Не расстраивайтесь, княжна

— Нет, нет, душа моя, это лиловый тебе совсем не подойдет. Да и не нравится мне он в целом. Лиловый. Ли-ло-вый, — произнесла по слогам Зинаида Михайловна и покрутила в руках отрез шелка. — Не знаю, какой-то он невнятный. — Лида сказала, что мне теперь нужно носить именно такие цвета. — И, конечно же, госпожа наша баронесса именно такие цвета и носит, — насмешливо свернула губы в трубочку тетушка. — Именно в таких цветах Ее Светлость всегда и видят. Наденет серый и пурпурный, — в ухо Вере протрубила баронесса, Вера улыбнулась. — и выступает королевой. Хотя, — наморщилась она. — Лидочка выступает у нас в Австрии, а здесь, у нас, могут и не понять… А, впрочем, какая разница! — воскликнула она и бросила несчастный отрез обратно на прилавок. — Ты теперь княгиней будешь, а княгине о таком думать не пристало! — Ну, это еще когда будет, тетя. — Ну-ну, зная Николая, он ждать не будет. так что, быть тебе княгиней не позже августа. Вера кивнула и почувствовала, как у нее покраснели уши, такое случалось с ней еще с поры института — каждый раз, когда она злилась или же смущалась, ее уши, и так немного розоватые, становились того же пурпурного оттенка, что и платья Лидии Дмитриевны, которыми тетушка так любила попрекать свою старшую племянницу. У Лиды и правда была некая страсть к подобным эскападам, она с раннего возраста любила вырядиться так, чтобы все смотрели только на нее, теперь Вера начинала понимать, от кого Ольга взяла большую часть своего экстравагантного поведения. Но если у Лидии Дмитриевны все выходило как-то натурально, без всякой примеси чего-то фальшивого, у Ольги неизменно сохранялся легкий флер некоторой искусственности, что, впрочем, нисколько ее не портило. Мысли о разности ее сестре помогли Вере отвлечься от того, что ей предстояло вынести уже не только в присутствии тетушки, но и дома, и на Зинаиду Михайловну она снова посмотрел вполне спокойно. — Что, успокоилась уже, душа моя, — приобняла ее тетушка и крикнула приказчика. — Надо тебе эту блузу сменить, сменить, — затормошила она ее со всех сторон. — уж на что есть моя английская рачительность, но я на тебе вижу ее уже десятый раз, а это уже чересчур. — Но она хорошая, — запротестовала Вера: каждую новую вещь в гардероб она принимала с удовольствием, но считала своим долгом отстоять старую. — удобная, изо льна… — И я очень рада этому, ведь телу нужно дышать, — подобная реплика отпугнула от них пару матрон с воспитанием прошлого столетия — те фыркнули и отошли от прилавка. — но ведь мало того, что ты была барышней на выданье, теперь ты без пяти минут жена, да еще и чья жена! — все посетители «У красного моста» насторожились и прислушались к словам хорошо одетой женщины. — Львов Николай Платонович! Золотопромышленник, меценат, князь! — Вы бы еще погромче об этом рассказали, тетушка. — проворчала Вера. — Боюсь, еще не все узнали, за кого я замуж выхожу. — Язвишь? И хорошо! И хорошо! Правильно, — затрясла головой баронесса. — нельзя пресмыкаться перед своим новым положением, это недостойно! Нужно принимать его со спокойствием и с холодной головой, тем более, что горячих голов хватит сполна твоим родственникам; заверните вот этот голубой шелк, — как бы просто так сказала она приказчику, и тот, поклонившись, принялся разворачивать тонкую ткань, расшитую едва заметными на электрическом свете узорами. — A propos («Кстати говоря») о родственниках, — взяв племянницу за руку, баронесса повела ее к стеклянным витринам, где на прозрачных полках стояли хрустальные флаконы; иногда свет от ламп падал на них, и они сияли радужными цветами. — Как это приняли твои родители? — Вера пожала плечами. — Что? Ты им не сказала? — Не совсем, — уклончиво ответила она. — Сказала, но не я. — А кто? — не поняла тетушка, однако ответом был продолжительный взгляд. — О, вот как! Сам Николай Платонович им это объявил! Хорошо, хорошо, — забормотала она. — молодец, обстоятелен, впрочем, как и всегда. А сама, сама почему не рассказала? Вера остановилась около бутылечка с «Красной Москвой» и мрачно принялась перебирать в руках бахрому от пояса. А что можно было ответить на этот вопрос? Почему не рассказала? Так ведь и рассказывать было нечего — Львов сам на себя взял эту обязанность, объявил об их решении, а Вере осталось только кивнуть и согласиться. Она не ждала отказа со стороны родителей, ведь не зря они все это время с такой любовью отзывались о «Николаше», но, разумеется, все-таки некоторого недоумения ждать приходилось. И вот с этим недоумением Вера не знала, как справиться. Всю ночь после именин она не спала, думала, как подступиться к разговору, потом надумала, что выйдет к раннему завтраку как раз тогда, когда за столом сидели только родители, но к семи утра благополучно присела посидеть на кровати и там же уснула. Она просыпалась несколько раз от нежного голоса мамы и похлопывания по плечу, но каждый раз Вера ворочалась, говорила, что через пять минут непременно встанет, а потом снова засыпала. Проснулась она к обеду. Тогда же и обнаружила дом пустым — оказалось, что все спешно уехали за Лидией Дмитриевной, которая сама поехала за Ольгой, потому что спустить на самотек ее историю воссоединения с Владимиром она не могла. Вера прождала родных в доме не меньше трех дней, ей слали телеграммы присмотреть за хозяйством и ни в коем случае не ехать за ними, но потом приехала тетушка и забрала ее с собой. — Это все я и так знаю, — отмахнулась Зинаида Михайловна. — а почему ты им не рассказала сразу же? — Когда? — непонимающе посмотрела на нее Вера. — Ну так когда тебе предложение и сделали! — Так мне и сделали его в тот же вечер! — Ах вот он что, — протянула Зинаида Михайловна и краем веера почесала нос. — интересно. Откровенно говоря, не узнаю Николая. — Почему? — Такое скорое решение… В его привычке как-то намекнуть о чем-то серьезном, подумать месяц-другой, а тут… Влюбился в тебя, вероятно, — брякнула тетушка, и Вера отмахнулась. — Ничего не влюбился. В его положении и в его характере не влюбляются. — Он не так стар, Верочка, он моложе Сергея Михайловича на год или на два. — Значит, не в его характере влюбляться. — настаивала на своем Вера. — Это совершенно другое. — И что же другое? — Он сказал, что для его положения ему необходима жена, — передала Вера его слова. — что он откровенен со мной, что он уважает меня, и я ему очень симпатична… Тетя, что с вами?! Припадки у Зинаиды Михайловны были редкими, но на памяти Веры несколько таких случались — во всем виновата была английская болезнь ног. Она тогда сильно пугалась за баронессу, ведь видеть человека, который всегда энергичен и здоров, ослабшим и надломленным было непросто. И сейчас, когда плечи у тетушки затряслись, а сама она простонала что-то неразборчивое, Вера затрясла ее за руку и впопыхаха послала человека в сером костюме за водой. Поднялся страшный переполох, который возникал всякий раз, когда кому-то становилось нехорошо, но Зинаида Михайловна, когда Вера взглянула ей в лицо, оказалось просто беззвучно смеялась и прижимала руку ко лбу. — Ну какой же он глупец! — повторяла она. — Какой глупец! Кто же так признается! — Понятно, — проворчала Вера и, поблагодарив всех за внимание, протянула тетушке стакан воды. — Это вам. — Вера! — Прошу вас, перестаньте, — затопталась та на квадрате паркета. — тут нет места признаниям и любви, но мне этого и не нужно! Все, чего я хочу — это откровенности, честности и уважения, больше ничего! Я знаю, что Николай Платонович не будет мне лгать, я уважаю его и восхищаюсь им, больше мне ничего не нужно! — Нет, я понимаю, — икая от смеха, тетушка протянула стакан обратно. — но все же по приличиям хоть какое-то признание, но должно было быть. — Нет, не должно! — топнула ногой Вера. — Не надо мне никакого притворства, это все пустое и неприятное. За эти три дня Вера много думала о предстоящем браке, она могла отменить свое решение тогда же, могла сообщить об этом Николаю Платоновичу, зная, что он воспримет это спокойно, однако чем дольше она представляла себе картину жизни с этим человеком, тем больше она уверялась в правильности своего поступка. Он не сказал ей ни одной банальности, принятой в подобных объяснениях, он не обещал ей любви до последнего вздоха и подобных пошлостей, он обещал ей только то, что был готов выполнить сам, в чем ни капли не сомневался, и Вера почувствовала спокойствие в этих обещаниях. Она как будто бы последнее время все качалась на из стороны в сторону в бурлящем потоке, а потом ее каким-то образом занесло в небольшую бухту, тихую и без волн. И Вере стало хорошо. — Ну, ну, будет, будет, — погладила ее по руке Зинаида Михайловна. — и выпрямься, а то в такой позе ты мне напоминаешь выпь. — Спасибо, тетушка, — пробурчала Вера. — Это очень приятно. — Конечно, это же комплимент, — усмехнулась баронесса и движением зонта подозвала еще одного человека в сером костюме. — Вот эти духи, будьте любезны. — человек поклонился и зашуршал бумагой; зонтик качнулся еще раз, предупреждая возражения племянницы. — И даже не хочу ничего слушать, это будет мой тебе подарок. — Но ведь это дорого, — пыталась что-то сказать Вера, но тетя была неумолима. — Не дорого. Тебе придется привыкать к тому, чтобы ездить за покупками, Вера. Каждый день ты будешь что-то покупать, ездить по магазинам, смотреть шляпы, чернильницы из золота, пресс-папье из мрамора, отрезы шелка и муслина, а потом что-то вертеть в руках и говорить: «Ну что за очаровательная вещица!» — Очень располагает, — угрюмо пробормотала Вера. — Жизнь ручной собаки. — И не говори слово «собака», — с комичной серьезностью закивала тетушка. — Только «собачка» или «песик». — Я запомню. Однако Николай Платонович другого склада характера, ему так же неприятны все предрассудки, каки мне, он поймет меня и осуждать не станет. Тетя все это время шла, а потом вдруг остановилась и загадочно улыбнулась. Вероятно, должна была быть очередная острота или же то, что Вере не понравилось бы. С гримасой мудрого попугая она посмотрела на Зинаиду Михайловну, но та молчала, только улыбаясь, как красавица с полотна да Винчи. — Тетушка, откройте мне тайну, которая вас так радует, я в нетерпении. — Меня просто умиляет эта картина, — изрекла она. — Какая картина? — теряла терпение Вера. — Подобной преданности. Ты ведь уже защищаешь его! С минуту Вера смотрела на зеркальное окно не мигая, когда же смысл фразы дошел до нее наконец-то, послышался не то вопль, не то вздох, и, махнув рукой, она с завидной скоростью побрела в другую сторону, рассекая воздух так же, как рассекает воду яхта. Однако движение Веры Дмитриевны было нарушено, когда она, ворча и ругаясь, вдруг наткнулась на фигуру в черном сюртуке, внезапно появившуюся из-за угла. Послышалось дежурное извинение, но когда за ним было услышано ее собственное имя, произнесенное с явным удивлением, Вера недовольно посмотрела в сторону и, чуть смешавшись, кивнула. Это был Николай Платонович собственной персоной. Забавно, но казалось, он был смущен даже больше нее, но так же, как Веру обычно приводил в спокойствие его равнодушный взгляд, так же в эту минуту на Львова подействовало ее невозмутимое приветствие. — Вера Дмитриевна, — через минуту он говорил привычным тоном. — удивлен вас здесь увидеть. Дмитрий АЛексеевич говорил, что вы остались на хозяйстве в поместье. — Я бы и осталась, но за мной приехала тетушка, — она кивнула в сторону благоухавшей витрины. — И ваш покой был нарушен, — чуть улыбнулся он. Вера кивнула. — Именно. — Откровенно говоря, я собирался к вам, — помолчав, сказал Львов, и они, сами этого не заметив, пошли по этажу в ногу. — хотел поговорить с вашими родителями. — О чем? — удивленно посмотрела на него Вера, а потом опомнилась. — Простите, я не хотела. Не думайте, что я позабыла, просто для меня это уже дело решенное, каждый раз странно думать, что об этом еще кто-то будет говорить. Она ожидала вопросительного взгляда, сама успела отчитать себя за то, что поставила человека в такую неудобную ситуацию — как можно было забыть о подобном событии, однако Николай Платонович, как всегда, только кивнул и спокойно посмотрел на новые фасоны шляп. Казалось, он никогда ни из-за чего не волновался, и это спокойствие снова передалось Вере. Удивительно, она так хотела свадьбы с Владимиром, а все же каждый раз, когда задумывалась о подобном, начинала страшно волноваться, теперь же никакого беспокойства она не чувствовала, просто понимала, что в ее жизни должно было что-то поменяться, вот и все. Они прошли к витринам с новыми платьями, некоторые из них были свадебными; Вера всмотрелась в свое отражение; даже ее вечное розовые уши не покраснели — так ей было спокойно рядом с этим человеком. — Думаю, наш разговор мало на что повлияет, я самонадеянно уверен в расположении ваших родителей. — Главное, не подходите близко к Лидии Дмитриевне, — шепнула ему Вера, когда к ним направилась тетушка. — она в ярости, говорят. — Из-за именин вашей сестры? — она кивнула. — Не обижайтесь, Вера Дмитриевна, но я с ней полностью согласен, и все ее действия оправдаю в любом случае. Вы уже домой? — так же как и всегда он быстро заговорил о другом. — Надеюсь, что нет, потому что дома меня ждет головомойка от старшей сестры, однако, полагаю, тетушка захочет застать первый акт подобного представления, поэтому мы направимся домой. — Чтобы скрасить подобное событие, я бы вам предложил подойти к окну. Как вы думаете, я могу вас удивить? Веру удивляло уже то, что в нем не было прежнего холода, напротив, в глазах были какие-то веселые искры, которые раньше она наблюдала только по обращению к Сергею Михайловичу или тете, однако об этом Вера говорить не стала; о некоторых вещах стоило умолчать. — Вы удивляете меня с нашего первого разговора, — она из-за волнения стала басить. — недостатка в удивлении нет, можете поверить мне на слово. — Но а я все же попробую. Между ними все же ощущалась та скованность, предвещавшая перемену их положениям, но и та прошла, когда Вера, чуть ежась, подошла с Львовым к витражам и сквозь разноцветное стекло разглядела аккуратный автомобиль, такой небольшой и изящный, что на автомобиль-то и не был похож. Розовые и синие стекляшки расплывались перед Верой пятнами, но она смогла разглядеть красивый клаксон, блестевший на солнце. — Очень симпатичное чудовище. — Первый комплимент от вас, приятно, — чуть поклонился Николай Платонович. — Вы так и не потеплели к этому виду передвижения? — Откровенно говоря, нет. — Жаль, — вздохнул он и повернулся обратно к витринам. — я надеялся, подарок вам понравится. Вера закашлялась. — Николай Платонович, у вас удивительная способность дарить то, что обыкновенно лишает меня способности говорить. Нет, подарок прекрасный, но, вы знаете, я не могу его принять. — В таком случае подарю вам его через месяц, — спокойно принял удар Львов и протер свои очки. — не век же вам на лошадях ездить. — Лошадь я могу пришпорить при желании, или же, — предвосхищая вопрос — а может ли она править лошадью, который так и был виден в глазах Николая Платоновича. — могу попросить возничего это сделать за меня. Как попросить эту штуку остановиться или поехать — большой вопрос. — На деле не такой уж и большой, — отозвался Львов. — это очень легко и решается нажатием всего одного клапана. Я вам покажу. — Что ты собираешься показывать, — послышался сзади них голос; за ними стояла баронесса. — надеюсь, не твое новое чудо техники? — Вы удивительно прозорливы, Зинаида Михайловна, — улыбнулся Львов. — я все пытаюсь убедить Веру Дмитриевну в том, что подобное свидетельство прогресса неопасно. — И как же? Убедил? Они переглянулись. — Пока что тщетно, — сказала Вера. — Но Николай Платонович не теряет настойчивости и оптимизма, что не может не радовать. — Вот и славно, — тетушка взяла их обоих под руки и повела к зеркальным дверям. — твой настрой нам и поможет, Николаша, а то в доме кавардак. — Что случилось? — Не трепещи, как птица гусь, Вера, — с привычной строгостью приговаривала баронесса. — позвонили из дома, кажется, твоя горничная и сказала, что там ужасный скандал. — Мое присутствие будет удобно? — остановился Львов. — Я не смущу вас? — О, уже и испугался! — поддела его Зинаида Михайловна. — Поздно, милый мой, теперь не сбежишь! — И в мыслях не было. Однако вопрос остается — удобно или нет? — Удобно, удобно, — подтолкнула к выходу Веру баронесса. — Заодно и поговоришь с Дмитрием Алексеевичем насчет вашего вопроса. — Очень вовремя, тетя. — А верного времени, душа моя, не найти никогда, мы сами его подлаживаем под себя. Что за день, — шумно выдохнула Зинаида Михайловна и вытащила платок. — ужас, а не день. Вот что, Николай, — оглянувшись, она подозвала его к себе. — прокати-ка ты нас заодно в своем чуде света, а, Вера? Ты не против? В другом случае она бы, конечно, отказалась, но слова Зинаиды Михайловны если не встревожили, то и покоя не привнесли. Вера ожидала, что дома будет небольшой шум, который мог закончиться с ее появлением, но баронесса при всей своей веселости выглядела какой-то взволнованной, и становилось понятно, что дело принимало не лучший оборот. Она кивнула и без всякой помощи поместилась на подушках так, будто всю жизнь не ездила в этих чудовищах, а управляла ими. Она надеялась увидеть насмешливую улыбку Николая Платоновича, но и он был на удивление серьезен, и это только сильнее убедило Веру в том, что положение было неприятным. *** Они вышли из экипажа вовремя — в окне показались какие-то две неясные тени, следом мелькнула ваза, или же Вере так показалось, а за ней почти что сразу же послышался крик, в котором Вера узнала знакомые ноты — так кричала только Ольга и только в те минуты, когда начинала браниться с Лидой. Откровенно говоря, Вера надеялась вернуться домой к тому моменту, когда обе сестры уедут по своим делам, и в комнатах останутся только родители, потому что явление Лиды сулило Вере неприятный разговор — с момента объявление о скором замужестве старшая сестра ей и слова не сказала, а Ольгу она просто не желала видеть. Однако, вероятно, жизнь пыталась воспитать в Вере Дмитриевне характер и принятие обстоятельств, а потому и не разрешала долго находиться в удобстве. Так или иначе, но столкновения было не избежать. Когда раздался следующие вопль, Зинаида Михайловна, было онемев, встрепенулась и, говоря что-то на ходу, бросилась в парадную. Чувство стыда за предстоящий семейный концерт едва появилось в Вере, когда она его заткнула беспроигрышным аргументом — Львов должен был стать частью их семьи, а значит, все подобные эксцессы происходили бы на его глазах. Она повернулась к нему, ожидая увидеть усмешку, которая, на деле, отдалила бы Веру от него, однако лицо его было так же спокойно, как и всегда, не было ни ехидства, ни удивления, словно все это было обычным делом и нисколько не значило для него. — Что же, Николай Платонович, вы желали стать частью нашей семьи, — нахмурилась Вера и подобрала юбки. — полагаю, сегодня вам особенно повезло. — О своем везении я говорил и раньше, когда решил предложить вам стать моей женой, — невозмутимо отпарировал Львов; Вера сильнее сжала подол платья. — а в чем же особенность сегодняшнего дня? — Вы увидите то, что обычно семьями принято скрывать, — стараясь не краснеть от досады, Вера попыталась потянуть дверь на себя, но Николай Платонович улыбнулся и аккуратно взял ее под руку. Под его ладонью дверь отворилась мгновенно. — Вера Дмитриевна, я успел узнать, что в ссорах все семьи одинаковы, и нет нужды стыдиться того, что скрыто за шторами. Вера резко повернулась и прямо посмотрела на Львова. Даже в такую минуту она не могла злиться на него, ведь ничего дурного он не говорил, но в естестве его слов было нечто, что все равно смущало ее. Веру не учили тому, что даже с близкими людьми она могла озвучивать все, что ей хотелось сказать, а Николай Платонович жил так всю жизнь. — Я никогда не стыдилась своей семьи. Если бы подобное произошло, мне стало бы стыдно за себя. — Полагаю, именно это отделяет вас от всех в своей исключительности. Она не понимала его комплиментов. Вере и так их не говорили, она не успела вступить в тот возраст, когда ей пристало бы их слушать, в институте же в них воспитывали аскетизм, даже пренебрежение к внешнему, однако, слушая все лестные слова, которые доставались Лиде и Ольге, она ни разу не уловила того, что говорил Львов. Все хвалили безупречную немецкую красоту Лидии Дмитриевны, блеск ее глаз, грациозную походку Ольги, ее завораживающую улыбку, но Львов говорил Вере, что она умна, что она отлична от того света, в котором он привык бывать; он говорил, что она ему искренне симпатична, а разве хоть раз она слышала что-то подобное от кого-то? Нет, Сергей Михайлович мог отметить ее начитанность, мог сказать, что она недостойна его племянника, но все это было только близко к правде, а правду теперь изрекал Львов. Она мельком взглянула на него в отражении зеркала, но его взгляд был чистым, не подсвеченным затуманенными стеклами очков. — Иногда я не понимаю ваших слов, — сказала Вера, понимая, что говорить подобного она не должна, но зная, что за ее слова ее не осудят. — Вам они не нравятся? — Нет, — покачала она головой. — вероятно, я к ним просто не приучена. Обычно хвалят осанку, глаза, цвет лица, а вы говорите о том, о чем говорить не принято. — Если вы желаете, чтобы я рассказывал вам, как вы хороши, пожалуйста, — легко пожал плечами Львов. — однако я думал, что вы и сами — Нет, не надо. — остановила его Вера; ей было странно слышать это от него. — Я не сказала, что подобные слова мне не нравятся, я говорю о том, что я к ним не приучена, да и не только я. Не принято как-то хвалить ум, внутренние сокровища человека, все больше о внешнем. — В таком случае позвольте поинтересоваться, что вам говорил мой племянник. — Владимир? Он говорил о том, что я очень мила, что лучше меня нет никого, что он только и желает, чтобы я стала его женой. Однако в его защиту могу сказать только то, что, в сущности, он плохо знал меня: за годы в институте мы мало говорили, он мало знал меня. Впрочем, — помедлив сказала она. — учитывая, что вы знакомы со мной не больше двух месяцев, защищать его невозможно. — На самом деле его вины тут и правда нет. Это зависит лишь от того, на что сам человек обращает свое внимание — на внутреннее или на внешнее. Для меня последнее не имеет никакого значения, оно переменчиво и им можно обладать, а вот первым, внутренним, обладать мало кто сможет, тем ценней будет этот дар. — И вы полагаете, что кто-то сможет отдать внутреннее богатство другому? — Львов улыбнулся. — Вы бы смогли? — Это зависит от того, о чем мы с вами говорим. — Я говорю о душе. Ею я ни с кем никогда не поделюсь. — Однако у души есть свои собственные богатства — доброта, милосердие, радость. — Однако и они могут закончиться, если их не будет восполнять кто-то другой, ничто не может быть вечным. И выходит так, что доброта одного зависит от доброты другого. Почему вы молчите? — спросила она, увидев, что Николай Платонович почему-то задумался и принял странное выражение лица. — Вы не поверите мне, однако именно так я выгляжу, когда радуюсь. — Весьма обнадеживающе, — откашлялась Вера. — Чем я вас так обрадовала? — Я рад, что нам есть с вами, о чем поговорить. — неожиданно просто сказал Львов. Внезапно для себя она смягчилась. Трудно было признаваться себе, что о нечто подобном она думала, когда представляла себе брак с Владимиром — они будут спорить, они будут говорить, он не будет на каждом ее аргументе смеяться и говорить, что у нее прекрасные глаза, как он делал всякий раз, стоило разговору зайти в опасно-серьезное направление. Вера напомнила себе, что этого человека она знала очень мало, что это могло быть только обманное первое впечатление, но, с другой стороны, она напоминала себе, что Владимира она знала давно, однако предательства предугадать так и не смогла. — Это взаимно. — протянула ему руку Вера, и Николай Платонович ее пожал. Ей было приятно, что именно пожал, а не поцеловал. — Но вы так и не ответили на мой вопрос. Николай Платонович хотел что-то сказать, но сверху хлопнула дверь, за ней понеслись все те же крики, вдруг раздался громкий окрик Зинаиды Михайловны: «Лида, не сметь!», а за ним — звук, напомнивший удар хлыста. Вероятно, кому-то дали пощечину, и по звукам истеричного плача, понесшегося следом за криком, Вера определила, что это была Ольга. Она окаменела, сжав в руках шляпу; Лида никогда не поднимала руки ни на кого из них. Бывало, в минуты отвратительного поведения своих сестер баронесса и обещала задать им трепку, но подобные обещания всегда оставались только угрозами, а теперь что-то поменялось после этой пощечины, Вера это чувствовала. Она не любила подобных своих состояний, когда в ней все как-то опадало, ноги становились чугунными, а движения странными, как у тряпичной куклы, она не любила, когда в эти минуты все начинали заглядывать ей в глаза, спрашивать, все ли с ней хорошо, а она не могла даже кивнуть. Вера не могла смотреть в сторону Львова, но тот, казалось, все понял и без лишних слов и, осторожно крикнув лакея, он бережно принял из ее рук плащ и шляпу и, чуть тронув за руку, подвел к лестнице. — Мы с вами продолжим этот разговор чуть позже, Вера Дмитриевна, боюсь, что сейчас он немного не ко времени. Вера с трудом перевела на него взгляд, но встретила все ту же невозмутимость, от которой, как и всегда, взяла столько сил, сколько ей было нужно. Она кивнула — в конце концов, все было временно, даже ее пребывание в этом доме, которое ей казалось вечным, гнев Лиды, через определенное количество дней, переставший трогать ее — все должно было превратиться только в воспоминания, освобождая место новому витку ее жизни. Они медленно поднимались по ступеням, когда дверь, ведущая через парадные комнаты в гостиную, снова отворилась, и оттуда выбежал Владимир, то и дело оглядываясь. — Лидия Дмитриевна!.. Оля… Олечка! Я… Я сейчас!.. О, — вымолвил он, увидев Львова и Веру. Он немного пошатнулся — каблуки его сапог легко скользили по натертым мраморным плиткам, и Владимир ухватился за поручень перил. Он во все глаза смотрел на то, как Вера с Николаем Платоновичем поднимались по лестнице, однако ее никоим образом не трогал его взгляд. Внутри нее все странно сжималось, у желудка неприятно тянуло, и единственное, на что она могла опереться — это было плечо Николая Платоновича. Они поднялись почти к верху лестницы, оставалось еще немного до комнат, но Львов, угадая нежелание Веры говорить в присутствии ее бывшего жениха, застыл на последних ступеньках и неспеша вынул свои очки из кармана. По лицу его племянника прошла нервная судорога — видимо, он не выносил вида своего дядюшки в этих очках, и, как-то судорожно откланявшись, он исчез в правом крыле. — Хоть сейчас, как я заметил, не лучшее время для разговора, отсрочивать его не имеет смысла, — поправив воротник, Львов поклонился Вере и снова подал руку. — все равно говорить придется, и хорошее время вряд ли удастся найти. Вера, уже оправившись от неприятного чувства, кивнула куда с большей уверенностью, но от руки вежливо отказалась: им предстояло разойтись по разным комнатам — Николай Платонович должен был уйти вслед за племянником, в правое крыло, там, где находились комнаты отца, а Вере — в левое, туда, откуда доносились истошные вопли. Ей очень хотелось, чтобы Николай Платонович зашел вместе с ней, но это была только ее битва, и бороться с змеем-горынычем в лице Лидии Дмитриевны предстояло в одну пару рук. А если еще представить, что там была Оля, мечущаяся в истерике, и мама, которая никак не могла разнять сестер… Если Вера не ошибалась, она произнесла что-то не совсем приличное, потому что Львов усмехнулся, и, попрощавшись на некоторое время, она вздохнула и быстро открыла дверь в комнаты матери. — Отвратительная девчонка! Отвратительная! — Ты избила меня! Мама, она избила меня! — И мало тебе еще было, за все твои заслуги тебя и вовсе выпороть надо! — Лида, не смей распускать рук! — Вот, значит, как, мама! Она так себя ведет, а ты ее хвалить будешь! — Хвалить не буду, но ты не мать, и так вести себя права не имеешь! Ольга, прекрати немедленно! — Ненавижу, всех ненавижу! Зачем вы только вернули меня сюда! Можно было с уверенностью сказать, что она попала на продолжение концерта, однако не пропустила основной его части — все было только в самом разгаре. С порога ее оглушил окрик: «Ольга!», после чего ее чуть не сбили с ног две горничные, мчавшиеся на всех парах с какими-то припарками и солями в руках — а Вера уже лет десять не видела нюхательных солей, — а следом ее и вовсе втащили как тараном в комнату, но, прежде чем Вера начала пугаться, увидела в отражении фигуру дедушки, и в таком гневе она не видела его уже очень давно. В комнатах царила обстановка не лучше — Анна Михайловна бросалась то к одной дочери, то к другой, Лида кричала на весь дом, пересыпая русские крепкие слова немецкими ругательствами, Ольга чуть ли не выла и топала ногами, а посередине всего этого была Вера, которую никто не замечал. Она не знала, куда можно было сунуться — везде могло попасть ей самой, причем, и от Ольги, и от Лиды. Мама, вероятно, была бы не так строга, хотя и ее вряд ли бы порадовало внезапное объявление о замужестве, хотя, с другой стороны, они сами постоянно вели разговор о том, какой «Николаша» хороший, и какой он замечательный; поступок Веры можно было расценить исключительно как следствие. Однако к кому было сунуться первой Вера долго не думала — когда Анна Михайловна чуть покачнулся, она вынырнула из-под руки Михаила Александровича, ничуть почему-то не удивленного тем, что его внучка тут, и, взяв Анну Михайловну за руку, Вера рывком потянула ее на себя. Так делать было нехорошо, но другого пути она не видела — графиню следовало спасать. Подобный жест не остался незамеченным, и старшие сестры застыли на одном месте с поднятыми руками и перекошенным от гнева ртом, но Вера только хмуро отряхнула платье матери и аккуратно подвели ее к двери, после чего повернулась к баронессе и с суровым видом рявкнула на всю тихую комнату: «Еще вернусь!» — Вера, ты приехала вовремя, — к счастью, Анна Михайловна шла без поддержки дочери, но лицо ее было бледным. — не думай, что я совсем их не могла удержать, но когда Ольга впадает в истерику… — Можно переезжать на другую сторону, — закончила за нее Вера. Анна Михайловна кивнула; они шли медленно к зимнему саду — там было хорошо, тихо и прохладно, хотя и до сюда все равно долетали слабые крики, правда, теперь не такого диапазона — Вера оставила сестер с Михаилом Александровичем, а тот знал, как усмирить подобные приступы. Графиня устало села на диван, Вера так же устало стащила с себя шляпу, которую она зачем-то впопыхах снова надела, на коротких пять минут они замолчали, но Анна Михайловна вдруг открыла глаза и выпрямилась — значит, наступало время мини-экзекуции самой Веры. Та судорожно сглотнула — она все равно чуть побаивалась этого разговора и машинально сорвала цветок флердоранжа. Потом вспомнила, что это было любимым деревом графини, попыталась прикрепить его обратно к ветке, однако безуспешно. Пришлось отдать его Анне Михайловне в руки. Та наблюдала за метаниями дочери с деланно строгим видом, но все равно улыбнулась и покачала головой. — И это будущая жена, — Вера громко вздохнула. — Нет, но как безрассудно! Не поговорив с нами, не оповестив! И не думай, дорогая, будто я в восторге от твоего поступка, — Анна Михайловна ругала дочь, но было видно, что это было только притворством, необходимым соблюдением приличий. — разве так можно? — Мама, оно произошло само собой. — Само собой происходят только неприятные и безрассудные вещи, Вера! Чашка, вот, может разбиться сама собой, беспорядок может случиться сам собой, а подобное решение о браке!.. Нет уж, я совсем этого не понимаю! И хорошо бы, если Николай просто заявил о своем желании заключить брак, так ведь он оповестил всех и о твоем согласии! Вера развела руками. — Но ведь как вы все это решили? Когда? Вы знаете друг друга от силы два месяца! — Мамочка, оно как-то само решилось, — Вера начала мять платье, но после вспомнила, что теперь она была почти что замужней дамой и строго выпрямилась. — откровенно говоря, я до сих пор не поняла, как это так случилось. — Очень интересно, — прищурила глаза Анна Михайловна. — А Николай, главное, каков! Никогда бы не подумала о нем такого — Николай Платонович ничего предосудительного не сделал, — возразила Вера. — он не настаивал на моем согласии, более того, сказал, если я откажу, больше не побеспокоит. — Очень интересно, — повторила графиня. — Впрочем, — помолчав, она вздохнула. — это было бы эгоистично — желать, чтобы ты всегда была рядом с нами. — Отец еще ничего не решил. — Но что решила ты сама? — от взгляда матери спрятаться было невозможно. — Ты ведь прекрасно знаешь, Вера, в этом вопросе мы всегда прислушиваемся к мнению наших дочерей. — Прислушиваетесь, но решение выносит отец. — Такой обычай, ты сама это знаешь, — наставительным тоном сказала Анна Михайловна, но потом смягчилась. — ты же знаешь, что Дмитрий Алексеевич согласится с тобой. Нам просто важно знать — будешь ли ты счастлива с этим человеком? Вера замотала головой, как болванчик, нахмурилась. Каждый раз, когда кто-то говорил о том, что ей предстояло вступить в брак, она как бы немного вздрагивала, но не от испуга или от того, что ей было неприятно, а просто из-за удивления — неужели она все-таки выходит замуж и за того, кого знала без году неделя. Иногда она смотрела на Николая Платоновича и не понимала, как они вообще смогли познакомиться, а иногда — как она не могла его не знать так долго, ведь мало у кого сходились близко настроения и мнения. Одно она могла сказать с точностью — она все еще не знала его и не могла сказать, сколько времени у нее уйдет на то, чтобы узнать, да и получится ли у нее это вообще, однако как установилось у нее в тот вечер понимание, что либо он, либо никто, так и не менялось. — Буду. — Ты его хорошо знаешь? — Мама, это ведь вы с отцом в первую очередь хорошо его знаете, — улыбнулась Вера и снова задергала ветки деревьев. — вы говорили, что он хороший, добрый, внимательный, просто не показывает это всем. — И я не отказываюсь от своих слов, — горячо запротестовала Анна Михайловна, даже встала с дивана. — Николаша действительно прекрасный человек, и я была бы очень рада его вступлению в нашу семью, однако глупо было не говорить о том, что он человек специфический — он мало улыбается, очень сдержан, серьезен, одним словом… — То, что я и желаю очень давно, — договорила за нее Вера. — Может он и сдержан, но зато честный, ответственный, не бросает слов на ветер, серьезность его мне только нравится, а улыбается он не так редко, можете мне поверить, я сама это часто видела… Мама, почему ты-то улыбаешься? У Веры было определенное чувство дежавю — казалось, что-то подобное уже с ней было, причем, совсем недавно. Воспоминания дня в магазине появились очень вовремя, и прежде чем Анна Михайловна сказала хоть слово, Вера поняла, куда разговор пойдет в следующую минуту — ведь Анна Михайловна и Зинаида Михайловна все-таки были сестрами. — Вот ты его уже и защищаешь, Верочка, — взяла ее за руки графиня, но Вера только нахмурилась и отмахнулась. — Глупости это все. — Это хороший знак. — Хорошим знаком будет то, если отец даст согласие. — Даст, как не дать. А если будет артачиться, я уговорю, — все так же улыбалась Анна Михайловна, а потом удивленно воскликнула. — Ой, что это? — листья пальмы как-то странно зашевелились, и в просвете Вера увидела белый китель. — Левушка, это ты? Потоптавшись, на свет вышел действительно белый китель, однако в нем был не Лев Дмитриевич, а Владимир Алексеевич с графином лафита в одной руке и склянкой соли — в другой. Вера сначала почувствовала жалость — из-за его непонятного вида она вспомнила диалог дяди и племянника в заброшенной комнате дома, — однако чувство быстро прошло, уступая место отвращению — он подслушивал бы и дальше, если не выдал бы своего присутствия так глупо. Анна Михайловна приняла холодный вид и выпрямилась, но Владимир, вероятно, так и не сумевший уловить намек, хотел было подойти к ним, пока его не остановил окрик Веры: — Владимир Алексеевич, что-то случилось? — Вера… Вера Дмитриевна, — с трудом поправился он. — Я… Меня послали к вашей матушке, к вам, Анна Михайловна, сказали, что вам нехорошо. — И вы решили поправить здоровье моей мамы? — Именно так. — Бутылкой лафита? — Идея не моя, — в голосе послышались враждебные ноты. — вы зря надо мной смеетесь, а вашего дедушки. — Мы вам очень благодарны, вы можете идти. — Но… — Вы можете идти, Владимир Алексеевич, — отрезала Вера, — и лучше полечить свою жену — ее истерика портит всем настроение и здоровье. — Ее истерика была следствием поведения Лидии Дмитриевны. — начал закипать Владимир Алексеевич. — Мне напомнить, что было следствием поведения Лидии Дмитриевны? — выступила вперед Анна Михайловна. — Мне напомнить, из-за чего происходит все то, что происходит? Вы, Владимир Алексеевич, виноваты не меньше моей дочери, однако вы здесь, мы принимаем вас, мы вынуждены принимать вас, — подчеркнула она, — как своего родного человека, хотя, не буду скрывать, единственное, что нам хочется — выставить вас вон. Потому вы будете любезны делать то, что вам говорят и вести себя пристойно. Вам ясно то, что я сказала? — он молчал. — Я спрашиваю вас, вы должны мне дать ответ. — Да, Ваше Сиятельство. — выдавил из себя Владимир Алексеевич. — Еще бы была вера вашим словам. Ступайте. Помедлив, Владимир Алексеевич кивнул и с графином в руках направился к гостиной, где было уже совсем тихо. Анна Михайловна какое-то время, прищурившись, смотрела в его сторону, а потом коротко вздохнула, повернулась к дочери и улыбнулась, стараясь ее приободрить. — Не расстраивайся, моя дорогая, скоро все будет хорошо. — Вера поцеловала ее в щеку, и та мягко похлопала ее по плечу. — Лида будет на тебя обижена, но не волнуйся, она отходчива, ты это знаешь. Ее нервы сейчас на пределе. — Фредерик поклеил не те обои в ее кабинете? Графиня рассмеялась и покачала головой: — Нет, другое. — убедившись, что их никто не слышит, она прошептала Вере на ухо. — Ожидается прибавление в семействе — О, как! — Именно так. — И когда же мы отметим это прекрасное событие? Вера искренне обрадовалась — она обожала детей своей сестры и была рада им быть доброй тетей. Раньше она мечтала о своей большой семье, однако Владимир всегда отшучивался, говоря, что хочет им времени пожить для себя, а Вера так желала и дочерей, и сыновей. Теперь о детях тоже как-то, наверное, говорить бы не пришлось, поэтому на племянников и на Леночку она была намерена обратить все внимание. — Не знаю, — пожала плечами Анна Михайловна, когда они шли обратно в комнаты. — Лидочка не хочет, чтобы об этом все говорили и не хочет, чтобы об этом знала Ольга. Поэтому… — она не договорила и развела руками. Вера крепко обняла Анну Михайловну. Ей было очень больно, трудно было представить себе чувства матери, которую буквально раздирали на части трое ее детей; но во всем этом была вина Ольги и Владимира, напомнила себе Вера и отогнала привычное чувство вины. Разве она была виновата, разве их стоило жалеть? Теперь подобные мысли говорили в ее голове исключительно голосом Львова. — Ладно, дорогая, я позову тебя, когда они обе успокоятся. А потом будем обедать, ты ведь наверняка голодная? Вера не хотела есть, но, чтобы не расстраивать маму, кивнула. Анна Михайловна, уже не такая бледная, протерла лицо носовым платком и с теперь уже по-настоящему строгим выражением лица прошла в комнаты. Если бы Вера и хотела возразить, не стала бы — она видела, что графиня была ужасно измотана, и лишние споры окончательно лишили бы ее сил. Она уже собиралась пойти в свою комнату, чтобы посидеть на пузатом диване и попробовать выжать из себя хоть сколько-то слез — ей предстояло бы уехать совсем скоро, но, проходя мимо кабинета отца, поняла, что было занятие куда интереснее — там сидел Николай Платонович и, вероятно, ожидал прихода Дмитрия Алексеевича. Остановившись около двери, Вера застыла на месте, надеясь, что ни один квадрат паркета не скрипнет. Подслушивать было нехорошо, но не тогда, когда дело касалось ее будущего. Рядом с дверью очень удобно находился альков, и Вера, примерившись, решила, что в темноте она в нем будет совершенно неразличима. Квадрат все-таки скрипнул, она дернулась, ожидая, что ее самым глупым образом раскроют, но Николай Платонович только посмотрел в сторону двери и чему-то усмехнулся. Даже если он и догадался, выводить ее на свет он не был намерен. Мимо нее промаршировали шаги отца, и она увидела, как Дмитрий Алексеевич вошел в кабинет. Плечи его были вздернуты вверх, как было всегда, когда он волновался. Пожав руку Львову, он сел в кресло, сложив руки замком, а потом подскочил на месте, желая закрыть дверь, вероятно, однако Львов его остановил. — Николай… — Будь добр, не затворяй дверь. — Почему? Николай Платонович помолчал, а потом быстро рассмеялся; Вера против воли улыбнулась. — Немного душно, тебе не кажется? — Нет, но если ты желаешь, пожалуйста. Ну что же? — Мне необходимо поговорить с тобой, Дмитрий, но не как обычно, а обсудить вопрос, причем, вопрос особенный. — Вот оно что, — отец, кажется, был настроен отвечать с сарказмом. — Интересно, что же такое? — Я думаю, ты и так осведомлен, однако, если требуется соблюдать все приличия ради имени Веры Дмитриевны, пожалуйста, я начну издалека. Впрочем, совсем издалека не получится начать, потому что знакомы мы не так давно… — Да уж, — поддакнул ему Дмитрий Алексеевич. — Дмитрий Алексеевич, вы можете мне прямо сказать… — однако Тоцкий его перебил. — Мы теперь на «вы», Николай Платонович? — Полагаю, обращаться к своему будущему тестю иначе — неприлично, даже учитывая годы нашего общения и нашей дружбы. — Оставь, Николай. — тень отца отмахнулась. — Хорошо. — другая тень расправила сюртук и принялась ходить по комнате. — В таком случае хочу спросить у тебя: ты намерен отказать? — Ну ты же называешь меня будущим тестем, — проворчал Дмитрий Алексеевич. — разве ты не уверен в моем ответе? — Это лишь трюк, чтобы уже расположить тебя ко мне. Послышался смех отца; если Вера и могла выбрать кандидатуру в мужья, более подходящую николая Платоновича она найти бы не смогла. Она знала, что еще несколько минут Дмитрий Алексеевич поупрямится, поворчит, однако решит дело в их пользу — сколько лет он знал Львова, сколько лет он был уверен в его дружбе. Однако, с другой стороны, нельзя было забывать и того, что отец мог бы расценить подобный поступок как предательство как раз их крепкой дружбы — подумать только, он решил жениться на его дочери, как он мог! Вера заерзала на своем месте — рано она обрадовалась все-таки. — Хитер ты, конечно, Николай, — отсмеявшись, сказал Тоцкий. — всегда восхищался твоими фантасмагориями. — И все же вернемся к нашему делу. Я хотел бы просить у тебя руки твоей дочери. Вера видела, как отец откинулся на кресло, скрестил руки на груди и завертел в руках пресс-папье, как делал всегда, когда его что-то волновало. Наконец, он снова посмотрел на Львова. — Что сказала Вера? Львов помедлил. — Для нее важно твое слово. — Прекрасно, ты уже ее защищаешь, — пробурчал он. — я же сам слышал, что она ответила согласием. — Надеюсь, ты не воспринял это как оскорбление? — Нет, однако мне хотелось, чтобы меня ставили в известность относительно подобных вопросов. Если бы Вера могла забурчать так же, как и отец, она бы так и сделала, мешало только неудобство ее укрытия. Ведь не умчись он на следующее утро в Петербург, не оставь он ее без письма и телефонного звонка, ничего подобного бы не было. Однако, как оказалось, в лице мужа она обрела еще и замечательного адвоката — Львов буквально читал все по ее мыслям. — Вера Дмитриевна просто не успела. Я привел некоторые аргументы в пользу нашего брака, она согласилась с ними, а наутро вы уже уехали, когда ей успеть? — Да, с Ольгой все завертелось, — устало проговорил Тоцкий и провел рукой по лицу. — одно расстройство с ней. Иногда взглянешь на свою жизнь и думаешь — где же допустили ошибку с Аней, где недоглядели, где переглядели, а все одно, — махнул он рукой. — так уж, как есть. — И зачем так измываться над собой? Случилось, значит, случилось. — Николаша… — Знаю, знаю, — тень замахала руками. — своих дочерей нет, что говорить. Утешить я тебя не могу, но зато могу предложить свое плечо, знаешь, я всегда к твоим услугам. — на какое-то минуту все затихло, был слышен только гул в задних комнатах. — А если согласишься, так буду твоим родственником совсем по-настоящему. — Тебе бы в юристы, милый мой, — рассмеялся Тоцкий. — всех бы присяжных убедил. Ты ведь знаешь, Николай, — после паузы начал он. — как было Вере тяжело. — Я слышал о подробностях этого случая. — А я видел. И Анна видела. — неожиданно жестко сказал Дмитрий Алексеевич. — Вера же решила сделать из этого необыкновенный случай — будто между Владимиром и Ольгой давно все было обговорено, а тут просто решили сыграть свадьбу ходом, только чтобы скандала не было. Бог знает, как тяжело ей это решение далось, она сразу же как-то побледнела, осунулась, даже постарела, мы в ее сторону дышать боялись, а она ничего, единственная, кто раньше всех вставала на завтрак, со всеми общалась, даже улыбалась. Потом этот обморок… — Обморок? — Да, она не рассказывала? Хотя не удивлен, Верочка редко о себе любит рассказывать. Одним словом, даже Михаил Андреевич, который ни одну из нервных болезней не признает, был очень обеспокоен. Николай, я думал, что все, мы ее потеряем, но ничего, она справилась, даже начала улыбаться. Но, вот, о замужестве приказала не говорить, и мы как-то свыклись с мыслью, что она всегда будет с нами, рядом. Вера закусила щеку и уперлась руками в щеки — не хватало только еще разрыдаться тут же, утираясь пыльным пологом, который давно уже в душе своей требовал хорошей стирки. Она и сама как-то приучила себя к мысли о том, что теперь ее место было с родителями, что это была достойная награда за все годы тоски в институте, а теперь понимание того, что придется уйти из своего дома и начать строить свой собственный разбудило в ней такой рёв, какого не было, когда ее оставили одну в дортуаре ночью, и она поняла — за ней не придет ни тетя, ни мама. — Если тебя страшит расставание с дочерью, можно не торопиться со свадьбой, решить все через год. — спокойно сказал Львов. Но и оставаться в доме ей тоже не было сил. Все было Ольгиным, все пахло ее душными духами, спиртом для протирания ее щипцов, тяжелым запахом кожи ее перчаток и ридикюля; Ольга непонятным образом умудрялась всюду заполнить собой пространство, переиначить его под себя, а Вера так не умела и очень этого втайне хотела. — Не в этом дело. Она с трудом оправилась после того, что с ней было, и если подобное произойдет еще раз, но когда она уже будет замужем… — Тоцкий замолчал. — Я не посмотрю на все годы дружбы и привязанности, Николай. — И это правильно. — Значит, я тебя не испугал? Львов коротко рассмеялся; пол заскрипел под его ботинками, и на фоне темневшей комнаты Вера заметила, как заблестели дужки его очков. Он не был так велик и так красив, чтобы все смотрели на него, но почему-то он все же казался исполином, и все равно на него смотрели, прислушивались к каждому его слову. Вера сама не замечала за собой, в какую минуту она застывала и начинала следить за каждым его движением и соврала бы, если сказала, что ее это не настораживало. — Ты бы испугал меня, если бы я был великим донжуаном, держал пять квартир на Мойке и волочился за каждой юбкой. Дмитрий, — он круто развернулся на месте и сунул руки в карманы. — мне тридцать восемь лет, ты меня знаешь с семнадцати годов, в своей жизни я был влюблен только один раз, но, к сожалению, теперь не могу вспомнить ни имени ее, ни того, как она выглядит. — Вера двинулась вперед и удержалась на месте, отчаянно цепляясь за полог; вокруг нее всбились круги пыли. Значит, все-таки одна женщина но была. — Я знаю, что не смогу испытать ни интереса, ни любви к человеку, лишенного ума, таланта, если хочешь, какой-то искры жизни. И так уж случилось, что твоя дочь — единственная, кто обладает всем этим. В своей верности я могу поклясться тебе сейчас. — Ты ее любишь? Вера ухватилась за золотой шнур и повисла, стараясь не шуршать совсем. Она очень надеялась на короткий ответ: «Нет», ведь было бы так неловко услышать иное, не чувствуя в себе отклика, однако когда этот ответ прозвучал, внутри она почувствовала странное уныние, которое, впрочем, она с раздражением отпихнула — это были глупости. Она выходила замуж за рационального, умного человека, все остальное было неважно. — Я не буду тебе врать, я не знаю, что такое любовь. — отвечал Львов. — Что это, с чем ее едят — это для меня все непонятно. Вон, племянник мой, все говорил да и говорит с первозданной страстью, что все так же любит Веру Дмитриевну, — Тоцкий удивленно хмыкнул. — но где эта любовь? Непонятно. Я же тебе скажу, что уважаю ее, что она — непустой человек и человек в первую очередь, я скажу, что она мне очень симпатична, и что в последнее время она мне даже немного мешает работать. — Это как же так? — усмехнулся Дмитрий Алексеевич. — Я часто думаю о том, какой будет наша жизнь. Однако меня это не тяготит, наоборот, очень интересует. Я могу пообещать тебе, что никогда ее не обижу, если же подобное случится, смогу исправить последствия своей вины. Я ни к чему не стану принуждать ее, если Вере Дмитриевне жить со мной станет невмоготу, она в ту же минуту сможет уйти к вам, я дам развод. — Зачем она тебе нужна? Вера услышала, как Львов тихо рассмеялся. Теперь она была уже приучена к этому негромкому, лишенному привычной мелодичности, но такому приятному смеху. Теперь ей было приятно, что и с ней так смеялись, что и ее саму допустили в ту скрытую от всех часть его жизни, которая так всем была интересна. — Забавно, она спросила меня об этом же. — он коротко вздохнул и быстро заговорил. — Ну, помимо того, что теперь я своей персоной много кого интересую, мне нужна жена, чтобы скрыться от всех глаз. — Вера тоже не любит свет. — Даже то, что я стану женатым человеком, спасет меня от всех дам, которым интересен я и которые неинтересны мне. Во-вторых, — он как будто бы несколько колебался. — я услышал однажды, что если удалось найти человека, хоть мало-мальски понимающего тебя, нельзя его упускать из вида. Это странно думать, но, кажется, Вера Дмитриевна — единственная, кто не приходит в ужас от моих разговоров, не считает их скучными и готова говорить со мной. Знаешь, Дмитрий, — он немного помолчал. — я мало с кем говорю в последнее время. Чаще всего я молчу, за меня все говорят другие, а, вот, с Верой Дмитриевной волей-неволей говорить приходится. — И о чем же вы говорите? — О многом. Иногда о России, иногда о высоких материях, когда как придется. Вера ущипнула себя за руку, когда почувствовала, как болели ее щеки — к своему ужасу она обнаружила, что улыбалась все время, пока Львов говорил. К ней никогда не обращались с такими словами, к ее сестрам не обращались, все говорили о красоте, о цвете лица, о красивом французском, а о таком никогда. — За ней хорошее приданое, я даю около пятиста тысяч. — Ты можешь не давать ничего, я всегда считал это немного старомодно. — Умоляю, — похлопал по столу рукой Тоцкий. — настой на своем, скажи, чтобы она приняла эти деньги, а не пустила их в школу. — И ты действительно думаешь, что твоя дочь меня послушает? — Хотя бы озвучь это. — Хорошо. — тень кивнула. — Когда вы хотите сыграть свадьбу? — Думаю, последнее слово будет за Верой Дмитриевной, но хотелось бы не позже августа. Тень Зинаиды Михайловны нависла над головой Веры и проскрежетала на английском: «Я говорила, я говорила!», но Вера только мотнула головой. — Значит, помолвку и обручение придется пропустить, — вздохнул Дмитрий Алексеевич. — Почему? Судя по моему заявлению, все решили, что всё подобное уже было, просто тайно. Вам с Анной не о чем переживать. — Где вы будете жить? Уедете за границу? — Вряд ли Вера Дмитриевна этого захочет, а мне хорошо и в Петербурге. — Хорошо, хорошо. Пожалуй, уже можно было выходить из своего укрытия, бросаться в объятия отца, говорить, как она виновата перед ним и просить разрешения на замужество, когда мимо нее проскочила другая тень, и Вера подумала, что подобное ей уже начинает мерещиться из-за пыли — казалось, мелькнули золотые эполеты, черные лаковые сапоги, что за чушь?.. Однако, когда к ее ногам упала пустая бутылка из-под лафита, Вера решила предпринять куда более серьезные попытки выбраться из-под полога — Владимир был ужасно пьян и, вероятно, был готов к скандалу. Он остановился у двери, картинно поправил жесткий воротник и издевательски постучал по косяку. Тоцкий решил, что это был его сын и махнул рукой, однако когда фигура приобрела очертания, он остановился. — Лев, подожди минуту. Владимир! Владимир Алексеевич, пяьный, покачивающейся походкой ввалился в кабинет, грохнул графином лафита по столу и выпрямился перед своим дядей. Он пытался выговорить первое слово, всегда так трудно дававшееся в подобном состоянии, зато после первого все остальные слова лились рекой. Вера изо всех сил задергала руками и ногами, но ужасный шнур теперь обвивался непонятным образом вокруг нее самой и грозил быть завязанным на шее. — Веру… В белом платье… И розы… Фрел… Флер… — Владимир, ты пьян, — холодно сказал Львов. — Иди в свои комнаты. Дмитрий, — он повернулся к Тоцкому. — почему он еще живет у вас? Разве вам это удобно? — О-о-о… Уже барствует, — пьяно протянул Владимир и вдруг ударил кулаком по столу. — Веру вам!.. Никогда! Видеть, как она за вас замуж выходит!.. — тут его язык обрел некоторую твердость и перестал заплетаться. — Тетушка! Боги, какой же анекдот — моя невеста стала моей же тетей! Никогда! — Немедленно прекрати! — вышел из-за стола Тоцкий и легко тряхнул его за сюртук. — Немедленно, слышишь! — Прошу прощения, папенька, — расшаркался Владимир и чуть не упал. — А что же, это удобно, удобно… Вы, дорогой дядюшка, настоящий промышленник, своего не упустите! — Владимир, остановись. — негромко произнес Львов. — А что? Что? Ударите меня? А не за что ударять-то! — Пошел вон! — сквозь зубы сказал Тоцкий и подтолкнул своего молодого зятя к двери. Вера как раз выпутывалась из алькова и села у дверей, борясь все с тем же шнуром, но ее присутствия никто не заметил. — Вон! — Вы же, дядюшка, всегда товар по хорошей цене брали! — голосил Владимир. — А Вера Дмитриевна — товар первозданный, первого сорта! Если уж коляска, так непременно белая! И купить ее несложно! — Мерзавец! — взревел Дмитрий Алексеевич и бросился к нему с кулаками, но его перехватил Николай Платонович. — Негодяй! Николай, отпусти меня! — В этом нет нужды, стреляться ты с ним что ли поедешь? — Убить его мало! — Ну так ведь тебя за это осудят и не посмотрят, что ты честь Веры Дмитриевны защищал, а мне его учить гораздо удобнее. Раздался короткий хлопок, что-то хрустнуло, и когда Вера ввалилась в комнату, волочя за собой штору, все было кончено — Львов стоял около стола и потирал руку, а Владимир, странно озираясь, не замечал, что с его носа на белый китель капала кровь. Обычно в тех картинах, которые крутили в любимом синема Ольги, героиня падала в объятия сердобольного поклонника и не приходила в себя до тех пор, пока не собрала бы вокруг всю улицу, но Вера крови никогда не боялась, а к Владимиру ничего, кроме отвращения не чувствовала, одним словом, падать в обморок причин не было. — Вера! Вера, ты видела, — бросился бы он к ней, если бы его в силки не сжал Дмитрий Алексеевич. — Ты видела?! Он избил меня! — Видела, — быстро сказала она. Львов с удивлением посмотрел на нее. — Я все видела. Вы, Владимир Алексеевич, были пьяным, неудачно повернулись и расшиблись о стол, — тот смотрел на нее во все глаза и не мог ничего сказать. — Мало того, пока вы падали, умудрились уронить пресс-папье на руку Николая Платоновича. Стыдно так пить. А вам, Николай Платонович, надо приложить к руке что-то холодное, а то распухнет. — Вера! — он бросился к ней, но дорогу преградил Николай Платонович. — Еще одно слово, и пощечину вы получите от меня. Рука у меня тяжелая, вы это знаете. И, поверьте, я постараюсь довести до сведения, почему эта пощечина была. И так было все решено.