящей осторожностью, будто касались святыни или яда. Он поднес горсть серого пепла и обгорелых осколков к лицу, вдыхая запах смерти и огня – запах материал – Плоть – прах. Дух – дым. Не вернуть,– произнес он, и каждое слово падало, как могильная плита. – Человек ляжет и не встанет; до скончания неба он не пробудится и не воспрянет от сна свое Пути назад нет. – Он поднял на Михаэля свои угольки-глаза. – Но… рядом быть может Он сжал горсть пепла в кулаке. Начал бормотать. Не молитву – слова на языке камня, огня недр и древней, немой силы земли.Языке, от которого стыла кровь в жилах и коченели мышцы. Воздух в хижине сгустился, стал вязким, как болотная жижа. Потом –мерцающий, холодный синий свет, который исходил не откуда-то, а из ладоней самого Никеля, из его глаз-угольков, из самой его древней, сросшейся с Топью сут Пепел на его сжатой ладони зашевелился, словно живой магнитный песок. Он сжимался, сливался, уплотнялся под нарастающий, низкий гул, словно стонал сам камень под невидимым прессом недр. Запах озона и горелой кости смешался с едким запахом плавящегося кремня и раскаленного металла. Свет стал ослепительно-ярким, выхватывая из тьмы хижины страшное сосредоточение на лице Никеля, напряжение каждой жилы на его иссохшей шее, синеву его губ. Казалось, он вытягивал силу из самых глубин земли, ковал что-то в тигле своей вол Потом – резкий, сухой хлопок, как лопнувшая скала. Тьма поглотила все, оставив лишь глухой звон в ушах Михаэля и колкую, металлическую пыль на язык На почерневшей, как обугленное дерево, ладони Никеля лежал Камен Не алмаз. Не изумруд. Уникальное порождение мастера и материала, силы земли и человеческой скорби. Черный. Черный, как смоль Гэбриэлевых волос, как беззвездная ночь над Топью, как сама бездна отчаяния.Непроницаемый, тяжелый, холодный на ощупь, как могильный плитняк в зимнюю стужу. Но в самой его непостижимой глубине, будто в толще ночного базальта, горели крошечные искры.Не теплые, а ледяные, синеватые.Точь-в-точь как отблеск в карих глазах Гэбриэля в минуты задумчивости. Как холодное пламя болотных огоньков. Размером с голубиное яйцо, его грани были неровными, шершавыми, словно высечены грубым ударом самой Скорби или отколоты от сердца мир – Весь он здесь,– прохрипел Никель. Голос его был глухим, надтреснутым, будто после нечеловеческого усилия – Весь его прах. Весь его земной след. Весь огонь его жизни и его смерти…– Он сделал паузу, глядя на синеватые искры в глубине камня – запечатанный в вечный холод камня. Сила земли держит его теперь. Он взял простую, грубо сработанную железную оправу – два переплетенных обода, похожих на кованые корни. Без огня, силой воли и знанием, что жило в его костях, он вплавил черный камень в основу. Брошь была готова. Тяжелая. Ледяная. Бесконечно прекрасная в своей трагической завершенности – Носи. Он протянул ее Михаэлю. – Это его могила. И твое покаяние Михаэль взял брошь. Холод камня обжег пальцы. Он расстегнул ворот грубой рубахи и приколол брошь прямо к груди, под сердцем, над самой плотью.Ледяная тяжесть пронзила кожу, мышцы, проникла внутрь, к самым костям. Она стала частью его, вечным холодным шрамом на душе, якорем скорби, пригвождающим к земле. Он не молился. Его единственной святыней, его вечной молитвой и проклятием была эта черная брошь – могила его любви, памятник его вере, растоптанной страхом и ложью во спасение Он вышел из хижины Никеля, не оглядываясь. Тяжесть камня на груди была единственной реальностью. Он шел обратно через лес, нося Гэбриэля с собой каждое мгновение, до самого последнего вздоха.Когда смерть пришла, он сидел на пороге своей лесной лачуги отверженного, глядя в сторону дуба первой встречи. Его рука лежала на броши. Холодный синеватый свет, пробивавшийся из глубины черного камня, мерцал в предрассветных сумерках, освещая его безжизненное лицо.Гэбриэль, превращенный в вечный, холодный уголек памяти Никеля, остался лежать на его груди. Камень светился в темноте пустой лачуги – немой страж невозможной любви, убитой верой, но не побежденной смертью.Последнее пристанище духа неба и плоти земли, слитых в вечном холоде камня Вечная ноша. Вечная память.