Полина

Берлин, Германия.                7 декабря 1942-ого года. В тот день, аккурат за завтраком, почтенный Герр отчего-то был весьма немногословен и в крайней степени мрачен. Мрачнее тучи. То ли Джозеф Кляйн опасался и вовсе не получить ответа с Восточного фронта, то ли, наоборот, страшился получить, однако, отнюдь не тот, который яро жаждал и желал всей своей Душой. Полина Орлова, прекрасно ощущая переменчивость настроения своего немецкого свёкра, также не осмеливалась заговаривать за обеденным столом, всецело опасаясь неадекватной реакции, поэтому, какое-то время — всё семейство Кляйнов завтракало в полнейшем молчании.  Гертруда Кляйн не выдержала такой долгой пытки первой: у неё давно уж буквально чесался язык задать своему мужу весьма животрепещущий и очень актуальный вопрос: ведь Полина Орлова тоже в последние дни ждала лишь этого… — Джозеф, дорогой…  Почтенный Герр медленно-медленно поднял на супругу свои глубинные серые глаза и прямо уставился на свою фрау. — Ты… — внезапно замялась женщина, однако мужественно продолжила, поймав весьма решительный и поддерживающий взгляд беременной русской блондинки: — Дорогой, ты написал письмо на Восточный фронт?… — наконец, выдохнула с облегчением пожилая Гертруда. — Я отправил это письмо ещё вчера, — холодно и сухо ответил Джозеф Кляйн, делая внушительный глоток томатного сока. — Теперь я намерен ждать ответ, который, кстати говоря, может и не прийти… Я имею ввиду, совсем не прийти.          Две с половиной недели спустя… Поднявшись в свою роскошную комнату, после не менее роскошного и поистине вкусного обеда, Полина Орлова серьёзно призадумалась на животрепещущую сейчас для неё тему… Ганс Кляйн, несомненно, за это время стал для неё самым близким и дорогим человеком на Свете; и это серьёзно было так: ближе своего любимого немца у неё и не было больше никого… Однако, Полина же совсем забыла про свою родную сестру — Татьяну Орлову, которая осталась в СССР. Да и вправду, как там сейчас Татка? Всё ли у неё в порядке? Не обижают ли сестру немцы?…  И Полина Орлова решила написать письмо своей родной сестре, прямиком в Советский Союз. И вот, что написала беременная девушка, на этот раз — целиком и полностью на русском языке:         Моя дорогая и обожаемая Танюша! Пишу тебе из Берлина абсолютно впервые, ты уж искренне прости меня, такую недотёпу…  Со мной всё хорошо, даже осмелюсь сказать — отлично. С немецкими родственниками у нас постепенно налаживается контакт, они меня совсем не обижают. Только вот с родными сёстрами моего мужа я пока что не нашла общего языка… Ну да ладно, сейчас мы совсем не будем об этом говорить. Чувствую я себя просто превосходно! У нас, в Германии, сейчас очень холодно, но это отнюдь не мешает мне совершать свои ежедневные долгие прогулки по территории действительно большого и красивого поместья Кляйнов. Особенно, я люблю гулять в нашем саду!  В свободное время я с пристрастием изучаю немецкий язык, ведь мои будущие дети — немцы. Да, кстати, я же не сказала тебе, Танюш: дело в том, что я жду двойню. Представляешь?… Это такое Счастье, настоящее Женское Счастье!…  С немецким языком я уже практически освоилась: уже очень бегло говорю на нём. Ещё пару лет поживу в Германии, в Берлине и совсем стану немкой, меня уже трудно будет отличить. Да-да, так и есть. Мы с моим тестем написали письмо на Восточный фронт, с просьбой предоставить моему мужу длительный отпуск: у моего немецкого тестя Лучший друг — какая-то важная шишка на Восточном фронте…  Крайне надеемся на положительный ответ! Я рассказала тебе все мои новости. Как ты там, драгоценная моя сестра?… Всё ли с тобой хорошо? Не обижают ли тебя немцы?…  P.S. Пришли мне ответ на данное письмо, как только получишь его и прочтёшь. Я буду очень и очень ждать! Целую тебя крепко.                                                                           Полина Орлова-Кляйн. К слову, запечатать письмо в конверт и передать его домработнице Саре, русская девушка так и не успела: её что-то всецело отвлекло. А точнее будет сказать, кто-то… Полина Орлова-Кляйн вздрогнула от сильнейшего испуга: в дверь её комнаты отрывисто и ритмично постучали. — У меня открыто! — звучно крикнула русская блондинка на немецком языке.  Дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшейся дверную щель протиснулась голова самого почтенного Герра Кляйна. Полина моментально подскочила со своего места и подбежала к двери. — Герр Кляйн?… Что-то случилось, Вам вдруг стало плохо?… — испуганно прощебетала Орлова, всё так же, по-немецки. — Нет, деточка, совсем нет, — начал пожилой мужчина.  — Дело в том, что мне пришёл ответ с Восточного фронта, и я в полной мере желаю пересказать его именно тебе… — как-то очень оживлённо продолжил Джозеф Кляйн. Сердце юной блондинки моментально оказалось в желудке…  Это же целиком и полностью касается Ганса — её любимейшего мужа!… А если, там и вправду  что-то не так?… А если её супруга никуда не отпустят? А если… А если Ганс, её любимый родной немец вообще уже давным-давно погиб, и сейчас его отец так спешит ей об этом сообщить?…  Полина Орлова-Кляйн передумала у себя в голове миллион вариантов различных «если» и очень-очень сильно себя накрутила, прежде чем Джозеф, наконец, подал голос: — В письме говорится о том, что мой сын сейчас отбывает своё наказание, а точнее — некий дисциплинарный проступок в штрафной роте. Кстати, ему осталось пробыть там всего лишь полтора месяца. По истечению этого срока, мой лучший друг самолично предоставит нашему Гансу длительный отпуск, и мой сын получит полноценную возможность вернуться домой, в Германию! — воскликнул пожилой Герр с искренним восторгом, и на глазах пожилого мужчины  прямо сейчас заблестели слёзы… Без слов, совершенно безмолвно, Полина Орлова-Кляйн кинулась крепко обнимать своего законного немецкого свёкра…                            ***                     Советский Союз. Штрафная рота для немецких офицеров № 44. Ганс Кляйн уже и забыл про то, сколько именно раз его отправляли в прямую атаку в штрафной роте, о том, сколько конкретно русских солдат он убил… Много. Очень много. В самом деле, такого рода информация становится совершенно не значимой. Абсолютно не значимой, если ты находишься на Войне. На настоящей жестокой и совершенно безжалостной Войне. Стоял морозный декабрь, поэтому, в Советском Союзе темнело очень и очень рано: в пятнадцать часов Солнце уже полноценно садилось за горизонт, в шестнадцать тридцать по местному времени, страну окутывала огромнейшая пелена сумерек. В тот самый день немецкому офицеру и вправду очень сильно не повезло: предназначенная именно для него Советская пуля, всё-таки, «нашла» его… Почувствовав жгучую, абсолютно невыносимую боль в правом подреберье, немец моментально выронил из рук собственную винтовку и схватился правой рукой именно за то место, куда попала злосчастная пуля, выпущенная неизвестным Советским солдатом. Белоснежный снег, находящийся в непосредственной близости от немца, тотчас же окрасился в тёмно-красный цвет… Не выдержав адского приступа боли, которая буквально накрывала его волной, Ганс Кляйн машинально согнулся пополам и, в конце концов, ничком рухнул прямо на снег. Его правое ребро прямо сейчас пылало нещадным огнём, да и в целом, ощущения были такие, будто его резали наживую… А в висках стучала кровь. Его собственная кровь. Фашистская кровь, как сказали бы сами русские. «И были бы, несомненно, правы», — с горечью подумал Ганс свою последнюю адекватную мысль. Тем временем, кровь залила белоснежный снег вокруг. В ушах у немца мгновенно засвистело. Казалось, что в эту самую секунду, его засасывает в какую-то невидимую воронку, поглощающую абсолютно всё на своём пути. В воронку Смерти… Словно где-то издалека раздались голоса русских солдат. Хотя сейчас русские говорили совсем рядом, прямо над ухом Ганса Кляйна: — Ну что, добить этого?…  — Да не надо, не видишь что ли, сам скоро подохнет, немецкая гнида, — неприязненно сообщил собеседник русского солдата и, плохо перебарывая своё отвращение, сплюнул прямо Гансу на ноги. Вскоре солдаты совсем ушли, и наступила полнейшая тишина. Звенящая тишина. Ганс Кляйн сейчас вообще не находил в себе силы ни пошевелиться, ни тем более — встать на ноги: тело немца как будто онемело, словно его парализовало от дичайшей боли. Кровь, между тем, продолжала хлестать из открытой раны на белоснежный доселе снег. Теперь он полностью пропитался немецкой кровью… И Ганс не знал, действительно не имел и простейшего понятия о том,  что конкретно для него было лучше: умереть сразу же, моментально, от двух пущенных в него подряд пуль или же медленно-медленно прощаться со своей жизнью, истекая кровью?…  «Прости меня, Polina. Прости меня… Но лучше бы солдаты твоей страны добили меня второй пулей. Мне бы было намного легче…» — с неимоверным отчаянием подумал Ганс Кляйн и предпринял очередную попытку встать с окровавленного снега. Однако всё оказалось совершенно тщетным… «Справедливо ли тебе умереть вот так, Ганс Кляйн?» — мелькнуло у немца в голове, прежде чем он окончательно потерял сознание…