На той стороне парты

Уроки закончились. Карина молча собирала вещи, пока не услышала вибрацию телефона. Сообщение от Кристины Павловны: «Зайди ко мне в кабинет. Сейчас. Пожалуйста.» Карина почувствовала, как внутри всё оборвалось. Без смайликов, без намёков. Только «пожалуйста». Это было тревожно. Кабинет. После уроков. Карина зашла. Дверь мягко захлопнулась за её спиной. Кристина стояла у окна, спиной к ней. Руки скрещены. Молчание. Карина прошла чуть ближе. Остановилась. — Вы звали меня? Кристина медленно обернулась. Её взгляд был не холодным, нет — он был полным внутренней боли и сдержанности. — Карина… — сказала она тихо. — Нам нужно поговорить. Карина выпрямилась. Она ждала — надеялась, что это будет признание, шаг навстречу. Но всё пошло иначе. — То, что между нами происходит… — Кристина опустила глаза, потом снова встретилась с её взглядом. — Это не может продолжаться. Мы зашли слишком далеко. Я — твой учитель. А ты — ученица. И это граница, которую нельзя пересекать. Молчание. Карина хотела что-то сказать — возразить, пошутить, уколоть, но не могла. Слова застряли в горле. Кристина подошла ближе. — Я не отрицаю, что между нами есть что-то. Это… — она сделала вдох. — Но это неправильно. Я не должна этого чувствовать. Ты не должна. Нам нужно всё забыть. Всё. И жить как раньше. Карина резко усмехнулась, но не от веселья. — Как раньше? Вы серьёзно? После того, что вы мне написали? После каждой нашей встречи? Как раньше уже не будет, Кристина Павловна. — Карина… — голос Кристины дрогнул. — Нет. — Голос Карины стал твёрже. — Я не ребёнок. Я чувствую, понимаю. Это не игра. Это не просто школьная влюблённость. Вы сами это знаете. Кристина отвела взгляд. На секунду в её глазах промелькнул страх — не перед Кариной, а перед собой. Перед тем, что это всё правда. — Уходи, — прошептала она. — Пожалуйста. Карина стояла ещё пару секунд, будто ждала, что та передумает. Но Кристина так и не посмотрела снова. Карина кивнула, сжала губы и, не сказав ни слова, вышла. Дверь закрылась с лёгким щелчком. В коридоре было тихо. Карина шла по пустому школьному коридору, как по пустыне — ничего, только звуки собственных шагов и бешеное сердце. На душе — тишина и шум одновременно. И чувство, что кто-то только что… вырвал кусок изнутри.

***

После разговора в кабинете, Карина не плакала. Слёзы были где-то глубоко внутри, зашиты по самому краю, и наружу не выходили. Зато выходила ярость. Чистая, сгустившаяся до огня внутри грудной клетки. Был матч. Сегодня. И Карина собиралась на него как в бой. — «Не будет по-прежнему — и не надо.» — подумала она, затягивая кроссовки туже обычного, словно собиралась выжать из себя максимум, сломать себя и собрать заново. Она села за руль, музыка грохотала в колонках. Пробки, светофоры, чужие машины — всё казалось шумом. Мир вне игры перестал существовать. За 20 минут до матча. Карина переодевается в раздевалке. Майка №77. Чёрная повязка на запястье. Волосы убраны в высокий хвост — боевой режим. Команда её чувствует — Карина на пределе. Заряжена. Молчит. Только взгляд — ледяной и обжигающий одновременно. Тренер окликнул её: — Карина, на тебе первая четверть. Ведёшь атаку. Она кивнула. — Уничтожу. Игра началась. Карина — пуля. Молния. Она проходит между игроками с точностью скальпеля. Трибуны ревут, кто-то выкрикивает её имя. Карина бросает — трёшка! — и снова убегает в защиту, не показывая ни грамма эмоций. И вот в толпе — движение. Карина мельком замечает её. Кристина. Стоит, сжала ремень сумки. На ней пальто, волосы собраны, взгляд… встревоженный. Она явно не хотела, чтобы Карина заметила, но… уже поздно. Внутри Карины — удар. Как будто дыхание сбилось. Словно по ней прошёл ток — от пяток до затылка. Она продолжает играть — но что-то меняется. Теперь её тело двигается не от ярости, а от того, чтобы показать. Показать, кто она. Что она может. Как горит. Для неё. Кристина сидит. Рядом с ней — пустое место, потому что никто не хочет садиться рядом с женщиной, излучающей такую неясную, но сильную энергетику. Она смотрит на Карину — и не может оторваться. С каждой минутой её глаза становятся всё более влажными. Она будто чувствует, как Карина рвёт своё сердце прямо на паркете. И эта игра — не просто игра. Это — исповедь. Вторая половина игры. Карина вышла на паркет, как будто это был её собственный мир. Лёгкая на ногах, как танцовщица, и резкая, как выстрел. Мяч будто прилипал к её рукам — один финт, второй, резкое движение, обводка. Соперницы отставали, терялись, а трибуны взрывались: — «ДАВАЙ, №77!» Но Карина играла не ради победы. Она играла — для неё. Для Кристины, которая сидела высоко, на скамье в первом ряду. Она не ушла. Не отвернулась. Смотрит. Карина сделала финт, закрутила мяч за спиной, качнула соперницу — та полетела в воздух, растерялась, а Карина, легко улыбнувшись, бросила трёху с угла. Мяч — в кольцо. Трибуны взрываются. Кристина наклоняется вперёд, глаза — в огне. А потом началось. Соперница — резкая, сухая девчонка с косой до пояса — подбежала к Карине вплотную. — «Смотри, как выёживается, кукла с трибунами флиртует!» Карина, не глядя, прошептала с ухмылкой: — «Завидуй молча. У тебя даже мяч не держится в руках, не то что чьё-то внимание.» Это было сказано легко, с тем самым фирменным тоном Карины: холодно, хлёстко, убийственно красиво. Соперница не выдержала. Удар. Прямо в лицо. Кулак — в губу. Раздался глухой, мокрый звук. Карина отлетела назад на шаг — и замерла. Из губы хлынула кровь. Прямо в майку, на грудь, вниз по подбородку. И потом — ответ. Карина медленно подняла взгляд. Глаза были тёмными, почти чёрными от бешенства. Улыбнулась. — «Ты зря это сделала.» Разворот. Рывок. И — удар в нос. Сухой, резкий, точный, выверенный, как её броски. Соперница упала навзничь. Закричала. Кровь хлынула на паркет. Судья вскочил, свисток разрывает воздух. — СТОП! ПРЕКРАТИТЬ! Ассистенты вбегают, разнимают, держат Карину за плечи. Судья подбегает: — «№77 ты удалена. Соперница — удалена. Хотя соперница итак бы не продолжила играть со сломанным носом» Карина не отвечает. Только вытирает кровь с губы. Губа распухла, всё лицо — в алом. В глазах — пылающий лёд. Она поворачивается к трибунам. Кристина стоит. Рука у неё на груди. Глаза — расширены. Она в шоке. Восхищении. Боли. Карина ей подмигивает. Матч закончился победой. Карина — героиня, почти, хоть и удаленный, но мвп. Но она не празднует. Не обнимается с командой. Не идёт к тренеру. Она идёт в сторону душевых, кровь всё ещё капает с подбородка, и её тёмные глаза ищут только её. И только одно крутится в голове: «Видела ли ты, как я за тебя дерусь?» «Почувствовала ли ты, как я горю?»

***

Карина вышла из здания резко — почти бегом, в руках спортивная сумка, капюшон накинут на голову. Губа разбита, всё лицо запеклось в крови, но она даже не чувствует. Она — как оголённый нерв, вся на взводе. Внутри всё горит. Садится в машину, дергает дверь — и вдруг слышит: — — «Карина!» Голос. Тот самый. Слишком родной. Слишком нужный. Слишком больной. Карина оборачивается. У машины — Кристина. Та в пальто, волосы растрепались, дыхание сбито — она бежала. На лице тревога, в глазах… всё сразу. Страх. Вина. Грусть. Любовь. Кристина поднимает руки, будто хочет подойти ближе, но боится: — — «Ты не можешь сейчас ехать. У тебя кровь, Карина, ты дрожишь… пожалуйста, позволь—» Но Карина перебивает, резко, сухо, зло: — — «Какого черта ты тут делаешь?» Тишина. Тишина, в которой слышно только, как капает кровь с подбородка Карины на асфальт. Карина делает шаг к Кристине. Лицо в тени, но глаза сверкают: — — «Ты же сама сказала — всё прекратить. Забыть. Вернуться к прежней жизни. Уроки, тетрадки, дистанция. Зачем ты пришла, а?» Кристина молчит. Её губы дрожат. Ресницы опущены. Но потом она поднимает глаза. Глаза — полные любви. И не говорит ничего. Потому что всё уже сказано. Этой тревогой, с которой она бежала через трибуну. Этим взглядом, полным боли, когда Карину ударили. Этой паникой в голосе. Этим вечерним присутствием здесь, вопреки запретам, вопреки страху, вопреки правилам. Карина смотрит на неё. Ждёт. Требует. И шепчет, уже тише, но с болью: — — «Ты не имела права приходить… если не готова остаться.» Кристина всё ещё молчит. Но делает шаг вперёд. Кладёт руку на дверь машины. Тихо, чуть хрипло: — — «Я не могу… не приходить.» Карина хочет что-то сказать, но не может. Слова застряли. Потому что сердце бьётся так, будто вот-вот вырвется. Сцена застывает. Две фигуры под жёлтым светом фонаря. Они стоят рядом. Слов мало. Но между ними — вся вселенная. Карина не двигается. Стоит с ключами в руке, дрожит — не то от холода, не то от адреналина. Кровь на губе подсыхает, щиплет. Щека пульсирует. Но она не отводит глаз от Кристины. Кристина же подходит ближе — уверенно, мягко, уже без страха. Что-то внутри неё сломалось… или наоборот, вырвалось наружу. Она берёт Карину за запястье, осторожно, но твёрдо. И почти шепчет, но с железной интонацией: — «Ты не поедешь за рулём. У тебя, возможно, сотрясение. Ты злишься, ты дрожишь — ты не в состоянии.» Карина хмурится, уже не с прежней злостью, а с растерянностью. Губа снова начинает кровить, и она смахивает кровь ладонью. Молчит. Кристина делает шаг ещё ближе, почти касаясь её плечом, и добавляет, глядя ей в глаза: — «Дай ключи. Я тебя отвезу.» Карина смотрит на неё снизу вверх. Сердце будто сжалось. — «Ты серьёзно?» Сухой голос, но внутри — комок. — «Ты сама всё это отрезала. Разрубила. А теперь хочешь быть рядом?» Кристина отвечает сразу. Не уходит, не опускает глаз, не избегает: — «Хочу, чтобы ты была жива. Целая.» И вдруг голос Карины становится тише, почти беззвучным: — «А если ты не сможешь остановиться? Если это уже не просто… забота?» Кристина делает последний шаг. Стоит в сантиметре от неё. Дышит в такт. Медленно, спокойно, глядя прямо в глаза. И шепчет: — «Тогда я буду рядом. Пока ты не скажешь — «уходи». Молчание. Карина, сжав кулаки, кивает. — «Хорошо. Вези.» Карина бросает ключи Кристине. Кристина помогает Карине пристегнуть ремень, касается её руки. Их пальцы почти переплетаются, но обе делают вид, что это случайно. Машина плавно трогается с места. Улицы Москвы скользят мимо фарами. В салоне тихо играет музыка. Что-то атмосферное, ненавязчивое. Карина смотрит в окно. Щека распухла, губа пульсирует, но её мысли не о боли. А о ней, сидящей рядом. Кристина изредка смотрит на неё боковым зрением, но молчит. В машине — тепло. Спокойно. И слишком много всего между строк. Карина первой нарушает тишину. — Ты не задашь ни одного вопроса? Голос хрипловатый, ироничный. Как будто она шутит. Но не до конца. Кристина не сразу отвечает. — Нет. Пауза. — Ты всё скажешь, когда будешь готова. Я не тороплю. Карина усмехается сквозь боль. Небрежно смотрит на неё сбоку. — Серьёзно? Даже не хочешь спросить, зачем я вообще залезла в драку? Кристина кидает взгляд через зеркало. — Я знаю, зачем. — Ну, да? — За меня. Карина отрывает взгляд от окна. Удивлённо и — впервые за весь вечер — по-настоящему тепло смотрит на Кристину. — Ты знала? — Я чувствовала. Карина тихо улыбается, откидываясь в кресло, но губа тут же ноет, и она сжимается. Кристина замечает, и её голос становится тише: — Ты как, кстати?.. — Терпимо. Вышибла ту дурочку знатно, правда? — Впечатляюще. Но ты могла потерять игру. И здоровье. Карина чуть мотает головой. — Ты сидела на трибунах и ты видела, но это была моя игра, мой prime. Машина въезжает в тихий квартал. До дома Карины остаётся совсем немного. Кристина резко включает поворотник и приостанавливается у пустого перекрёстка. Машины нет, но она будто хочет продлить момент. — Знаешь, я целый день думала… Карина поворачивает к ней голову. — О чём? — О том, что я сказала тебе в кабинете. Что нужно всё забыть. Что я учитель. А ты — ученица. Карина жмурится, а потом медленно говорит: — Это не отменяет того, что ты — человек. И что я — тоже. Кристина снова включает поворотник. Молчит. — Всё это слишком сложно, Карин. И… опасно. — Я не опасность. Я — не твоя слабость. Я — просто ты, в других декорациях. Она улыбается. Устало, но светло. Кристина хмурится, но в глазах появляется то же, что было на трибунах — страх и восхищение. — Ты — огонь. Слишком живой. Я могу обжечься. — Обжигайся. Только не уходи. Их взгляды сталкиваются. Секунда, две, три. Машина стоит посреди улицы. А время будто остановилось. И Кристина, не глядя, вдруг тянет руку и кладёт её на ладонь Карины. Мягко, но уверенно. Никаких слов. Их пальцы не сцепляются — просто касаются, но в этом касании — всё: тревога, страх, нежность, вина, желание, тепло, упрямство. Карина чуть вздрагивает. Поворачивает голову. Её глаза — тёмные, прямые, горячие. Как будто всё внутри неё в этот момент принимает одно чёткое решение. — Ты так не должна, — хрипло говорит она, сжимая пальцы Кристины. — Ты ведь так говорила сама. Кристина смотрит на неё. Смотрит долго. Глаза влажные, но без слёз. А потом, почти шёпотом: — Я уже ничего не должна. И в этот момент — как вспышка, как инстинкт, как импульс — Карина резко наклоняется вперёд. Осторожно. Быстро. Без разрешения. И целует её. Это не страстный поцелуй. Это — поцелуй усталого сердца, которое не может больше держать это внутри. Он мягкий. Нежный. И страшный. Потому что наконец-то — реальный. Кристина не отстраняется. Она замирает. Только крепче сжимает её пальцы. И тихо, почти неслышно, отвечает в этот поцелуй — движением губ, лёгким наклоном головы, дыханием. Минуты не существует. Есть только двоё в машине посреди ночной Москвы. Разбитая губа Карины, вкус крови и свободы. Горько-сладкий адреналин. И необратимость. Когда Карина отстраняется — глаза у неё дрожат, дыхание сбито. Кристина молчит. Только смотрит. Слишком долго. — Ты дура, — выдыхает она. — Ты совсем дура. Карина улыбается. Губа снова трескается. Но ей всё равно. — Дура. Но твоя. Кристина опускает взгляд. Смеётся тихо. Грустно. С любовью. — Поехали домой, Карина. Пока мы ещё не совсем с ума сошли. А Карина пристёгивается. И отвечает просто: — — Кристина Павловна, я не такая, на первом свидании к себе не позову. Кристина усмехается. Машина трогается. Впереди — ночь. И то, от чего уже невозможно отвернуться. Даже если это безумие. Даже если всё это — впервые по-настоящему живое.