Не кричи при ребëнке!

***

      Эдже-старшей сегодня очень сильно хотелось плакать. Наконец она смогла подобрать момент, чтобы отлучиться и побыть одной. Удивительно, но даже после смерти, когда, казалось бы, время для тебя теперь — просто слово, его иногда невозможно найти. Даже сейчас для них время — это важно, потому что, как оказалось, не все по ту сторону остаются такими, какими были в тот самый день, когда перешли свою черту…       Но это уже другая история. А сейчас Эдже надевает наушники, чтобы послушать свой любимый плейлист, который для неё составил брат. Тот самый, за которого сейчас так сильно больно.       Алаз пришёл сегодня к ней. И это абсолютно привычно, он даже сейчас чаще всех навещает её, чаще всех приносит цветы и рассказывает что-то, вспоминая для него — прошлое, для неё — жизнь, или же просто делится новостями. Но сегодня было по-другому. Сегодня он был не просто разбит, а уничтожен. Конечно же, Эдже не нужно было слушать рассказ, чтобы узнать причину, ведь эта причина уже больше двух лет доверена ей. И как же больно стало за брата, когда он молча разрыдался сегодня у её надгробия, и сидел так долго-долго, а уходя, проговорил лишь: — Теперь я знаю, что на небе два моих ребёнка. Сестрёнка, пожалуйста, позаботься о ней, я тебя очень прошу. Ты даже не представляешь, как сильно сейчас я хотел бы быть рядом с вами. Может быть, уже скоро увидимся…       Эдже вспоминает его лицо, и боль пронзает душу. Глаза больше не выделяют слëзы, чтобы облегчить ношу, поэтому приходится всё глушить музыкой. Она знает, что если бы могла сейчас дышать, ей бы это очень трудно давалось.       Спустя какое-то время она чувствует, что её зовут, выключает плеер и выдавливает что-то наподобие улыбки, видя Умута с малышкой за ручку, движущихся к ней. — Эдже, радость моя, иди ко мне, — с трудом произносит племяннице и хватает её на руки. Целует, гладит по голове сильнее, чем обычно, представляя, что этим самым, пусть и косвенно, но может коснуться души любимого брата. — Ты в порядке? — интересуется Умут, наблюдая за приливом нежности у двух обладательниц одного имени. Эдже-постарше лишь кивает, и он решает выяснить позже, а пока рассказывает, — Мы были у Рюи, она передавала тебе привет. Обещала заглянуть как-нибудь, и даже взять Эдже на время понянчить.       Только Эдже захотела отпустить малышку и ответить Умуту, как она вдруг резко вырвала из объятий руки и замахала ногами. — Эдже, ты чего? — немного растерявшись спрашивает тëтя, ставя её на пол. — Там папа! Там мой папа! — она ещё плохо разговаривает, но это звучит очень разборчиво.       Она сразу разворачивается в нужную сторону и бежит так быстро, как только позволяют еë маленькие ножки, до тех пор пока не проскакивает в возникшую рядом арку. Эдже-старшая не идёт за ней в этот раз, а остаëтся ждать. Знает, не потеряется. Знает, рядом с папой ей не будет страшно. И знает, что просто не вынесет на это смотреть.

***

      Малышка ступает на землю, и первое, что ей бросается в глаза, это большой белый камень, который тащит в руках папа. Она ещё не понимает, что это, но очень радуется, что это для неё.       Затем она смотрит в его лицо. Он ещё никогда не приходил к ней сюда, но она сразу чувствует сильнейшую любовь, чувствует невидимую связь. Такую, что даже если поставить рядом тысячу дядь, Эдже безоговорочно узнает его и крепко-крепко прижмëтся к его ногам.       Девочка садится на камушек рядом, упирает локти в колени, ладошки в подбородок, и улыбается, любуясь, как папа перебирает для неё цветочки, сажает их в землю и нежно гладит.       Внезапно и ей хочется так же, как папа. Она подходит, протягивает ручку к бутонам, как вдруг слышит грустный и тяжёлый вдох. — Папа? — зовёт его малышка, но он склоняет голову и начинает горько плакать. Эдже плохо понимает, что в такой ситуации делать, но точно понимает, что ей теперь очень грустно. Она не хочет, чтобы эта жидкость капала из красивых папиных глаз, ведь они становятся красными, и уже не такими точь-в-точь как у неё. — Единственная моя, Эдже, доченька, папа пришёл… Он плачет, а она улыбается.

Какой у него красивый голос! Как здорово, пусть говорит ещё! Пусть всегда говорит!

И он продолжает. — Прости, родная, что только сейчас принёс тебе цветы. Прости, что не приходил раньше. Прости, что я не рядом, что так и не взял тебя на руки. Прости, что не смог поцеловать твои ручки…       Эдже очень нравится голос папы, но совсем не нравится слово «прости». Голос дрожит, когда он его произносит, и ему больно. А ей хочется, чтобы он улыбался! Так же был рад, как она сейчас. Поэтому она хмурит брови и пинает ножкой ближайшие листья. Стучит по белому камню три раза подряд, чтобы папа понял, чтобы перестал.       Вдруг с неба начинает капать вода. Сначала две капли, а потом целых тридцать, и… Чудо! Папа вдруг улыбается. — Видишь, дочь, даже небо за нас плачет… Что это я только о грустном? Давай лучше расскажу тебе про нашу большую семью. Вдруг кто-нибудь решит когда-нибудь к тебе прийти, а ты не узнаешь? Так нельзя.       Эдже очень интересно. Она садится напротив папы на белый камушек и внимательно на него смотрит. Он рассказывает, как зовут бабушку, как много у неё разных тëть и дядь. И пусть Эдже всё это уже прекрасно знает, она всё равно с удовольствием будет слушать снова из его уст. — У мамы тоже, оказывается, большая семья, представляешь? Никто об этом раньше не знал. Мы с мамой познакомились, когда она ещё с дядей Яманом жила. Звучит странно, малыш, я знаю, но в семье Сойсалан по-другому быть и не может.       Эдже думает об этом длинном, но важном слове, которое раньше слышала от тëти, но всё никак не могла повторить.

Сой—са—лан.

Сложно, но возможно. И у неё вдруг получается! Жаль только папочка этого не слышит. — Эдже, прости, пожалуйста, что пришёл без мамы сегодня. Это исключительно моя вина… — папа снова грустит. А Эдже не понимает, как в одном предложении могут звучать два таких разных слова: прекрасное — «мама» и плохое — «прости». — Если бы я мог, привёл бы её сюда, и мы бы вместе рассказывали о том, как любим друг друга, и как любим тебя. Я расскажу тебе всю нашу историю, когда станешь немного постарше, наверное. Сейчас только часть, прости…       Эдже снова морщится от нелюбимого слова, а потом начинается, напротив, её любимая часть, где папа иногда смеëтся, говорит про маму и называет её по-всякому: красивая; добрая; опасная; иногда очень нежная, иногда не очень; кудрявая... Девочка трогает свои волосы. Она знает, что это кудряшки, потому что у тëти Эдже такие тоже есть, а у дяди Умута нет. И у мамы есть, и ей определённо это очень нравится.       Проходит время, и папа прерывает свой рассказ. — Вот так вот, маленькая… Пока что такие приключения у мамы и папы. Не знаю, что нас ждёт дальше… Вместе увидим. Но ты не волнуйся, я буду приходить и рассказывать тебе обо всём. — СТОЙ, НЕ УХОДИ, ПАПА! — кричит Эдже, когда видит, что он встаёт, и понимает, что сейчас останется одна. Она хватает его за джинсы, но он не чувствует, не слышит.       Что-то внутри вдруг меняется. Эдже резко, поддаваясь необъяснимому чувству, поднимает глаза от папы и поворачивается в другую сторону. Объяснение вмиг приходит, а вместе с ним и такая родная, такая любимая… — МАМА! — кричит малышка и бросается к ней. Тянет ручки, хочет потрогать. И очень злится, когда в очередной раз это не получается сделать. — Что ты здесь делаешь? — вдруг раздаётся голос мамы. Эдже замирает в недоумении… Он не такой, каким она говорила раньше. Он какой-то… Злой, кажется. — Спишу этот глупый вопрос на твой гнев и злость. — будто подтверждает папа. Это действительно злость. — Я не смог написать дату рождения. Очень больно, но я до сих не знаю. Даже дату…       Папа снова очень-очень грустит, и Эдже начинает нервно теребить ладошками, встав между родителями. — А что будет, если узнаешь? Что изменится в твоей жизни? — Многое. — Например? Ай, какие колючие! Эдже снова хмурится, поворачивая голову то влево, то вправо.

Папочка, вы же не такие! Ты совсем по-другому рассказывал!

— Даже если в этот день я буду на другом конце света, я буду скорбеть. Больше ничего не буду делать в этот день. Скорбеть — это как любить? Что это значит? Малышка не знает, но определённо запомнит, чтобы тëтя Эдже как следует объяснила, почему у папы так дрожит голос, когда он об этом говорит. — Кажется, ты немного опоздал для скорби. — Кто ты такая, чтобы отнимать у меня это право?!       Эдже удивлëнно округляет глазки. Надо же, теперь и папа говорит по-злому! От него она совсем этого не ждала. — Когда ты скрыла свою беременность… — Потому что ты! … Тишина. Мама смотрит на папу и трясëтся.

Что «ты»? Как разобрать смысл по глазам, мам?

Я ещё так не умею!

Эдже возмущается, и мама наконец продолжает. — Ты не хотел… — В тот же день! В тот же день я пришёл к твоей двери и сказал, что повёл себя ужасно. Сказал, давай станем семьёй! НО НЕТ! Потому что гнев госпожи Аси всегда был выше меня! Она разозлилась на меня, обратного пути не было!

Что? Пап, почему ты говоришь так быстро

и так громко? Почему слово «семья» теперь

НЕ про нас?

— В тот же день, чëрт возьми, в тот же день пришёл! Ладно, ты была зла в тот день. Но почему не сказала на следующий? Либо в любой другой день? У тебя было время! — Какое время? Какое время?! –спрашивает мама. И Эдже вдруг чувствует себя неуютно. Уже не хочется стоять между родителями, хочется куда-то спрятаться…       Она делает пару шажочков назад, и видит теперь их обоих. Она не уйдёт, нет. Не тогда, когда они впервые оба рядом с ней. Не тогда, когда всё в цветочках. Не тогда, когда им так больно… — Твои несвязные решения, твоё желание жить так, как вздумается, передумывать в последний момент! Обещания, которые ты не сдерживаешь. Я должна была вдруг прийти и тебе поверить?! — Я ВСЕГДА БЫЛ ТАКИМ! — малышка вздрагивает, когда он начинает кричать.

Нет, папочка! Пожалуйста, хватит!

— Я ТАКОЙ ЖЕ, КАКИМ БЫЛ В ДЕНЬ НАШЕЙ ВСТРЕЧИ!       Эдже закрывает ушки, чтобы стало потише… — Я ТАКОЙ, КАКОЙ ЕСТЬ! АЛАЗ! Я. ТАКОЙ. Тогда был таким, вчера был таким, и завтра буду! Но ты поступила несправедливо! Ты скрыла свою беременность от меня! Несколько тихих секунд.

Он замолчал? Кажется, да.

Но почему так дышит? А мама почему не дышит?

      Эдже начинает всматриваться в них снова, подходя ближе, однако папа не останавливается… — Знаешь, в чëм разница между нами, Аси-кыз? Я ВСЁ ДЕЛАЛ ОТ ЛЮБВИ К ТЕБЕ!

Он кричит!

ОЧЕНЬ громко.

ОЧЕНЬ страшно!

Так жутко, что у Эдже начинают трястись губки и она зовëт тëтю. Пусть она придёт! Пусть она обнимет, раз больше никто не может… — Я ВСЁ ДЕЛАЛ, ЧТОБЫ ТЫ НЕ РАССТРАИВАЛАСЬ, НО ТЫ ИЗ-ЗА СВОЕЙ ЗЛОСТИ ДЕЛАЛА ВСЁ, ЧТОБЫ МНЕ СТАЛО ЕЩЁ БОЛЬНЕЕ! — НЕ КРИЧИ ПРИ РЕБËНКЕ! — вдруг кричит мама.       Эдже делает ещё шаг назад и спотыкается, падая на землю. Сидит в листьях и дрожит.

Нет, пап, это не любовь! Если вы так любите, то я не хочу, чтобы меня любили!

      Тишина.       Эдже вновь поднимает глаза. Они смотрят по-другому… Это уже не злость, кажется ей. И будто в подтверждение этой мысли, папа вдруг быстро преодолевает то расстояние, в котором она умещалась раньше, и крепко прижимает к себе маму.       Девочка снова сбита с толку. Настроение в этой семье так быстро меняется, что ей придётся как-то адаптироваться.       То ли она сама, то ли что-то неведомое ей побуждает еë резко изменить эмоцию. Больше нет страха. Теперь есть надежда… Надежда, что папа не соврал, что между ними и правда любовь.

Давай, мамочка, обними тоже!

Тебе же больно! Ты же хочешь... Папа добрый, он будет тебя жалеть...

      Эдже надеется, очень. Так сильно, что хочет помочь. Встаёт, подходит к ним и обнимает тоже. — Отпусти… — тихо произносит мама в этот же миг.       Эдже грустно опускает ручки, делая шаг назад. Думает вдруг, что это ей. Забывает, что не чувствуют… — Отпусти! — говорит мама снова, с обидой в голосе. Нет, это не ей. Это папе… — Проваливай отсюда, Алаз. И больше никогда не появляйся передо мной. Мама прогоняет его. Ну нет, нет, нет, только не это… — Если тебе легче винить меня, хорошо. Первый и последний удар всегда за тобой. Я привык… Только вот я не был таким жестоким как ты. И никогда не буду. Потому что я очень тебя любил, Аси.

Любишь, папа! Конечно, ты её любишь. Ты же говорил мне: «мама красивая, добрая»...

      Он подходит к камню и кладёт на него маркер.

Мы что рисовать будем? Я бы очень хотела

с вами порисовать...

— Напишешь дату. Я хотя бы буду знать. — говорит папа и шагает в сторону. — Соболезную нам. Это последнее, что они от него слышат. — СТОЙ, НЕ УХОДИ, ПАПА! — снова кричит Эдже, когда видит, что он уходит, и понимает, что мама остаëтся одна. Хочет побежать за ним, но останавливется, когда видит, как мама садится рядом с камушком. — Алаз... — говорит она ну очень сильно грустно. Такой Эдже маму не бросит, будет стоять рядом и гладить по кудряшкам… Она уже так делала, когда мама приходила впервые и так же сильно плакала. — Прости нас, доченька. Пожалуйста, прости...— шепчет мама, и Эдже вдруг становится так больно!       Ужасное слово, как же она его ненавидит! Никогда больше пусть никто не говорит при ней «прости»! На улице гремит гром. Громко, резко начинает капать с неба дождь… Все чувства малышки так сильно смешались, что она не сразу заметила, как жидкость теперь течëт из её глаз. Она тоже так может… Ей тоже сейчас очень-очень больно. Оказывается, ангелы тоже плачут.