Полина

Мельница — Прощай. (Прим. автора). Когда несчастные советские люди держали путь на земляные работы, в кузовах немецких грузовиков, подпрыгивая на ухабах и то и дело испуганно поглядывая друг на друга, немцы посетили соседнее сельцо, и в кузов к Татке и Полине подсадили ещё, по крайней мере, человек двенадцать. Стало крайне жарко, совершенно некомфортно и до ужаса тесно. По приезду, их встретил какой-то очень сурового вида немец, в форме, совершенно отличной от той, которую носил Ганс Кляйн. Этот самый немец строгим образом спросил у вновь прибывших, мол, откуда они. Тоня Новикова блестяще ответила на всё заданные незнакомым военным вопросы на чистом немецком, после чего мужчина раздражённо махнул рукой и направил всех в ближайшую лесополосу. Однако вернемся к моменту, когда Якоб и Полина впервые, абсолютно неумышленно встретились глазами. В ту самую секунду, когда Орловой показалось, что их глазной контакт очень затянулся, блондинка поспешно, даже в какой-то мере стыдливо, отвела взгляд. Право слово, Полине вовсе не хотелось, чтобы Ганс подумал что-то не то. Чуть погодя, к ним опять приблизился тот самый немец, который, если можно так выразиться, крайне неприветливым образом встретил их. Он почему-то стремительно отвёл Кляйна в сторону, и Орлова-старшая краем уха уловила немецкий диалог следующего содержания: … — Мужчин куда согнали? — Бараки строить, сэр. — А надо бы расстрелять… — Не имеем права. — Да как ты только смеешь так разговаривать с начальством, Кляйн?!… Я — твоя власть, и ты будешь выполнять всё то, что я тебе скажу! — Но сэр. Если мы сейчас открыто расстреляем мужчин, среди русских женщин начнётся настоящая паника… Поймите это. — Так я ведь не сейчас тебе приказываю идти и растреливать. Я так, на перспективу. Когда бараки достроены будут… Полина Орлова гулко сглотнула: абсолютно всё, что она услышала ей совершенно не понравилось. Но девушка вновь чутко навострила уши. — Иди и работай. Жди моего нового приказа. — Есть, сэр. — И да, Кляйн. Оставь поблизости эту русскую шлюху… Она мне ещё точно потребуется. — Вы о ком?… — настала очередь немецкого офицера сглотнуть. — Я — о той же самой блондинке, которую встретил в доме и которая сейчас ошивается неподалеку. И наверняка подслушивает наш с тобой разговор… — Она ничего не понимает, сэр. Совершенным образом ничегошеньки, из того, что мы говорим, — на этом самом моменте Ганса натурально затрясло. — Кто знает… Постой-ка… А что это ты так разволновался? — подозрительно прищурил глаза  — Я… просто не выспался, сэр… — Гм… Ну хорошо. Веди этих русских прямиком в лесополосу и жди моих дальнейших указаний. — Есть, сэр. Полина судорожно выдохнула. Ганс  Кляйн как бы невзначай прошёл мимо девушки, чуть ли не вплотную и также, будто ненароком, прошептал ей по-немецки практически на ухо: — Держись меня. Пока что тебе здесь одной оставаться опасно. — Что же теперь будет, Ганс?.. —  Ich weiß nicht, meine Schatz… Чуть погодя, всех советских людей, всё-таки, согнали на окраину не очень большого леска, сердце Полины Орловой натурально было готово выпрыгнуть из груди. Татка уже не скрывала своего испуга: младшую Орлову сейчас била крупная дрожь. Полина заключила младшую сестру в абсолютно крепкие, практически материнские объятья, неистово прижала её к своей груди и отрывисто чмокнула в лоб. — Успокойся, дорогая… Успокойся, всё же пока что хорошо… — Нас убьют теперь, Поль?… — лишь прошептала Татьяна. — Я не знаю этого, дорогая… В любом случае, мы должны быть сильными и стойко преодолевать все трудности. Разве не этому нас учила мама в детстве?… — Этому… — внезапно всхлипнула Тата. — Ну всё, всё. Будет тебе. Повсюду ходили полицаи — в военной форме, которая была отнюдь не похожа на форму уже привычных Тате и Полине Ганса и Фридриха; и в грязных сапогах. После того, как советским гражданам показали место их будущих земляных работ, немцы привели их всем скопом аккурат к подлеску. Там вовсю дымило множество костров, находилась полевая кухня и палатки для первого ночлега в таком обреченном для всех них месте. Молодому немецкому офицеру с трудом, но удалось подозвать из достаточно большой толпы советских граждан Полину Орлову, и вскоре они вдвоём просто-напросто уединились в одной из палаток, в то время как все остальные благополучно готовились ко сну… Безумно и искренне влюбленные друг в друга молодые люди прекрасно осознавали то, что они делают. Да, возможно, это являлось до безумия неправильным, неуместным, а в какой-то мере — даже аморальным. Особенно, сейчас, когда война подошла чертовски близко и затронула уже не сколько жизнь самого офицера Вермахта, но и жизнь его до безумия любимой русской и её сестры. Да, Ганс и Полина вдвоём понимали, что так быть не должно в принципе. Однако они не могли иначе: как только они переступили порог палатки, сильнейшие чувства и обоюдное желание близости накрыли их с головой. Словно лавина. Человек абсолютно не контролирует свои поступки, чувства, эмоции и мысли, когда он находится под влиянием сильной влюбленности. Особенно, самой первой, как это происходило сейчас у Полины Орловой… Когда всё свершилось во второй раз, Ганс с теплотой посмотрел прямо в карие глаза своей любимой блондинки: — Полина… Мы ведь можем больше никогда-никогда не увидеться, — вдруг с крайне серьёзным выражением на своём красивом лице, горько сообщил Ганс. — Почему же ты так решил, милый мой?… — с не менее горькой интонацией промолвила Полина в ответ. — Я… Я знаю, что с вами будет дальше… С вами со всеми… К величайшему сожалению, я всё это знаю… — Что ты имеешь ввиду, Ганс?..  — Полина. Вам с с сестрой нужно бежать отсюда. И как можно скорее… — Но почему же, мой милый?.. А как же земляные работы? Мы же ещё даже не принялись… — К чёрту всякие работы! Они не стоят ваших с сестрой жизней… Однако. Нет совершенно никакой необходимости задавать лишние вопросы. Просто поверь мне, что вам с сестрой грозит очень большая опасность. Особенно — тебе самой. — Ганс. Я требую, чтобы ты рассказал мне абсолютно всё, что знаешь. Я настоятельно требую этого. — По окончании земляных работ, а может быть, даже чуть раньше, всех советских мужчин приказано расстрелять. Без сожаления. Приказ был отдан прямо сегодня и лично мне… — Об этом я уже прекрасно осведомлена, — поспешно перебила Ганса Полина. — Но откуда? — Подслушала случайно, — хмыкнула блондинка. — Советские девушки отправятся прямиком в концлагеря. Ну а самые красивые, например, такие как ты… — Ганс вдруг умолк, не в силах продолжать свой рассказ далее.  На лице Орловой не дрогнул ни один мускул. Она прекрасно поняла, о чём в данную минуту толковал её любимый немец. — Полина. Повторяю ещё раз. Вам срочно необходимо бежать. С сестрой. Прямо сегодня. Нет. Прямо сейчас. Уже стемнело и уже можно отправляться в путь… — А как же ты, милый?.. А как же мы с тобой?… — Я не знаю, Полина.. Я абсолютно ничего не знаю, что будет дальше. Но. Я лишь знаю одно: отныне твоя жизнь мне будет дороже всего на этом Свете. Даже если мы больше никогда не увидимся в этой жизни… По нежной девичьей щеке Орловой скатилась одиночная солёная слезинка. Потом — ещё и ещё. — Я люблю тебя, — твердо произнёс Ганс Кляйн на чистейшем русском и абсолютно без акцента и нежнейшим образом вытер девушке бегущие с лица слёзы. — Скажи, Ганс, мы же ещё встретимся?… — Я буду всей душой стремиться к этому событию, Meine Liebe. Но я не могу ничего гарантировать или впустую обещать. А теперь — вам с сестрой действительно пора. Разбуди её, если она спит. Я выведу вас по секретной тропинке через лес. — Хорошо… — произнесла Полина Орлова сквозь прерывистые всхлипывания. Когда они вдвоём с Татьяной были окончательно готовы к предстоящему неблизкому пешему пути, Ганс Кляйн, воровато озираясь по сторонам, указал им на одну из тропинок, ведущей прямо в густую лесную чащу. — Всё. Вам пора. Я люблю тебя, Полина! — произнес он вновь по-русски. Чистейше и грамматически правильно. — Я буду всегда вспоминать о тебе, Ганс…— в очередной раз всхлипнула девушка, однако немецкий офицер рьяно развернул обеих сестёр на сто восемьдесят градусов, сызнова указывая на неприметную тропинку. — А что же будет с тобой, если твой начальник обнаружит, что мы исчезли? — со страхом напоследок поинтересовалась Орлова-старшая. — Что будет со мной уже не имеет абсолютно никакого значения. Главное — я сохранил тебе Жизнь, Полина. Тебе и сестре. Потому что… потому что ты мне крайне дорога… Я сделаю всё. Всё, что только от меня зависит, чтобы вновь увидеть твои желанные глаза. А сейчас — ступайте. Вам очень сильно пора! — сильно сжав, быть может, в последний раз запястье Полины, немецкий юноша рвано выдохнул. Внутри молодого офицера Вермахта будто что-то оборвалось в этот самый момент. Оборвалось раз и навсегда…  И действительно казалось, что всё уже никогда не будет прежним. Что он сам — Ганс Кляйн, не будет прежним. Настолько его изменила роковая встреча с горячо любимой им теперь русской…