По ту сторону врат: Мордрак

Ворота дворца Лорда-Казначея возвышались, как зуб акулы, выросший из скальной породы. Они были выкованы из черного металла, покрытого рунами, стертыми временем, но все еще излучающими угрозу. Каждое звено цепи, каждая петля — словно напоминали: «сюда не входи, если пришел без разрешения». Этот район Убежища Шута был иным. Не таким, как те, где дома держались на трещинах, а люди — на краю безумия. Здесь пол был выровнен. Стены — отшлифованы. Лампы горели ровно, без дрожи. Кристаллы в потолке светили ярче, чище, как будто их не касалась пыль мира. Но это все равно был их город. Здесь торговали людьми — только в залах, а не на улицах. Здесь ходили бандиты — только в плащах советников. Здесь убивали — только по приказу. Мир этой части был не настоящим. Он был стерильным на столько, на сколько того хотел сам Лорд-Казначей. Как театр, где все знают, кто играет героя, а кто — вора. У ворот стояли Леон и Линда. Она — как всегда, с седыми волосами, рассыпающимися по плечам, с красными глазами, горящими в полумраке. На ней — кожаная куртка, покрытая царапинами и пятнами крови. На бедрах — мечи. В руке — мешок. Тяжелый. Мокрый. Темные капли просачивались сквозь грубую ткань, падали на камень с глухим плюхом. Леон стоял чуть позади. Его плащ был порван, рубашка — пропитана кровью, но он держался прямо. Меч висел на поясе. Глаза — желтые, как у зверя, вышедшего из пустошей. Он не смотрел на ворота. Он смотрел сквозь них. Как будто уже видел, что там, внутри. Линда подняла мешок и стукнула им в ворота. — Эй, вы! Открывайте! — крикнула она. Голос — звонкий, веселый. — У нас подарок для вашего Лорда! Прошла минута. Потом — скрежет металла. Смотровое окошко открылось. За ним — глаза. Они оценивали на предмет опасности. Потом — окошко закрылось. Ворота отъехали в сторону. Из тени вышли трое стражников. Не обычные городские псы. Эти были в полных доспехах, покрытых чешуйчатой броней, как у драконьих всадников. На плечах — плащи с вышитым символом: золотая монета с глазом посередине. На руках — копья с наконечниками, выточенными в форме костей. Один из них, старший — с лицом, изрезанным шрамом от кислоты, — шагнул вперед. — Что вам нужно? — спросил он. — Это не таверна. Дворец Лорда-Казначея — не место для проходимцев и бродяг. Линда усмехнулась и подняла мешок выше. Покачала им, как будто предлагала торговую сделку. — Мы не проходимцы. Мы — доставщики. И у нас есть кое-что, что он захочет увидеть. Она потянула за веревку. Мешок раскрылся. Внутри лежала голова. Лицо — с вырезанной улыбкой. Глаза — черные, пустые. Кожа — бледная, в трещинах. Кровь — черная, как смола, покрывала волосы, щеки, рот. Стражник отшатнулся. Его лицо исказилось. Он чуть не выронил копье. Стражник отшатнулся. Его лицо исказилось. Он чуть не выронил копье. — Что за… дерьмо вы тут несете?! — Не дерьмо, — сказала Линда. — Голова Весельчака. Того самого, что скрывался в нижних туннелях. Что резал стражу Лорда, как свиней. Что собирал вокруг себя таких же психов. Стражники переглянулись. Один из них — моложе, с шрамом на шее — покачал головой. — Ты врешь. Весельчака никто не может убить. Он — чудовище. — Ну, — протянула Линда, — теперь он — мертвое чудовище. Можете проверить. Прикоснитесь. Пощупайте его улыбку. Убедитесь, что это не кукла. Стражник с полосатым шлемом медленно, осторожно, приблизился. Он ткнул копьем в щеку головы. Плоть была холодной. Улыбка — настоящая, вырезанная, с кровью. — Проклятье… — прошептал он. — Я так и думала, — сказала Линда. — Теперь позови своего Лорда. Скажи ему: «Те, кто принесли голову Весельчака, ждут у ворот». Скажи, что они хотят награду. Или, если он не хочет платить — скажи, что мы можем просто уйти. И оставить эту голову здесь. Пусть гниет у его дверей. Стражник смотрел на нее. В его глазах был как страх, так и что-то еще. Что-то, что он не хотел признавать. — Ждите, — сказал он. — Я доложу Лорду-Казначею. И вернусь с его решением. Он развернулся. Трое стражников исчезли за воротами. Тяжелые створки закрылись с глухим звуком, как удар сердца. Леон и Линда остались стоять. Леон смотрел на нее. Она — на ворота. Просто ждала, скрестив руки на груди, прислонившись к стене. — Ты действительно думаешь, он пустит нас к себе? — спросил Леон. — Он захочет нас увидеть, — сказала Линда. — Лорд-Казначей не любит хаос. А Весельчак — это был хаос в чистом виде. Он нарушал порядок. Он был бельмом на глазу, которое было тяжело не замечать. И теперь… его голова у нас. Леон молчал. Он не знал, что сказать. Он только понял одно: Весельчак был не просто психом. Он был угрозой. Для всех. Даже для тех, кто правил этим городом. Прошло десять минут. Потом — двадцать. Леон чувствовал, как раны пульсируют. Как тело просит покоя, но он стоял. Линда — тоже. И тогда ворота открылись. Не полностью, а лишь настолько, чтобы выглянул стражник. Тот же самый. — Лорд-Казначей ждет вас, — сказал он. — Проходите. Только оружие сдайте. И помните: если вы солгали — живыми не выйдете. Линда улыбнулась и посмотрела на Леона с лицом, полным довольства. Спустя мгновение они вошли в Дворец Лорда-Казначея, как в пасть льва, одетую в бархат. Двери за спиной закрылись с тяжелым, металлическим лязгом, будто запечатывая их в ловушке, вырезанной из камня и золота. Воздух здесь был иным — не сырой, не пропитанный гнилью и потом, как в нижних туннелях. Здесь пахло ладаном, воском и чем-то сладковатым, напоминающим мед. Свет кристаллов был ярче, ровнее, нейтральнее: белый, и, чуть реже, желтый. Они висели в нишах, вделаны в потолок, вмурованы в стены — не просто для освещения, а как символ власти: мы можем держать свет под контролем. Они подошли к окошку, за которым сидел еще один стражник. Линда сняла мечи с пояса и передала их, не сказав ни слова. Леон — нет. Он замедлил шаг. Почти остановился. — Что с тобой? — спросила Линда. Ее пальцы сжались в кулак. Она чувствовала его напряжение. — Твой меч останется при тебе, — сказал стражник. — Если ты хочешь, чтобы тебя убили. Но если хочешь выйти отсюда живым — сдай его. Это правило. Даже для тех, кого вызвал лично Лорд-Казначей Маркус. Леон смотрел на ножны. На рукоять. На клеймо. На дерево, выросшее в пепле.  Потом медленно, с усилием, снял меч. Положил на стол. Рука дрожала. Не от страха. От отказа. Как будто он отрезал себе руку. — Хорошо, — сказал он. Линда взглянула на него. В ее глазах — не насмешка. Что-то другое. Почти уважение. — Молодец, — прошептала она. — Ты учишься. Они пошли дальше. Девушка шла легко, как будто гуляла по парку, а походка Леона выглядела тяжелой. Он шел молча. Его руки были пусты, и это хуже, чем боль в ранах. Он чувствовал себя обнаженным, уязвимым. Не потому что боялся, а потому что меч — не просто оружие. Это было его обещание уже не живому дяде Луму. Его прошлое. Его единственная память. Коридоры были широкими, выложены черным камнем, полированным до зеркального блеска. По нему отражались их шаги, как будто они шли по воде. Стены — инкрустированы медными полосами, образующими узоры: весы, ключи, перевернутые карты. Все здесь говорило об одной вещи — порядке. О жестком, хрупком, искусственном порядке, выстроенном на страхе и выгоде. Стражники проходили мимо — в латах, отполированных до блеска, с мечами на бедрах и лицами, лишенными выражения. Слуги — в серых ливреях, с опущенными глазами — скользили вдоль стен, как тени. Они не смотрели на Леона и Линду. Ни один. Не из вежливости, а скорее от страха. Или приказа: «не замечай тех, кто пришел с головой в мешке». Их вел тот же стражник, что вышел к воротам. Он шел впереди, не оглядываясь. Только однажды — когда они проходили мимо зала с решеткой, где за железом стояли люди в цепях, — он бросил на них быстрый взгляд, будто напоминая: вы тоже можете оказаться там. Коридор закончился массивной дверью. Из черного дерева, обитой медью. На ней — герб в форме весов. На одной чаше — золото, на другой — сердце, пронзенное кинжалом. Рядом — статуя в полный рост. Мужчина в мантии, с лицом, вырезанным так, что невозможно было понять — улыбается он или плачет. В руке — свиток, закрытый восковой печатью. Стражник остановился. — За этой дверью — Лорд-Казначей Маркус, — сказал он. — Самый влиятельный человек в «Убежище Шута». Он не терпит глупостей. Не терпит лжи. Вы пришли с головой Весельчака и это дает вам право на аудиенцию, но не означает, что вы можете вести себя неуважительно. Если вы сделаете что-то не так — вы не выйдете оттуда. Поняли? Лидна усмехнулась. Шагнула вперед. Глянула на герб. Ее седые волосы блестели в свете кристаллов. Шрам на губе растянулся в улыбке. — Не переживай, — сказала она. — Я умею разговаривать с большими мальчиками. Особенно с теми, у которых сердце на весах. Стражник посмотрел на нее. Не с гневом, но с настороженностью. Он знал, что она — не просто убийца. Она — угроза. Но приказ есть приказ. Он поднял руку и жестом указал на дверь. — Проходите, — сказал он. Кабинет Лорда-Казначея был вырезан в самом сердце скалы, но выглядел так, будто его привезли с верхнего мира. Внутри — ни криков, ни запаха крови, ни шепота теней. Только тишина. Густая. Напряженная. Как перед бурей. Стены — из темного камня, но отполированного до блеска, в который можно было увидеть свое отражение, если бы оно у тебя было. На них — не гобелены с битвами, не маски чудовищ, а тонкие медные вставки, образующие сложные узоры: лабиринты, весы, замки. Все — символы контроля. Порядка. Расчета. Пол — из черного мрамора, покрытого ковром из кожи неизвестного зверя, с длинным ворсом, поглощающим шаги. Воздух пах ладаном, старой бумагой и чем-то сладковатым — как будто где-то горел воск, пропитанный медом. И окно. Оно было здесь. В подземном городе. Но не просто отверстие в скале. Это был вид. За толстым, отполированным до прозрачности кристаллом — открывался панорамный обзор на самый лучший район «Убежища Шута». Там, где купол из черного камня был выше, где кристаллы светили ярче, где дома стояли ровно, а люди — не боялись ходить по улицам. Там, где царила иллюзия порядка. Иллюзия, которую создал Лорд, и которую он наблюдал, как садовник, который любуется своим садом. За столом сидел он. Лорд-Казначей Маркус. Человек средних лет, но с лицом, уже касающимся старости. Не из-за морщин — их не было вовсе. Из-за глаз. Они были старыми. Уставшими. Холодными. Тело — среднего сложения, не массивное, но и не слабое. Он держался прямо, как человек, который знает цену каждому движению. Одет он был в черную шелковую рубашку с высоким воротом, поверх — тонкий жилет из темной кожи, вышитый золотыми нитями в виде переплетенных ключей. На ногах — ботинки из мягкой кожи, без единого пятна. Все в его одежде говорило: «Я не ношу это для гостей. Я ношу это каждый день. Потому что я могу». Его лицо — почти идеальное: гладкое, без шрамов, без сыпей, без следов болезней. Только один глаз — левый — был неправильным. Глаз был стеклянным, искусственным, но он двигался. Моргал. Следил. Как живой. Только цвет его был неестественным — молочно-белым, с едва заметной трещинкой у виска. Он смотрел на Леона и Линду, и в этом глазе не было ни доброты, ни жестокости. Был только холодный расчет. Когда они вошли, он улыбнулся. Не широко, без радости, но гостеприимно — с оттенком превосходства. Как хозяин, который знает: вы пришли ко мне, а не я к вам. — Прошу, садитесь, — сказал он. Голос ровный, без колебаний. Как будто он читал текст, выученный наизусть. — Мне рассказали о вашем подвиге. Хочу убедиться сам. Линда не села. Она подошла к столу. Положила мешок. Открыла. Черная кровь медленно потекла по полированной поверхности. Внутри — голова Весельчака. Вечная улыбка, стеклянные глаза, даже его безумие — теперь просто предмет. Маркус наклонился. Взглянул. Его лицо не выразило ни отвращения, ни удивления. Он смотрел, как купец на товар. Оценивал. Взвешивал. Считал убытки и выгоды. — Да, — сказал он. — Это он. Настоящий. Не подделка. — Если хочешь увидеть все тело — оно где-то в его доме, в нижних туннелях, — сказала Линда. — Там, где он делал своих кукол. Маркус кивнул. Сел. Сложил руки на столе. — Прекрасно, — произнес он. — Прекрасно. Весельчак был… проблемой. Маркус не стал говорить, на сколько ему мешал этот псих. Не потому что он был сильный, а потому что он вдохновлял. Собирал вокруг себя тех, кого Маркус не мог контролировать: психов, убийц, безумцев. Он был центром хаоса. Убрать одного — просто. Убрать источник — сложно. Леон, стоявший у стены, по началу молчал. А теперь, когда Маркус увидел голову, спросил: — Почему вы не послали туда свою стражу? Почему не уничтожили его сами? Маркус медленно повернул голову. Его стеклянный глаз блеснул. — Потому что мои стражники — люди, — сказал он. — Они боятся. Они чувствуют боль. Они могут потерять рассудок. А Весельчак и его уродцы — нет. Они не боятся. Они наслаждаются тем, что их разум превратили в кашу. Они не чувствуют боли. Они любят танцевать со смертью. И если я пошлю туда своих людей — они вернутся только как трупы. Или как его куклы. Он помолчал. Провел пальцем по краю стола. Не стал говорить о том, что уже пробовал отправить туда своих бойцов. Двадцать бойцов. Они отправились под утренний колокол. Вернулись под вечерний. Всего семь человек. И те — без глаз, без языков, без собственной воли. Они просто шли и смеялись. До самой смерти у ворот дворца. Потом что Весельчак хотел, чтобы Маркус увидел его послание. — А помимо этого… — он улыбнулся. — Стоит моим стражникам спуститься в нижние туннели — на них накинутся все банды, которые меня… не очень любят. Сейчас я не могу позволить себе такую мясорубку. Он посмотрел на Линду. На голову. На Леона. — Вы же… действовали хирургически. Точно. Без лишнего шума. Без жертв. Без свидетелей. Это… впечатляет. Он посмотрел на Линду. В его глазах — не восхищение, но признание. — Седовласая убийца. О тебе ходят слухи. Одни говорят, ты смеешься, когда режешь чужую плоть. Другие, что ты не спишь. А третьи, что ты не человек вовсе. У меня нет привычки верить на слово. Но теперь… когда ты стоишь передо мной, я вижу, что все они могли быть правы. Ты оказалась полезнее, чем я думал. Он откинулся на спинку кресла. — Но давайте опустим всю лирику. Вы не сделали это из альтруизма. Вы не пришли сюда, чтобы «спасти город». Вы пришли за сделкой. Так скажите же — чего вы хотите за голову Весельчака? Золото? Оружие? Безопасность? Или, может быть… доступ к чему-то, что я могу дать, а вы — не можете взять силой? Он смотрел на них. Не угрожающе. Он смотрел на них. Не как на убийц. Как на партнеров. Или на угрозу. Все зависело от их следующих слов. Линда молчала. Она стояла, скрестив руки на груди, а глаза были прищурены, как у кошки, следящей за движением тени. Ее взгляд был прикован к Леону. Не к Маркусу. Не к голове на столе. К нему. Будто ждала, что он скажет. Что он выберет. Она не просила. Не подсказывала. Просто жила в этом молчании, как в своей стихии. Леон сделал шаг вперед. Медленно. Его тело еще помнило боль. Раны под повязками пульсировали, но он шел. Глаза — желтые, с узкими зрачками — смотрели прямо на Лорда-Казначея. — Не нужно золота, — сказал он. — Не нужно оружие. Но мы хотим знать… где находится Гоствэйл. Тишина. Маркус не моргнул. Но его стеклянный глаз — тот, что белый, как лунный камень — на мгновение дрогнул. Будто внутри него что-то щелкнуло. — Гоствэйл? — переспросил он. Голос стал тише. Не удивленный. Осторожный. — Вы просите не награду… а информацию? О городе, которого, возможно, больше нет? Он откинулся на спинку кресла. Пальцы его сомкнулись в замок. — Интересно. Большинство приходят за деньгами. За властью. За местью. А вы… хотите знать. Это… редкость. Информация — самая опасная валюта. Для кого-то она ценнее артефактов. Для кого-то — смертельнее кинжала. Но, как ни жаль… — он помолчал, — я не владею этой информацией. Он встал. Подошел к окну. Посмотрел на город под куполом. На его идеальные улицы. На его ложный порядок. — Я слышал лишь отрывки. Гоствэйл… как-то связан с Астером. Это далекое государство, на другом краю пустошей. Они воюют с Хиденским кругом. А Хиден… — он усмехнулся, — «Убежище Шута» находится как раз на границе с Хиденским кругом. Он обернулся. — Но оставлять вас без награды… я не могу. Вы сделали то, что я не мог. Вы принесли мне голову Весельчака. За это вы получите свое, не волнуйтесь. Он посмотрел на них по очереди. — Недалеко отсюда, в нескольких днях пути, есть город Тирес. Он входит в Хиденский круг. Там правит графиня Элиона. Мы с ней… имеем связь. Она в хороших отношениях с «Убижщем Шута». И у нее есть архивы, шпионы, другие связи. А, что самое важное, она знает о Астере больше, чем кто-либо в этих землях. Если кто-то и знает о Гоствэйле… это она. Леон посмотрел на Линду. Она не изменилась в лице. Только чуть приподняла бровь. Ждала. Она пожала плечами. Шрам на губе дрогнул в улыбке. — Тогда мы уходим. Спасибо за информацию. — Почему бы и нет? — сказала она. — Тирес. Астер. Гоствэйл. Все это — просто названия. Но я устала от здешних туннелей. Леон кивнул. Сделал шаг к двери. — Нет, — сказал Маркус. Спокойно. Твердо. — Вы не можете уйти сейчас. Леон остановился. — Почему? — спросил Леон. Маркус рассмеялся. Низко. Без злобы. С оттенком насмешки. — Потому что вы выглядите так, будто вас только что вытащили из могилы, — сказал Маркус, указав на их окровавленную, изорванную одежду, на шрамы, на грязь. — Вы не доберетесь до Тиреса живыми. Там пустоши. Бандиты. Звери. А на вас даже смотреть больно. Он обошел стол. Встал перед ними. — Вы останетесь на ночь. Вам выделят комнату. Чистую. Без крыс. Без трупов. Вы поспите. Вымоетесь. Примете лекарства, если нужно. А на утро… вы отправитесь с моим караваном. Он как раз везет товар в Тирес. Добавить двух человек в экипаж будет не сложно. Он улыбнулся. — Я думаю, это — достаточная плата за голову Весельчака. Линда фыркнула. Ее красные глаза вспыхнули. — Похоже, ты решил на последок ухватиться за возможность дать нам лишнюю работу, — сказала она. — «Лишние охранники за бесплатно» — так? Маркус не стал отрицать. Просто пожал плечами. — Защита у каравана хорошая. Но лишние мечи — особенно у тех, кто справился с Весельчаком — это не лишние. Он посмотрел на них. На их израненные тела. На их пустые руки. На их глаза, в которых не было страха. — Сегодня отдыхайте, а завтра в путь. И да… — он улыбнулся, — не пытайтесь сбежать. Мои стены не любят тех, кто нарушает гостеприимство. Он указал им на выход. И они вышли. Тут же — служанка. Она появилась бесшумно, как тень, вышедшая из-за портьеры. Ее звали Лира, но этого имени Леон и Линда не узнают никогда. Она была получеловек, полузверь — с телом, изящным и женственным, но с лисьими ушами, острыми и подвижными, реагирующими на каждый звук. Ее хвост, пушистый, как у степной лисы, медленно покачивался за спиной, будто в такт невидимой мелодии. Когти на пальцах были коротко подстрижены, но все еще ощутимо царапали пол, когда она шла. Лицо — человеческое, но с заостренными чертами, с янтарными глазами, в которых не было ни рабства, ни гордости — только привычка к подчинению. — Госпожа, господин, — сказала она, склонив голову. Голос — тихий, но четкий. — Мое имя Лира. Прошу, следуйте за мной. Линда фыркнула. Потом рассмеялась — коротко, ехидно. — О, смотрите, Леон, — у нас теперь и прислуга есть. Госпожа, господин… — она саркастически повторила, подражая интонации Лирy. — Как будто мы не те самые, кто принес отрубленную голову с улицы, как мешок с картошкой. Она пошла за служанкой, почти вприпрыжку, как будто сама была зверем, играющим с добычей. Леон последовал за ней молча. Его глаза — желтые, с треугольными зрачками — скользнули по Лире. Он не смотрел на нее, как на урода или на раба. Он просто считывал движения, дыхание, напряжение. Она не была опасной. Только прилежной и исполнительной. Или притворялась, что таковой является. Они прошли по коридору, свернули в боковую арку, украшенную резьбой в виде переплетенных змей. Дверь открылась — и перед ними предстала ванная. Это было не просто помещение. Это был храм чистоты. Потолок — высокий, вырезанный в камне, с кристаллами, расположенными так, чтобы свет падал мягкими бликами, как на дне озера. Пол — из теплого, полированного серого камня, слегка шероховатого, чтобы не скользить. По периметру — медные желоба, по которым теплая вода медленно стекала вниз, исчезая в щелях. В центре — резервуар. Не ванна. Бассейн. Выложенный белой керамикой, наполненный парящей водой, в которой плавали лепестки каких-то цветов — синих, с фиолетовым отливом, пахнущих чем-то сладким и древним. Над ним — решетка, через которую подавался теплый пар, окутывая все легкой дымкой. По стенам — ниши с маслами, благовониями, кусками мыла, вырезанными в форме листьев. Воздух был теплым, влажным, как в утробе. Тихим. Здесь не было эха. Только шепот воды и тихое дыхание камня. — Здесь вы можете отдохнуть, — сказала Лира. — Для начала — обмыться. Пожалуйста, сложите свои вещи на полку у входа. Я их возьму — постираю, заштопаю, к утру будут как новые. Линда оглянулась. Ее красные глаза сверкнули. Она улыбнулась — не дружелюбно. Хищно. — О, как мило, — прошептала она. — Ты будешь прислуживать нам, как настоящая рабыня? Она не стала ждать ответа. Резко сбросила дублет. Потом — рубашку. Бросила все это на полку, даже не посмотрев, как они упали. Потом — наручи. Пояс, который уже был без ножен. Осталась в кожаных штанах, но и те быстро оказались на полу. — Ах, — простонала она, потянувшись, — спина… руки… после битвы все болит. Я вряд ли смогу сама помыться… Мне нужна помощь. Она посмотрела на Лиру. Прямо. Вызывающе. Но Лира не дрогнула. — В мои обязанности не входит обслуживание гостей в ванне, — сказала она. — Но, если вы не можете сами, то я помогу. Она перевела взгляд на Леона. — А вы, господин? Вам тоже потребуется помощь? — Нет,  — ответил он. — Смогу сам. Она кивнула. Молча, но без облегчения. А Линда хихикнула. Потом вприпрыжку побежала к резервуару, как дитя к реке. Спрыгнула в воду. Не осторожно, а с плеском. Вода взметнулась, окатила пол. Она вынырнула, откинула седые волосы назад, закинула голову и застонала — протяжно, театрально. — О-о-о-о… как же хорошо… Лира, ты должна войти. Помочь мне… я не чувствую рук… Лира молча сняла одежду. Аккуратно. Положила на стул. Осталась обнаженной. Ее тело — гибкое, с легкими шрамами на бедре и плече — не было скрыто. Она вошла в воду. Тихо. Спокойно. Взяла кувшин, наполнила его водой, полила Линде на плечи. Линда закрыла глаза. Потом вдруг вскрикнула — резко, как будто ее ударили. — Ах! Там… между лопаток… очень больно… потри сильнее… Лира не ответила. Просто провела мылом по спине. Линда стонала. Смеялась. Иногда бросала взгляд на Леона. Он сидел на каменной скамье у противоположной стены. Молча. Спокойно. Снял плащ. Потом рубашку. Его тело — не мускулистое, но крепкое, изрезанное шрамами, покрытое синяками, с ожогами на ногах — выглядело как карта страданий. Он не стеснялся. Не прятался. Просто взял мыло, кувшин с водой и начал полоскать раны. Медленно. Аккуратно. Каждое движение давалось с усилием. Он не смотрел на женщин. Ни на Линду, ни на Лиру. Он смотрел на свои руки. На кровь, смываемую с кожи. На шрамы, которые, кажется, не заживут уже никогда. Линда вскрикивала. Стонла. Просила «сильнее». Лира молчала. Делала свое. А Леон — промывал раны. И думал только о Гоствэйле. И о том, что завтра — путь продолжится. Когда стоны стихли, а вода перестала плескать, Линда вышла из воды, как королева из морской пены — медленно, с преувеличенной грацией. Капли стекали по ее худому, покрытому шрамами телу. Она встала на каменный край резервуара, раскинула руки, будто принимая поклонение, и глубоко вдохнула пар. — Ах, Лира… — протянула она, голосом, насыщенным ложной благодарностью. — Ты — ангел в лисьей шкуре. Ты спасла меня. Я чувствую себя… чистой, удовлетворенной. Лира молчала. Только вытерла руки полотенцем и аккуратно сложила его на скамью. Ее уши чуть дрогнули — от ехидства и от того, что она слышала это тысячу раз. Линда повернулась к Леону. Он сидел на том же месте, где и был — молчаливый, сосредоточенный. Вода стекала по его телу, смывая кровь, грязь, следы битвы. Он не торопился. Каждое движение давалось с болью, но он терпел. — Жаль, что ты не присоединился, — сказала Линда, обернувшись, уже начиная вытираться. — Было бы весело. Ты бы посмотрел, как Лира нежно моет мне спину. Как стонет, когда я прошу сильнее. Может, ты бы даже… возбудился. Леон не дрогнул. Просто продолжал полоскать рану на боку. — В этом не было необходимости, — сказал он. — Мои руки мешали бы ей. А ты — слишком много говоришь в воде. Линда фыркнула. Потом рассмеялась — коротко, сухо. — Ты ответил точно так, как я и думала, — сказала она. — Холодно. Без эмоций. Как будто внутри у тебя не сердце, а камень. Лира закончила вытираться. Ее тело — гибкое, покрытое легким пушком, с шрамами, оставшимися от прошлого, — скрылось под простой, но чистой одеждой слуг. Серая туника, пояс, мягкие сапоги. Она не торопилась. Каждое движение — точное, как будто она оттачивала его годами. — Прошу, госпожа, господин, — сказала она, не глядя на Линду. — В шкафу — чистая одежда. Для вас обоих. Пожалуйста, оденьтесь. Вам нужно обработать раны. Леон кивнул. Встал. Двигался медленно, но уверенно. Подошел к шкафу — массивному, из темного дерева, с медными ручками. Открыл. Внутри — две стопки одежды. Его — рубашка из грубого, но прочного полотна, темные штаны, куртка из мягкой кожи. Для нее — похожее, но с более узким кроем, с короткими рукавами. — Как вы успели подготовить это? — спросил Леон. — Мы только пришли. — Одежда всегда здесь, — ответила Лира. — Для гостей, которые принимают ванну. Ее меняют каждые три дня. Она чистая, новая, готовая в любой момент. Он молча начал одеваться. Каждое движение отзывалось болью — особенно когда натягивал рубашку через плечо, раненное ножом Весельчака. Он стиснул зубы, не издав ни звука, ни стона. В последнюю очередь он подошел к месту, куда сбросил свои изношенные вещи. Рядом с тканью лежал его кулон, который он отложил специально, чтобы н е забыть. Лира заметила его. Видела, как Леон вешает его себе на шею и прячет под одежду. Запомнила. Линда, напротив, переодевалась с шиком. Бросила полотенце на пол. Надела рубашку — та была ей велика, висела, как мешок. Штаны тоже — чуть ниже лодыжек. Но она не жаловалась. Только усмехнулась, поправив ворот. — Ну что, выгляжу как благородная дама? — спросила она, кружащимся движением. — Выглядишь как воровка, переодетая в ливрею, — ответил Леон. Она рассмеялась. На этот раз — искренне. Лира стояла у двери. — Прошу, следуйте за мной. Вас ждет комната для обработки ран. Там есть все необходимое. И… — она замолчала. — Я дам вам лекарства. Те, что вы использовали раньше… скорее всего их здесь нет. Но есть другие. Лучшие. Леон посмотрел на нее. Впервые за вечер — пристально. — Веди, — сказал он. Они вышли из ванной. Воздух стал прохладнее. Запах пара остался позади, как воспоминание. Теперь — коридор. Тихий. Освещенный кристаллами. И впереди — дверь. Не такая, как в кабинете Маркуса. Простая. Комната, в которую они вошли, была не похожа на остальные помещения дворца. Здесь не было роскоши, не было резных панелей или полированных полов. Это было место, где тело лечили, а не украшали. Стены выложены плотным, темным камнем, покрытым слоем извести, чтобы не скоплялась плесень. Пол — из крупных плит, выровненных по уровню, с небольшими желобками по краям для отвода воды. Под потолком — кристаллы, но не белые, как в кабинете Маркуса, а бледно-голубые, излучающие спокойный, почти целительный свет. Воздух пах сухими травами, чем-то горьким и сладковатым одновременно — как будто здесь хранили память о боли и попытках ее остановить. В центре стояли две узкие кушетки из дерева, покрытые толстыми матрацами из сухой травы и грубой ткани. На одной из них уже лежало чистое полотенце. У стены — шкаф из темного дуба, с несколькими ящиками и стеклянными дверцами. Над ним — полка с книгами в кожаных переплетах, их страницы были потрепаны, как будто их читали тысячу раз. На другой стене — крюки для бинтов, висели инструменты: щипцы, скальпели, костные иглы. Все это было старым, но чистым. Каждый предмет — на своем месте. Это была не комната слуг. Это была аптека. Лечебница. Место, где власть заботилась о теле, чтобы оно могло служить дальше. Лира подошла к шкафу. Открыла стеклянные дверцы. Внутри — флаконы из темного стекла, наполненные жидкостями разного цвета: зеленой, бурой, темно-синей. Маленькие банки с мазями, закрытые восковыми пробками. Рулоны бинтов, сложенные аккуратно, как письма. Пучки сухих трав, связанные шпагатом, с бирками на древнем языке. Она взяла один флакон — с темно-желтой жидкостью, похожей на смолу. Потом — банку с белой мазью, густой, как сливки. И бинт — чистый, белый, пахнущий лавандой. Подошла к Леону. — Пожалуйста, поднимите рубашку, — сказала она. Леон посмотрел на Линду. Она стояла у двери, прислонившись к косяку, с руками, сложенными на груди. Ее красные глаза следили за каждым движением служанки. Шрам на губе дрогнул — едва заметно. Он не знал, что она думает, но знал — она следит. Он медленно поднял рубашку. Обнажил торс. Шрамы пересекали его, как старые реки на карте. Новые раны — свежие, красные, с запекшейся кровью — покрывали бок, грудь, плечо. Ожоги на ногах были закрыты повязками, но и они требовали внимания. Лира не вздрогнула. Не охнула. Просто взяла флакон, откупорила его. — Выпейте половину, — сказала она. — Это для вас. Остальное — для госпожи. Леон глотнул. Жидкость была горькой, с оттенком чего-то древесного. Проглотил. Внутри разлилось тепло, как будто кровь стала течь быстрее. Потом она взяла мазь. Открыла банку. Запах был неожиданным — не резким, как у обычных лекарств, а мягким, с нотками мяты и чего-то, что напоминало дым костра. — Что это? — спросил Леон, когда она начала наносить мазь на свежую рану у его бока. — Смесь из корня белого ландыша, сока каменного мха, пепла белого гриба и листьев волчьего ореха, — ответила Лира. — Старинный рецепт. Улучшенный. Леон нахмурился. — «Бесова смесь»? — спросил он. Лира замерла. На мгновение. Ее лисьи уши дрогнули. Она посмотрела на него. — Нет, это не «Бесова смесь». Та была грубой. Жестокой. Убивала боль, но не лечила тело. Только скрывала раны. Это — ее улучшенная версия. «Белая Амбра». Названа в честь Амбры. — Амбры? — переспросил Леон. Лира кивнула. — Дочь третьего правителя Хидена, — отвечала она. — Говорят, девочка была хрупкой, болела с самого детства. Цирюльник разработал эту мазь, чтобы спасти ее от травмы, но не успел. Принес ее во дворец на день позже. Девочка уже не дышала. Она помолчала. Нанесла мазь на резаную рану на груди. — Правитель не наказал цирюльника. Он сказал: «Пусть это средство носит ее имя. Пусть оно спасает других, даже если не смогло спасти мою дочь». С тех пор «Белая Амбра» используется здесь. А «Бесова смесь»… ее забыли. Ее упоминают только в старых книжках и там, где пишут о пытках. Она посмотрела на Леона. — Удивительно… что молодой пустой, такой, как вы, знает о таких вещах. — Об этом мне рассказал наставник, — сказал он. — Он знал много старых рецептов. Лира улыбнулась. Не широко. Тонко. Почти незаметно. — Ваш голос стал чуть мягче, когда вы сказали «наставник», — заметила она. — Похоже, он был хорошим человеком. Леон не ответил. Только сжал челюсти. В его глазах — ничего. Но внутри — что-то дрогнуло. Она закончила с мазью. Взяла бинт. Начала аккуратно обматывать грудь, бок, плечо. Каждый виток — точный, не слишком туго, не слишком слабо. Когда закончила, повернулась к Линде. — Теперь ваша очередь, госпожа. Линда оттолкнулась от двери. Улыбнулась. Шрам на губе растянулся. — Ну что, Лира, снова будем играть в «я-твоя-госпожа»? — сказала она. — Ну ладно. Только не трогай шрамы. Они мне дороги. Она сняла рубашку. Ее тело — худое, покрытое старыми и свежими ранами — блеснуло в свете кристаллов. Лира молча взяла флакон. Отмерила половину. Подала. — Выпейте. Потом — раны. Линда глотнула. Поморщилась. — Горько. Лира не ответила. Просто взяла мазь. И комната снова наполнилась тишиной. Только шуршание бинтов. Только дыхание и запах старой боли, которую пытались исцелить. А за стенами дворца — ночь, которую тут определяли тускневшие кристаллы, поглощала город. Когда мазь закончилась, а все раны были перевязаны - служанка повела их по тихим коридорам, где даже эхо шагов звучало приглушенно, будто стены поглощали звук. Воздух здесь был прохладнее, кристаллы в потолке горели тусклее, их свет едва касался пола, оставляя углы погруженными в полумрак. Больше не было стражи. Не было слуг. Только пустота и тишина, как будто они спускались все глубже в сердце дворца — не в его роскошь, а в его секреты. Лира остановилась у одной из дверей из темного дерева. Над ней — лампа с кристаллом, горевшим мягким бирюзовым светом. — Вот комната, — сказала она. — Две кровати. Достаточно места для госпожи и господина. Надеюсь, подойдет. Линда скривилась. Ее красные глаза блеснули, когда она бросила взгляд на Леона. — Ох, какая жалость, — протянула она ехидно. — Я думала, нам дадут одну кровать. Было бы уютнее. Теплее. Интереснее. Леон не дрогнул. Даже не отвел взгляда. — Две — лучше, чем одна, — сказал он. — Так проще следить друг за другом, в случае чего. Линда прикрыла рот ладонью, будто в притворном удивлении. — О-о-о… — протянула она. — Неужели ты собираешься следить за мной посреди ночи? Не доверяешь мне? Или, может, ты боишься, что я украду что-нибудь у тебя? Например… твое сердце? — Говорю только с точки зрения безопасности, — ответил он. — Ты сама знаешь — это не твой дом. И не мой. Здесь все может случиться. Лира, стоявшая у двери, молча ждала. Потом прокашлялась и попросила: — Минуту внимания, пожалуйста. Она открыла дверь. Комната оказалась небольшой, но для «Убежища Шута» — настоящим дворцом. Стены — из теплого, светлого камня, выровненного и покрытого слоем извести. Пол — из дубовых досок, отполированных до блеска. У окна — узкая, но глубокая ниша с подушками, выходившая на внутренний двор, где росла одна-единственная черная ветла, вырезанная из камня и покрытая мхом, будто живая. По разные стороны комнаты стояли две кровати. Простые, но крепкие. Деревянные изголовья, покрытые резьбой в виде переплетенных змей. На каждой — толстые матрацы из сухой травы, покрытые чистыми простынями и теплыми одеялами из шерсти. У изголовья — маленькие столики. На одном — керамический кувшин с водой и стакан. На другом — свеча в медном подсвечнике. У дальней стены — шкаф из темного дуба, с двумя ящиками и зеркалом, слегка потускневшим от времени. Рядом — вешалка для одежды. В углу — таз с водой, полотенце и кусок мыла, положенный сверху. Все было чистым. Не новым. Но заботливо подготовленным. Линда сразу вошла. Не стесняясь. Осмотрелась, как хозяйка, захватывающая новую территорию. Подошла к кровати, села, проверила, не скрипит ли. Потом встала, открыла шкаф, провела пальцем по внутренней стороне. Никакой пыли. Усмехнулась. — Ну что ж, не так уж плохо, — сказала она. — Может, даже не сожгу это место ночью. Леон вошел спокойно. Осмотрел комнату. Проверил окно. Замок на двери. Углы. Места, где можно спрятаться. Он не искал уюта. Он искал угрозы. Лира стояла на пороге. — И еще одно. Прошу, не шумите, — сказала она. — Стены и двери толстые, но звук все равно может проникнуть. И… — она отвела взгляд. — Здесь слышат почти все, даже за стенами. Линда повернулась к ней, улыбнулась своей жуткой, шрамной улыбкой. — Не переживай, лисичка, — сказала она. — Мы не доставим проблем. Я, конечно, могу завизжать, если Леон вдруг решит проявить инициативу… но он же не решится, правда? Леон не ответил. Только снял куртку и положил на край кровати. Лира поклонилась. Медленно. Аккуратно. — Спокойной ночи, — сказала она. И закрыла дверь. Щелкнул замок. Не громко. Но четко. Как предупреждение. Они остались одни. В тишине. В тепле. В ловушке, обитой шерстью и чистотой. Комната погрузилась в тишину. Бирюзовый свет кристалла за окном стал еще тусклее, как будто сама ночь притихла, боясь нарушить хрупкое равновесие между двумя людьми, разделенными расстоянием в несколько шагов и пропастью в душах. Линда лежала на своей кровати, не накрывшись одеялом. Руки за головой. Седые волосы раскинулись по подушке, как пепел после пожара. Она смотрела в потолок, в те самые трещины, что, может быть, когда-то были частью древнего пророчества, вырезанного в камне. Ее грудь ровно поднималась и опускалась. Но она не спала. Ее красные глаза, не моргая, следили за тенью, медленно ползущей по стене, отраженной от кристалла. Леон лежал на другой стороне комнаты. На боку, спиной к ней. Глаза закрыты. Но тело — напряженное. Дыхание — слишком ровное для сна. Он не спал. Он притворялся. Как делал всегда, когда чувствовал, что его изучают. И тут она заговорила. Тихо. Без предупреждения. Голос — не ехидный, не насмешливый, будто впервые она заговорила по-настоящему. — Знаешь… — начала она. — Ты единственный, кто не боится быть рядом со мной. Помимо тех психов. Он не ответил. Только чуть сжал пальцы. Она помолчала. Потом, почти шепотом: — Чего ты желаешь, Пустышка? Он открыл глаза. Но не повернулся. Только сказал: — Хочу добраться до Гоствэйла. Она негромко рассмеялась. Не язвительно. Почти грустно. Смех отражался как эхо в пустой комнате. — Неужели ты думаешь, что я не слышу? — прошептала она. — Как лжет твоя душа? Громко. Противно. Как скрип ржавой двери в доме, где давно никто не живет, но которую все равно запрещено открывать. Он не знал, что ответить. Возможно потому, что она была права. Быть может Гоствэйл — это не цель. Это просто часть пути к чему-то другому. К памяти? К тому, кем он был? Или к чему-то совершенно не связанному? Он не знал. Потому — молчал. — Не нужно отвечать, — сказала она. — Ты и сам не знаешь, чего хочешь от мира. Ты только чувствуешь пустоту. И пытаешься наполнить ее чем-то, что, может, и не существует. Она повернула голову. Посмотрела на его спину. — Но я знаю, чего хочу от тебя. Пауза. Длинная. Напряженная. — И… — она чуть улыбнулась. — Это почти то же самое желание. Он не обернулся. Но внутри что-то дрогнуло. Что-то, что он давно считал мертвым. Линда закрыла глаза. Улыбка на лице осталась. Тонкая. Загадочная, как обещание, которое никто не просил давать. — Спи, Пустышка, — прошептала она. — Завтра снова будем убивать.