Полина

Тоня Новикова являлась вполне сносной характером девушкой семнадцати лет. Проживала она в Белом колодце, на самой окраине деревушки, в шатком домишке и училась в той же самой школе, что и Полина Орлова. Да и как могло быть по-другому: седьмая школа была одна-единственная на всю деревушку. Антонина обучалась в том же самом классе, что и Полина Орлова и носила гордое звание закадычной подруги её младшей сестры. Только вот нрав у Антонины был весьма своеобразен: она являла собой натуру влюбчивую и крайне ветряную. Злые языки поговаривали даже, что Тонька давнёхонько рассталась со своей девичьей честью, однако, с кем именно и когда случилось сие действо — об этом сплетники предпочли загадочно умолчать. Когда в Белый колодец заявились немцы, Тоня самая первая смирилась со всей ситуацией. Отца у скромного семейства Новиковых не было: без вести пропал на фронте.  Мать Антонины — Серафима Алексеевна Новикова (в девичестве, Кирсанова), работала на поле, когда услышала за своей спиной звук тяжёлых шагов… Серафима резко обернулась и лицезрела прямо перед собой не очень молодого, но и не то, чтобы слишком старого немецкого оккупанта. Сейчас он всё надвигался и надвигался на женщину, нацепив на лицо гадкую ухмылку. — Раздевайся, русская! — приказал он по-немецки. — Что?.. Сгинь с глаз моих долой, мразь окаянная!… Не понимаю я твоей мовы, да и понимать совсем не хочу! Пошёл вон отсюдова!  Громко произнеся данные роковые слова, гордая советская женщина повернулась к фашисту спиной и спокойно принялась доделывать свою работу, как внезапно в спину ей уткнулось дуло винтовки. — Russische Schlampe… — прошипел немец, вложив в эту фразу всю свою ненависть и неприязнь ко всему Советскому, и это были последние слова, которые услышала Серафима Алексеевна перед своей моментальной смертью…   Зоя Витальевна Кирсанова померла в первый же день ухода Серафимы в Мир иной: от потери единственной дочери, её любимой кровинушки, попросту не выдержало и без того слабое сердце. Так Антонина Витальевна Новикова осталась совершенно одна в своём домишке. Девушке совершенно не было страшно, отнюдь: она с трепетом и даже каким-то благоговением выполняла все приказания немецких оккупантов. Окраину деревни взяли под свой контроль двое немцев, которым было чуть больше сорока лет. Тоню они совсем не трогали, да и отнюдь не рассматривали в качестве объекта для своих сексуальных утех: готовит поесть, да и ладно; доит корову — сойдёт; угощает яйцами и Куриным мясом — вообще замечательно. Да и сама Тоня не надеялась ни на что с почти престарелыми (как она сама считала), немцами. В тот знаменательный для самой Антонины ясный, совершенно безоблачный день солнце палило нещадно. Жара стояла действительно неимоверная, а на небе и вправду не было ни облачка. Тоня вышла из дому и прямо сейчас бодрым шагом семенила к деревенскому колодцу: набрать питьевой воды в жестяное ведро. Каково же было удивление русоволосой советской девушки, когда она заметила чуть поодаль от колодца Полину Орлову — сестру своей почти лучшей подруги. Да не одну — а с немецким солдатом. Новикова совсем не разбиралась в воинских званиях, поэтому не имела никакой возможности чётко определить, кто же перед ней: простой сержант или офицер. Девушка нарекла Ганса простым званием в собственной голове: «немецкий солдат». Тоня быстро остановилась чуть в стороне от немецкого офицера и Полины и не захотела продолжать свой путь далее: она вмиг решила просто-напросто понаблюдать за весьма странным «дуэтом». Ганс Кляйн умело и быстро наполнил весьма объёмное ведро водой, и, ловко взяв его в левую руку, подал Орловой Полине правую. При этом — он крайне тепло улыбнулся советской девушке… Затем, молодые люди неспешно двинулись по направлению к дому Орловых. Да, всё ещё крепко держась за руки. Тоня заметила повязку на ноге Полины и то, что девушка слегка прихрамывала. От общности увиденной картины, очи Антонины моментально стали похожи на два огромных блюдца. «Вот те на! С молодым немцем шашни крутит Полинка! А с виду — такая приличная всегда была. Целомудренная недотрога. Так вот ты какая, монашка наша чёртова!… А немец симпатичный, очень даже, между прочим». Проследив, покуда Полина Орлова совсем скроется в доме, Тонька нарочно пулей ринулась к колодцу и громко, очень наиграно кашлянула. Эта уловка подействовала безоговорочно: Ганс Кляйн, со всей свойственной парню прыткостью, стремительно обернулся. — Guten Morgen! — приветливым тоном произнесла Антонина, абсолютно без тени всякого смущения. В отличие от Полины Орловой, которой немецкий язык давался с неимоверным трудом, Тоня Новикова говорила на этом языке довольно сносно. Ганс нахмурился: в его планы не входило даже и поверхностное знакомство с очередной советской девушкой: ему вполне было достаточно Таты и Полины. Особенно — последней. Однако немецкий офицер всё-таки вышел за калитку, довольно шаркающей походкой, всем своим нутром показывая Тоньке, что он не заинтересован в их общении. Но загоревшуюся вдруг пылким азартом Тоню было уже не остановить. — Прекрасная погода, не правда ли? — торопливо бросила русоволосая, всё так же на немецком. — Да… Изумительная, — нехотя ответил ей немецкий офицер и порывался уже было пойти в дом сестёр Орловых, как Новикова продолжила свою немецкую речь: — Вы живёте у Орловых? Немец смерил Новикову крайне неприветливым подозрительным холодным взглядом и, не проронив более ни слова, развернулся и размашистым шагом отправился в дом. А Тонька разочарованно вздохнула: отнюдь не такой реакции она ожидала. Делать нечего, без особого энтузиазма набрав полное ведро кристально чистой студёной воды, Новикова поплелась на окраину Белого колодца, к себе домой. «Точно Орлова с этим красивым немцем спит. Ведь не просто так он ей улыбался. Ага, ни с того ни с сего — держи карман шире! И до сих пор её не убил и даже не покалечил серьёзно. За ручки держались… Тьфу ты! Вот же паскуда ты, Полинка!.. Ну ничего. Я найду повод вновь появиться у вашего дома. И всё-всё выясню. А немчура и действительно очень симпатичный, зараза…» — собственные мысли Тоньки ровно с этого самого дня ни на минуту не давали девушке покоя. Новикова твёрдо решила не отступать от своего, наспех и второпях придуманного плана.                             *** Ближе к обеду послышался неожиданный для всех рёв двигателей множества  мотоциклов, и Ганс Кляйн, почему-то охваченный смутной тревогой, стремительно вышел из дома Орловых на улицу, во двор. Так и было. Боевые товарищи. А если быть совсем точными — рядовые сержанты. Ганс Кляйн сморщился. Никакого «подкрепления» в лице сержантов Вермахта он не ждал. Они с Фридрихом, и ещё парочка людей прекрасно бы со всем справились. Однако, по, видимому — приказ есть приказ. — Здравия желаю, товарищ офицер! — небрежно бросил парню один из солдатов. — Угу. Какими судьбами здесь? — в свою очередь заговорил Кляйн. — Нас вчера направили, ничего не знаем. — Понятно. А кто конкретно направил-то? — не унимался немецкий офицер. Однако Кляйну даже не пришлось томиться в медлительном ожидании ответа — из коляски соседнего мотоцикла даже как-то изящно «вылезло» непосредственное начальство Ганса — Франк Мюллер, командир действующего подразделения. Ганс сглотнул, однако ничем более не выдал своего волнения и своего довольно неспокойного состояния. — Добрый день, господин Мюллер, — произнёс парень очень уверенно и твёрдо. — И тебе не хворать, Ганс. Ну-с. Чем вы здесь занимались все эти дни?  Кляйн пожал плечами: молодому человеку нечего толком было и ответить на заданный ему вопрос. — Ежедневный налог в виде продовольствия с жителей берёте? — строго поинтересовался Мюллер. — Так точно, сэр. — Хорошо. Очень даже хорошо. А в каком размере, позволь тебя спросить? — По два литра молока с каждой семьи и по десять яиц, — гордо произнёс Ганс. — Это и всё? — разочарованно хмыкнул его начальник.  — Позвольте вам сообщить, что жителей в деревне и так было крайне мало, а некоторые особо борзые были расстреляны за неповиновение… — Ладно, мне не нужны твои мнимые оправдания, Кляйн. Теперь, уж не знаю на какой срок — я здесь власть. — Так точно, господин Мюллер, — зло выдохнул молодой немецкий офицер. — Где живёте, показывай, — послышалась командная интонация. По спине Ганса пробежал ощутимый холодок: нарушать интимность общения с русской Орловой ему отнюдь не хотелось. Однако делать было нечего. — Пройдемте, сэр, — покорно ответил он. — В этот дом, — уточнил парень, показывая на домишко рукой. Начальник смерил его крайне грозным взглядом и проследовал вслед за парнем. Когда Франк очутился в доме, первое, что ему бросилось в глаза — это Татьяна Орлова, которая сейчас преспокойно сидела за столом и увлечённо занималась вышивкой. Завидев абсолютно чужого, постороннего немца, у Татки от страха моментально скрутило живот, и девушка бросила вышивать. Внимательно и зло оглядев младшую Орлову, Франк проследовал в самую глубь деревенского дома, ступая тяжёлыми сапогами. Полина Орлова равнодушно подняла свои большие и красивые карие глаза на вновь прибывшего. За эти дни Орлова-старшая приучила себя не бояться и абсолютно уже ничему не удивлялась. Глазной контакт продолжался секунд с десять, покуда Мюллер самолично не прервал оный. Затем — Франк зачем-то позвал Ганса Кляйна на улицу, "для важного разговора".  — Твоя личная русская проститутка? — холодным бесцветным тоном спросил он. — Никак нет, господин Мюллер, — горячо возразил Ганс Кляйн, всем нутром чувствуя, что беседа эта — отнюдь не к добру…        — Тогда почему она ещё не убита или не отправлена в бордель для наших солдат? — гневно прорычал Франк, устремив на своего подчинённого озлобленные глаза. — Полина… то есть, я хотел сказать, русская нужна нам с Фридрихом для приготовления пищи, — быстро соврал Ганс без зазрения совести. — Видите ли, сэр, сами мы отнюдь не желаем заниматься Данной унизительной работёнкой, а эта русская девушка как нельзя лучше подходит для этой цели… — Гм… И что, ты ни разу не воспользовался ею для удовлетворения своих сексуальных потребностей?.. — Никак нет, сэр, — стремительно замотал головой Ганс. — Ну и дурак ты, Кляйн. Редкостный идиот. Такую возможность упускаешь. Я полагаю, эта русская — ещё чиста и абсолютно невинна, словно нежная кувшинка на водной поверхности? — Я не знаю, сэр, — Ганс Кляйн со страхом сглотнул. Однако страх сейчас разливался у парня по венам отнюдь не за самого себя — а за горячо любимую им русскую девушку… — Что ж. Спасибо, что признался в том, что совсем не трогал эту русскую. Думаю, я найду разумное применение её девичьей чести. Я совсем по соседству сейчас буду, если что, — гнусно усмехнулся Мюллер и, оставив совершенно потрясённого и ошарашенного от всего услышанного Ганса стоять на улице, довольно удалился в абсолютно пустой соседний дом. Совсем уж вечерело, когда Полина Орлова вызвалась постирать постельное бельё на котором все эти дни спали немцы в речке. — Полина, уже поздно, ты далече-то направилась? — спросила Тата Орлова с беспокойством, снова преспокойно занявшись любимой вышивкой. — Я сейчас, нужно же бельё постирать, Татка, — отмахнулась старшая сестра. — Уже темно! — запротестовала младшая. — Я быстро! — сообщила Полина и сразу же убежала из дома. Ганс Кляйн, рывком встав из-за обеденного стола, проворно направился вслед за Орловой-старшей. Всё время, покуда Полина полоскала желтоватые простыни и огромного размера пододеяльник, стоя на корячках, немец сызнова любовался русской девушкой. — Ну почему ты такая красивая?.. Я так боюсь тебя потерять… Ты необыкновенная… — вдруг торопливо бросил он по-немецки. Девушка встала с колен и стремительно развернулась к парню. — А я тебя не понимаю, — сообщила она с лёгкой улыбкой на устах и нежно дотронулась своим пальцем до кончика носа немецкого офицера. — Я знаю, что ты не понимаешь почти, наверное, ничего. Но я крайне жажду, чтобы ты привыкала к моей родной речи. Хотя бы просто на слух, — Ганс крайне сбавил темп своего речевого потока, да так, что Полина Орлова, наконец, начала различать отдельные немецкие слова. — Ты говоришь, чтобы я привыкала к твоей речи? — изумлённо спросила советская девушка. — Да, — ответил молодой немецкий офицер. — Вот, например. Ты знаешь хотя бы некоторые слова на моём языке? — поинтересовался он на ломаном русском языке. — Ох, да, — кивнула блондинка. — Я же в школе всё-таки учила ваш язык. Не просто так мне медаль же дали. Кое-что я знаю. «Дом», например, «спасибо», «доброе утро», и так далее… Но полноценно говорить вот совсем я не научена. Сложно это. Ганс, у нас в классе только один человек хорошо говорил и знал немецкий. И это — Тонька Новикова, — как-то даже ревностно сообщила Орлова-старшая. — Кто это? — непонимающе спросил немец на родном ему языке, и Полина мгновенно поняла вопрос дословно. — Meine Klassenkameradin, — смело произнесла Полина и почему-то рассмеялась. — Ох… Браво! — восхищённый Кляйн так и не смог сдержать живого восторга, вырвавшегося у него прямо из недр души… — Ладно, Ганс, нам пора идти. Стремительно темнеет, — деловито сообщила Полина, подхватив корзинку со свежевыстиранным бельем. — Ты такая красивая… Скажи мне, ну почему ты такая?… Ты изумительная… Ты не похожа на других… — принялся быстро тараторить Ганс на немецком. — Опять не понимаю, — хохотнула Орлова-старшая, поставив довольно-таки тяжёлую плетёную корзинку рядом с собой. — Я никогда не испытывал подобных чувств, Полина. Подобных этим. Чистых и высоких. И абсолютно искренних… Можно я тебя поцелую?… — спросил немец с трепетной надеждой на ломаном русском. — В щёчку — можно, — беззаботно и даже как-то наивно ответила Полина. Немецкий офицер приблизился вплотную к советской девушке и… вместо нежной девичьей щеки, чмокнул Полину прямо в чувственные губы… Орлова плавно положила руки немцу на плечи и встала на носочки, поскольку Ганс Кляйн был намного выше её.  Немец стремительно подхватил блондинку под ягодицы и приподнял над землёй. Молодые люди слились в первом, абсолютно искреннем за всё время обоюдном и действительно страстном поцелуе… Всё бы ничего, если бы у данного взаимного проявления нежности немецкого офицера и советской девушки, не было нежелательного свидетеля. Тоня Новикова в данный момент стояла на возвышенности, за высоким деревом и наблюдала развивающуюся внизу, на старом, почерневшем от времени мостике, сцену. Глаза девушки, не мигая впились в двух молодых людей. Антонина кусала губы из-за сочившейся внутри злобы. «Так я и предполагала! Всё подтвердилось. Вот же шлюха Полинка! А я никогда бы не подумала! И не стыдно ей! Что кто-то может заметить и донести на неё партизанскому отряду и Красной Армии. «Стыдно» Орловой! А то как же! Стыд свой она, по-видимому, давно потеряла. С самого первого дня немецкой оккупации. Дрянь!…» — гневно подумала Тонька и, выйдя из-за высокой берёзы, стремительно пустилась наутёк.