Полина

Берлин, Германия. Полина Орлова всю ночь так и не сомкнула своих красивых глаз. Донельзя страшное предчувствие о том, что именно сейчас у её любимого мужа что-то не так, не покидало девушку ни на секунду. Красивая беременная блондинка уже давным-давно не плакала: Полина приняла крайне мудрое решение позаботиться о состоянии здоровья своих будущих детей. Она совершенно не имела ни малейшего желания причинить им хоть какой-нибудь вред, однако русская девушка ворочалась эту ночь напролёт на своей роскошной широкой кровати. Вся эта ночь для Полины прошла в бесконечных молитвах — шёпотом и вслух.  Просьба к Господу Богу её была неизменна: возвращение Ганса Кляйна на Родину, в Берлин, абсолютно живым и невредимым. Она всё просила. Просила также за саму себя. Просила за их с Гансом детей — оставить им живого и здорового отца. Иногда, конечно, горькие слёзы сами начинали катиться по юному лицу, однако Орлова быстро смахивала их: она более не могла позволить себе быть морально слабой. Слабой духом. За завтраком Герр Кляйн очень и очень озадачился тем, что Полина смертельно бледна, совсем невесела и совершенно отказывается что-либо есть. Его жена, Гертруда Кляйн также выглядела крайне обеспокоенной, донельзя взволнованной и даже — абсолютно впервые сама заговорила со своей русской невесткой.  Правда, разговор этот вёлся исключительно о самочувствии последней.  Орлова, так и не притронувшись ни к одному продукту питания, тяжело поднялась из-за стола и, пребывая совершенно сейчас в подавленном состоянии, поплелась на выход из столовой. Грузная фрау Кляйн зачем-то самолично увязалась за девушкой. Громко окликнув ту в просторном прохладном коридоре, мать Ганса подошла к Орловой практически вплотную, на что сама Полина в одно мгновенье очень испугалась и попятилась, интуитивно схватившись рукой за свой огромный живот, словно отчаянно пытаясь защитить его от своей неприветливой и чёрствой Душой свекрови. — Что с Вами происходит?… — прямо спросила Гертруда Кляйн «в лоб» по-немецки. — Со мной всё хорошо… — проговорила Полина еде слышно хорошо заученную немецкую фразу, а затем — тотчас же опустила свои карие глаза прямо в пол богатого поместья. — Я сейчас не верю абсолютно ни единому Вашему слову, — строго перебила девушку почтённая фрау. — Я… Я очень переживаю за Ганса…. Я сейчас прямо предчувствую то, что у него что-то не то в жизни происходит… — прошептала на немецком языке Полина и порывисто вздохнула. — Ганс очень давно ничего нам не писал… И да, это очень и очень странно, — согласилась Гертруда Кляйн и окинула свою русскую невестку озабоченным взором. — Я очень люблю его!… Я безумнейшим образом его люблю! Мне совершенно никто не нужен, кроме Вашего сына! И если он, всё-таки, умрёт, то тогда — умру и я! От неимоверного горя! Мне более не будет смысла жить на этом Свете… Понимаете меня?… Я не спала сегодня всю ночь, целую ночь, всё думала о нём… И я явно предчувствовала неладное: словно вся его служба пошла наперекосяк… не так, — всхлипнула Полина.  Гертруда Кляйн совершенно внезапным образом вдруг покачала головой. — Твой немецкий с каждым днём, с каждым разом всё лучше и лучше, девочка… Но, да, сейчас мы с тобой ведём разговор исключительно о моём сыне… — Скажите, можно ли как-то вернуть моего мужа домой?… Используя все возможные связи Вашей семьи и Ваши деньги?… — поинтересовалась Орлова с неимоверным отчаянием в своём голосе. Гертруда Кляйн в ответ на данное, очень и очень смелое заявление Полины одарила её крайне удивлённым взглядом, а затем — поспешно произнесла: — Ты знаешь, девочка моя, ты действительно прямо сейчас подала мне крайне действенную идею… Я обязательно поговорю на эту тему с Джозефом, вот прямо сегодня, совершенно не откладывая! Глаза Полины Орловой мгновенно начали лучиться абсолютно неистовой надеждой. Девушка в одночасье просияла и принялась широко улыбаться, не сумев совладать с внезапным приступом своей радости. — Но. Я ничегошеньки, совершенно ничего не обещаю тебе, бедная влюблённая девочка. Я знаю лишь одно: мой муж точно очень и очень хорошо знаком с некоторыми вышестоящими и крайне уважаемыми лицами на Восточном фронте, однако даже это не гарантирует ровным счётом ничего. Несмотря на это, я, всё же, твёрдо намерена обсудить с Джозефом этот вопрос. Я ведь тоже очень заинтересована в том, чтобы Ганс остался жив. Я крайне жажду видеть своего родного сына дома, здесь, в Германии, живым и счастливым. Тем более, теперь он обзавёлся своей собственной семьёй, и умирать ему совершенно нельзя и даже, я скажу больше — абсолютно противопоказано. А ты не плачь, девочка, не плачь… Мы сделаем всё, абсолютно всё, что только в наших силах, чтобы наш сын, отец и муж, вернулся домой — живым и по возможности — абсолютно здоровым. Уж это-то я смогу тебе самолично пообещать… Теперь я окончательно и без остатка убедилась: ты действительно любишь моего единственного сына. Любишь по-настоящему — без всякого притворства, коварства и лжи. Что ж, в таком случае… я дарю вам с Гансом своё Материнское благословение! Будьте по-настоящему счастливы вместе, и пусть ваша семья процветает, совершенно не зная никаких бед! На глазах у Полины Орловой в то же самое мгновенье выступили искренние слёзы, и в мимолётном порыве своих чувств девушка крепко обняла свою немецкую свекровь… Удивительно, но та даже не оттолкнула беременную блондинку, ни на толику не отстранилась от неё, а только — тепло и благодарно улыбнулась. — Я считаю, тебе действительно стоит хоть что-то поесть. Ты теперь в ответе не только за себя. Всегда помни это. И, да. Позавтракай. Пожалуйста, — тоном наставника произнесла мать Ганса. Полина кивнула и со счастливой лёгкой улыбкой отправилась обратно в столовую.                            *** Стремительно приближался декабрь, и Полина Орлова вновь отчего-то начала мучиться от приступов неимоверной тошноты и неистовых болей в спине. Однако всё, что Полине теперь по-настоящему грело Душу — это надежда. Крайне яркий и тёплый уютный Луч надежды, который поселился у русской девушки прямо в её большом и совершенно искреннем на различного рода эмоции сердце…  В один из очень и очень холодных дней начала первого зимнего месяца Полина Орлова, по обыкновению, совершала свою ежедневную долгую прогулку по территории огромного богатого поместья своих немецких родственников, как внезапно девушка явно заметила в наступающих сумерках, как прямо к ней весьма стремительным образом приближается какая-то тёмная высокая фигура… Полина моментально вздрогнула и поёжилась. И хоть она сейчас гуляла под пристальным наблюдением преданного слуги Кляйнов, девушке в одночасье стало очень и очень не по себе… Высокая тёмная фигура всё приближалась и приближалась к русской девушке и, наконец, стала не такой уж и тёмной. Полина изо всех сил вгляделась в сумеречное пространство и мгновенно узнала приближающийся к ней чёткий силуэт человека. Это оказалась немка Эмма Вальтер — бывшая возлюбленная её законного немецкого супруга. — Привет, — расслабленно произнесла, между тем, Эмма. — Абсолютно не ожидала тебя здесь встретить, — помолчав, добавила она. Полина хмыкнула. — Привет, — довольно отстранённо поздоровалась русская девушка, весьма и весьма равнодушным тоном. — Как твоё самочувствие?… — Эмма Вальтер машинально склонила голову в сторону беременного живота своей непосредственной соперницы. — А ты с какой целью интересуешься? — спросила вдруг Орлова с вызовом и тотчас же нахмурилась. — Да ни с какой. Просто так, — пояснила Вальтер с убийственно спокойной интонацией. — Знаешь… А мне тебя искренне жаль… Вот безмерно жаль, — добавила немка с гадкой ухмылкой, которая озарила сейчас её лицо. Полина Орлова по-настоящему опешила в эту самую секунду. Да что только несёт эта, обиженная самой Жизнью, противная немка?…  — Это ещё почему?… — сглотнула блондинка. — Да потому. Ганс, если конечно он вообще когда-либо вернётся с Восточного фронта, очень и очень скоро бросит тебя, русская девочка! Уж поверь моему пророческому слову. Я-то это точно знаю. Он поиграет и бросит тебя. А то, что ты однажды забеременела от него, уехала из своей страны в Германию и теперь живёшь здесь — ну это так, чистой воды недоразумение, которое я лично скоро исправлю… — Да что ты, чёрт побери, такое несёшь?!… — крикнула Полина прямо Эмме в лицо. Внутри беременной блондинки сейчас клокотал настоящий гнев. — Если ты его однажды упустила, променяла Ганса на другого, то ты виновата во всём сама!… Эмма внезапно усмехнулась. А затем — продолжила вещать как ни в чём не бывало — всё так же убийственно спокойным голосом. — Я пишу ему письма. Очень часто. И я абсолютное ни перед чем не остановлюсь, ровно до тех пор, пока окончательно не отобью его у тебя и не верну его себе, чёртова унтерменша! И после этого, ты навсегда вылетишь отсюда и из самой Германии, как пробка из бутылки и вернёшься назад, в свою грязную деревню, вместе со своим выродком!… И мы будем с Гансом счастливы! Счастливы до самой смерти! И он навсегда, навеки забудет о тебе, как о самом страшном ночном кошмаре! Чем ты его опоила?!… Чем?…  — Он любит меня… И я его тоже. Безумно. А ты ему не нужна… — прошептала Орлова испуганно. — Я верну его себе и сниму с него твой приворот. Я обегаю всех врачей в Берлине! Но Ганс будет моим! Уж помяни моё слово, проклятое русское отродье!.. — в сердцах «выплюнула» Эмма Вальтер свою последнюю фразу, а затем — гордо вскинув голову, зашагала прямиком по направлению парадного входа поместья Кляйнов. Только сейчас, именно в эту самую секунду, Полина Орлова до конца осознала лишь одну-единственную вещь: от отчаявшейся немки абсолютно диким образом пахло спиртным: Эмма Вальтер прямо сейчас смертельным образом пьяна… Но несмотря даже на этот факт, который, по сути, всё объяснял — сердце русской Орловой бешено забилось… Ещё мгновенье — и живот Полины пронзила жгучая, совершенно невыносимая, словно меткая стрела, тугая боль… Блондинка схватилась за свой живот, который прямо сейчас продолжал пульсировать нещадной болью. Девушка принялась глубоко и громко дышать, дабы совсем унять наступивший приступ. И вскоре это действительно помогло: жгучая боль совсем отступила. «Что бы она о тебе ни говорила, как бы ни запугивала меня, я никогда не откажусь от тебя, милый… Я никогда и ни за что в этой Жизни не откажусь от нас», — трепетно и нежно подумала Орлова, и, всё ещё продолжая глубоко дышать, неспешно побрела в сторону протяжённого немецкого сада.