сборник текстовых

Представьте то неловкое состояние, когда вы сталкиваетесь с малознакомым соседом в лифте, натянуто здороваетесь, расходитесь в разные углы и просто молча ждете свой этаж, стараясь не смотреть друг на друга. Джисон чувствовал себя на уровне двух-трех таких неловких лифтов, и с каждой секундой, проведенной в полной тишине и считанных сантиметрах от Минхо, их количество стремительно увеличивалось. Молчать невмоготу, но перспектива выдавливать из себя вежливую отстраненную беседу кажется еще более неуместной. Во-первых, Минхо не тот тип учителя, с которым можно спокойно поговорить, как с ровесником, и никогда таким не был. А во-вторых, последний раз, когда они разговаривали, обернулся полнейшей катастрофой, отголоски которой теперь будут звучать в каждом движении и слове, как бы оба не старались. Минхо не выдерживает первым — либо от скуки, либо из простого человеческого желания посмотреть, что же будет. — Разве там не должен твой друг участвовать? Спрашивает лениво, своим привычным наигранно-мягким, текучим голосом, а сам не поднимает глаз от телефона, всем видом демонстрируя, что отвечать на это не обязательно, он вообще просто так спросил. Но Джисон отвечает, хоть и коряво, спотыкаясь на каждом слове и нервно расковыривая дырку в обивке школьного диванчика. — Они еще не скоро. Он мне напишет. Минхо кивает равнодушно. Ему бы сейчас туда, в актовый, на сцену — самое подходящее место, чтобы притворяться кем-то другим и играть на публику. Публика в своем единственном экземпляре вскрыла несчастный диван уже до поролона. Джисон запоздало понимает, что попытка ненавязчивой светской беседы сейчас обернется провалом, потому что Минхо больше вопросов не задает и очевидно не собирается. А возвращаться в тишину ужасно не хочется. — А вы? Минхо поднимает глаза и долго смотрит в сторону актового зала, словно сам забыл, почему вообще оттуда ушел. — Не люблю самодеятельность, — коротко отвечает он. Фраза звучит слишком смело в стенах школы, где внеклассным занятиям уделяют больше внимания, чем учебе, поэтому он уточняет, — Молодцы, что стараются, конечно. Но мне не нравится. — Вам вообще хоть что-нибудь нравится? Джисон прикусывает язык и замирает в страхе, даже терроризировать школьное имущество перестает. Хочется надеяться, что Минхо не расслышал, но он видит краем глаза, хотя скорее — просто чувствует, как учитель впервые за все это время поворачивается и смотрит ровно на него. Пока Джисон жалеет, что не успел попрощаться с матерью и Чанбином, Минхо вместо ответа откидывает голову на спинку дивана, ненадолго задумывается о чем-то и внезапно для обоих решает сменить тему. Только выбирает ее, кажется, не совсем удачно. — Ты еще заходишь в игру? Минхо знает, что нет, потому что из друзей его так и не удалил. Хоть и прекрасно понимает, что стоило бы. Это была одна из тех глупостей и слабостей, которые он иногда себе позволял, даже если они вредили в первую очередь ему самому — как несколько шоколадок за один вечер. — Нет, — ожидаемо отвечает Джисон, несколько удивленный таким перенаправлением разговора. — На мурен сейчас рейты подняли, — обыденно сообщает учитель, — Тебе вроде нравилось на них фармить. — Не нравилось, они меня бесили, — Выстрел наугад попадает в цель, и Джисон все же охотно поддерживает разговор, видимо забыв, с кем его ведет, — У них морды наглые и высокомерные. «Как у вас», — хочет добавить он, но Минхо и без слов это понимает, судя по приглушенной усмешке и взгляду, отведенному в сторону. Он знает, наслушался от одного знакомого парня из игры рассказов о холодном и черством учителе, который всегда так несправедливо к нему относится и «строит из себя не пойми что». Минхо заслужил, не поспоришь. Благодаря общей теме напряжение немного спадает, хотя слова все еще подбираются тщательно и с осторожностью, поэтому оба предпочитают помолчать, осмысливая и вспоминая. Знакомый и близкий образ из игры накладывается на настоящее, живое, сидящее рядом, заставляя осознать, что это — один и тот же человек. Они проводили столько времени вместе, делились переживаниями, обсуждали проблемы; они ведь были практически друзья, почему в реальности между ними такая пропасть? — Я сейчас вообще ни во что не играю, — неловко подает голос Джисон, не желая еще дальше погружаться в невеселые мысли, — Решил учебой заняться. Минхо издает звук, похожий на поперхнувшегося котенка, и Джисон не сразу понимает, что над ним откровенно смеются, хоть и тихо, вежливо, в кулак. — Что? — справедливо оскорбляется он, — Я серьезно! Хочется добавить «Ради вас, вообще-то», но Джисон вовремя останавливается. — Нет, ничего, молодец, — переводит дыхание Минхо, — Тебе в понедельник мне тесты сдавать по всем темам, ты их хоть частично сделал? — Конечно, — после паузы неуверенно отвечает Джисон, отводя взгляд. — Врешь. Учитель наклоняется, опираясь локтями в колени, и смотрит, наклонив голову. Смотрит, как на мелкого наивного зверька в зоопарке, даже едва улыбается уголками губ, словно ждет, что же еще глупого и смешного тот выкинет. От этого Джисону почему-то сразу хочется паниковать, и дело даже не в тестах, к которым он действительно не только не прикоснулся, но и вспомнил только сейчас. Ему не нравится взгляд: слишком непривычно, Минхо никогда на него так не смотрел, на него никто так не смотрел, что ему отвечать? А когда Джисон паникует и нервничает, то говорит глупости. — У вас научился. Звучит чуть более ядовито, чем хотелось бы, Минхо в ответ лишь поднимает бровь и видимо ждет каких-то последующих объяснений, но их нет. Джисон как ни в чем не бывало возвращается к дырке в диване и борется с желанием взять в руки телефон и бессмысленно обновлять ленту, чтобы хоть как-то оградиться от напряженной реальности. — Плохо учился, значит. Минхо говорит это тихо, словно лишь для себя, отвернувшись в другую сторону, но Джисон слышит и почему-то чувствует себя виноватым за ненужную резкость. Несмотря на все попытки, разговор неизбежно скатился в кювет. Слишком долго они были друг для друга, как красная тряпка для быка, и ни отстраненная беседа, ни общие интересы так просто этого не изменят. Мысли обоих так или иначе возвращаются на несколько дней назад, к разговору, после которого все стало только хуже, хотя казалось бы, куда больше. С этим нужно что-то делать, нужно развязать этот комок сжатых нервов, и Джисон вновь берет смелость на себя. — Насчет нашего уговора… Он осекается, не зная, что сказать дальше, но Минхо понимает. Потому что все это время думал в том же направлении. — Забей, — постукивания пальцев по подлокотнику и равнодушный тон, — Не грузи себе голову. Будем считать, что никакого уговора не было. Я же понимаю, что ты это все тогда сдуру ляпнул и уже несколько раз передумал. Джисону бы сейчас затормозить и согласиться, ведь сам недавно убеждал себя, что нет другого выхода, кроме как забыть и жить дальше, притворяясь, что ничего не было. Но почему-то именно сейчас очень хочется возразить. — Не передумал. Тихо, опустив глаза в пол, но упрямо. Снова безумно потеют ладони и горят уши, а чужое молчание ситуации не помогает. Минхо старательно делает вид, что не расслышал, лишь пару раз медленно втягивает воздух через нос, успокаивая назойливое жжение в грудной клетке. И вот что с ним делать? Когда Джисон уже благополучно прячется за экраном смартфона, Минхо вдруг встает, лениво потягивается и жестом зовет ученика за собой. — Пошли. Поможешь мне кое с чем. Хватит без дела сидеть. Привычный повелительный тон возвращает в реальность и даже как-то странно успокаивает, но у Джисона уровень в игре не пройден, никуда он идти не собирается. — Прямо сейчас? — устало тянет он, как будто последние пять минут разгружал учебники, а не сидел с комфортом на диванчике, — Я тогда лучше на концерт обратно пойду. Минхо этот ответ явно не устраивает. — Встал. Джисон закатывает глаза, но все же неохотно закидывает телефон в рюкзак, всем видом показывая, как тяжело ему это дается, и лениво встает. Все в школе, а особенно учащиеся их класса, хорошо знают, что с Минхо бесполезно спорить, когда он говорит таким тоном: лучше просто сделать так, как он просит. Возможно, ничего и не будет, если ему возразить, но пока еще никто не пробовал. Минхо не говорит, куда они идут, но явно не в кабинет литературы, потому что спина учителя в черной рубашке, на которую Джисон старается не смотреть, направляется в совсем другую сторону. Они отходят от актового зала всего на несколько метров, зайдя в небольшой закуток — одно из тех мест в школе, где иногда отсиживались прогульщики. Естественно, Джисону место было знакомо; но то, что кроме полуживой скамейки и заткнутых под плинтус сигарет там есть еще какая-то дверь, он ни разу не замечал. Когда Минхо жестом фокусника достает из кармана брюк ключ и открывает замок, происходящее совсем уже начинает напоминать какой-нибудь Хогвартс. — Раньше это была просто подсобка, — объясняет Минхо, видя, как Джисон буквально трещит по швам от сотни вопросов, — Но драмкружок отвоевал ее себе, так что теперь это их склад. Свалка, я бы скорее назвал. — Ни разу не видел, — осматривая детали картонных пейзажей, свернутые в рулоны ватманы и кучу других не менее интересных и странных вещей, Джисон зачарованно заходит внутрь и не замечает, что Минхо зачем-то защелкивает дверь изнутри. — Это только для посвященных, — усмехается тот, кто стал куратором всего несколько дней назад. Джисон разглядывает картонные конструкции и постукивает пальцем по носу криво нарисованного тигра, спрятанного среди кустов зеленой гуаши, видимо, символизирующей джунгли. Состроив зверю такую же угрожающую рожу, он удовлетворенно идет дальше, не стесняясь трогать и хватать все, что увидит. Минхо наблюдает за его детскими реакциями совсем недолго, чтобы не успеть случайно умилиться. В конце-концов, он его не в музей привел. — Застукал тут эмаря и массовика-затейника, так что у меня теперь есть вот это, — он отстраненно крутит ключ на пальце и чему-то улыбается, — Не ты один умеешь шантажировать. Кто именно скрывается под кличками «эмарь» и «массовик-затейник», Джисон понимает почти сразу. Смысл слова «застукал» — чуть позже. О степени застуканности Минхо однако умалчивает, а уточнять у него детали личной жизни друга как-то не хочется. И Джисону сейчас точно не до каких-то чанбинов с их хенджинами, потому что Минхо все еще не говорит, зачем они сюда пришли, к чему он вообще это рассказал и почему подходит все ближе. — Чанбин ничего мне не говорил, — осторожно отвечает Джисон. Он отвлекается от рассматривания реквизита и переводит взгляд на учителя, пытаясь угадать, что за спектакль тот снова разыгрывает, и — какая роль в нем отведена Джисону. — Я бы на его месте тоже тебе не все рассказывал, — в своей обычной манере парирует Минхо, но вдруг его голос звучит тише и серьезнее, — И я очень надеюсь, что ты тоже ему не все рассказываешь. Почти инстинктивно Джисон держится на расстоянии, невольно позволяя медленно оттеснять себя на другую сторону мелкого помещения. Не трудно догадаться, что Минхо имеет в виду, но почему он говорит об этом сейчас? Зачем он привел его сюда? — Я никому не сказал про наш уговор, — зачем-то неловко оправдывается Джисон, отходя все дальше, пока не чувствует спиной стену. Еще секунда — и натянутые нервы лопнут, поэтому он по традиции переходит в режим агрессивной защиты и бросает саркастично, хоть и трясущимся голосом, — Я не совсем тупой, если что. Спокойным, прогулочным шагом, расслабленно спрятав ладони в карманах брюк, Минхо подходит уже почти на расстояние вытянутой руки. — Я никогда не считал тебя тупым, — вдруг признается он, и звучит это почти искренне, даже дружелюбно, — Просто ты иногда ленишься думать. Когда между ними остается полшага, Джисон замирает, и, кажется, даже не дышит. — И оказываешься из-за этого вот в таких глупых ситуациях, — подытоживает Минхо. С этим невозможно не согласиться — ситуация действительно глупая, просто идиотская, и в ней почти целиком и полностью виноват сам Джисон. Это ему хватило дерзости предложить учителю молчание в обмен на поцелуй, и по иронии это именно он сейчас борется с навязчивым ознобом и падающим вверх-вниз сердцем, когда предложенное оказалось так близко к осуществлению. Джисон ведь сам это все заварил, так? — Ты еще можешь все отменить, — словно читает его мысли Минхо, — Все в твоих руках, это же была твоя идея. Скажи мне уйти — я уйду, и мы больше никогда про это не вспомним. Все будет, как раньше. «Не будет» — понимают оба. Джисону хочется, очень хочется оттолкнуть сейчас Минхо, убежать, забыть про это все, потому что, кажется, у него вот-вот взорвется голова, сердце, все внутренние органы, которые жжет и колет так нестерпимо и страшно. Но он зашел слишком далеко, а Минхо стоит слишком близко, и рассуждать о последствиях уже поздно. — Не передумал? — еще раз упорно переспрашивает Минхо, как единственный взрослый и почти адекватный человек в помещении. Он должен быть уверен, что парень хотя бы отчасти соображает, что делает. Хотя сам не знает, какой ответ хочет от него услышать. Джисон набирает воздуха в легкие, медленно выдыхает. И отрицательно мотает головой. Не передумал. Минхо никогда не признается, насколько страшно ему стало в этот момент. Все, дороги назад нет, мосты сожжены, и ответственность теперь полностью переходит на него. Да, Джисон определенно совершил глупость, когда предложил этот дурацкий уговор. Но Минхо совершил еще большую глупость, когда согласился — и продолжает совершать ее до сих пор. Горячая шея и мягкие пряди на затылке ощущаются под пальцами до безумия отчетливо. Джисон застывает, позволяя провести большим пальцем по щеке и линии челюсти, и уже только от этого готов закричать, но лишь молча смотрит влажными глазами — в потемневшие глаза Минхо. — Сколько ты говорил, десять секунд? — хрипло уточняет тот, цепляясь взглядом за каждый сантиметр чужого лица, и наконец останавливаясь на подрагивающих губах. Вопрос явно риторический, но Джисон все равно слабо кивает в ответ. — Засекай. Минхо медлит, осторожничает, сначала касается губами едва ощутимо, но уже этого достаточно, чтобы все тело прошибло током. Джисон зажмуривается и начинает считать до десяти — не ради мнимого соблюдения всех условий, на которые уже плевать, а чтобы просто не сойти с ума. «Раз». От волнения Джисон сам не замечает, насколько сильно сжимает зубы, пока не слышит отдаленный шепот «Расслабься», от которого волноваться хочется только еще больше; но все же послушно приоткрывает рот, в который тут же проскальзывает чужой язык — Минхо пока действует строго по их договоренности. «Два». Целоваться Джисон не умеет от слова совсем. Где-то в помутненном сознании промелькает глупая случайная мысль, что стоило бы сперва потренироваться на каких-нибудь помидорах. «Три». Минхо смелеет, целует глубже, настойчивее, и давит рукой на затылок, заставляя наклонить голову. Джисон пытается отвечать, неумело, наугад, хоть и готов сползти вниз по стене в любой момент. «Четыре». Колени подкашиваются, все внутри сворачивается узлом и не отпускает. Минхо, вдруг решивший нагло и абсолютно непристойно прикусить губу, делает все в несколько раз хуже, заставляя сдержать невесть откуда взявшийся стон. «Четыре». Весь остальной мир темнеет, блекнет, пропадает. «Четыре...» Джисон благополучно сбивается со счета. Губы саднит, десять секунд явно прошли уже давно, но ни одного из них это не волнует. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, Джисон осторожно проводит руками по ткани учительской рубашки, стремясь положить ладони на плечи — чтобы как в романтических фильмах. Слишком лично, близко, Минхо перехватывает и сильно прижимает запястья к стене в упертой, но тщетной попытке держать какую-то воображаемую дистанцию. Эффект получается ровно противоположный: у Джисона от таких маневров лишь перехватывает дыхание, а гормоны принимаются скакать в голове с удвоенной скоростью. Самоконтроль Минхо тоже держится на последнем винтике. Он понимает, ему самому безумно хочется провести рукой вверх по бедру, запустить пальцы под футболку, дотронуться губами до шеи, вслушиваясь в сбивчивое, горячее дыхание. Но он знает, что не имеет на это абсолютно никакого права. Соглашаться на этот глупый уговор было уже большой ошибкой, и Минхо не допустит, чтобы она породила другую, еще более серьезную. Только не с ним. Минхо отстраняется первым, пока еще может это сделать, и Джисон по инерции тянется за ним, но его предупреждающе останавливают за плечо обратно к стене. — Ты до десяти считать не умеешь? — тихо, в губы интересуется Минхо и с трудом заставляет себя слегка улыбнуться, чтобы разрядить обстановку, но получается плохо. Джисон же словно вообще ничего не замечает и не слышит, лишь смотрит мутным, потерянным взглядом. Он старался, честно старался справиться со своим, как он считал, помешательством. Пока эмоциональная сторона творила ерунду и предлагала всякие поцелуйные сделки, тихий голос разума предупреждал, что ничего не выйдет, что учитель никогда даже близко не почувствует того же к ученику, особенно к нему, особенно к такому, как он. Джисон прекрасно это понимал, хоть и не хотел признавать. Теперь никакого голоса разума больше нет. Есть только Минхо, весь мир Джисона состоит из Минхо, ничего не имеет значения, кроме Минхо, и это почти так же страшно, как быть выброшенным в открытый океан без каких-либо спасательных средств. А Джисон абсолютно не умеет плавать. — Эй, — обеспокоенный тихий голос и легкое потряхивание за плечо, — Ты чего так дрожишь? Джисона рвет на части, и удивительно, что внешне это проявляется лишь в ознобе по всему телу. Минхо видит перед собой блестящие, словно чем-то напуганные глаза, и сам начинает паниковать. Что-то не так. А у Джисона эмоции уже подходят к краю, и он даже не успевает их сформулировать. Все, что он сдерживал, отрицал, скрывал, неконтролируемо полилось наружу. — Я, — выдыхает он, — Я вас… Тебя… Любл… Минхо реагирует почти моментально, прижав ладонь ко рту Джисона, наивно и уперто не желая слышать окончание фразы. Тот не сопротивляется совсем, не замечает вообще ничего, лишь смотрит преданно, влюбленно, совершенно разбито. Словно счастлив даже просто стоять здесь. Словно ему даже не нужно никакого ответа. — Не надо, — тихо просит Минхо и качает головой, — Не глупи. Он всматривается в его глаза и, к своему ужасу, видит в них полнейшую искренность. И, что еще хуже — наивную надежду. На взаимность, понятное дело. Но Минхо пока ничего не может ему ответить, и даже не знает, нужно ли. Джисон ждет, терпеливо, покорно, но по щекам и все еще прижатой ладони уже предательски жгут слезы. Он слишком любит, настолько, что уже не может справиться с этой любовью, которая рвет, режет изнутри; заставляет смотреть на другого человека с таким нескрываемым обожанием и болью, что пора вызывать психиатров, у нас тут помешанный. А Минхо впервые понятия не имеет, что сказать. — Что же ты творишь? — обреченно шепчет он. Кому из них двоих это адресовано — неизвестно. Минхо заботливо, почти по-отцовски вытирает большими пальцами никак не останавливающиеся слезы, пытается сказать что-то успокаивающее, но колючий, болезненный ком в горле мешает не только говорить, но и дышать. Да и слова никак не находятся. Джисон зажмуривается и с трудом держится, чтобы не завыть в голос. Ему стыдно, ужасно стыдно за свои собственные чувства, и больше всего на свете он сейчас боится увидеть презрение в лице напротив, а еще хуже — жалость. А ничего другого, как ему кажется, он и не заслуживает. Осторожно, но настойчиво убрав чужие ладони от своего лица, Джисон задерживает их в ослабевших пальцах всего пару секунд, запоминая ощущение, после чего отпускает и на негнущихся ногах направляется к выходу. — Я… Я лучше пойду обратно. Там, наверное, уже началось, — его голос скачет, дрожит, и он даже не пытается улыбнуться, лишь судорожно сглатывает и остервенело размазывает слезы по щекам, — Простите. В обычное вежливое «простите» вложено слишком много — ему действительно жаль: за себя, за свои слова, за свой, как он считает, эгоизм. Ведь это настоящий эгоизм — взвалить свои чувства на человека, которому они явно не нужны, так? Это слишком глупо, наивно, по-детски. На что он вообще рассчитывал? Давясь, захлебываясь, задыхаясь в едва сдерживаемой истерике, Джисон почти бежит к двери, непослушными пальцами открывает замок и исчезает из кладовки. Минхо его не останавливает. Из актового зала играет какая-то веселая, жизнерадостная песня, а Джисон вбегает в ближайший туалет, с трудом ориентируясь в пространстве из-за мути в глазах. Заперевшись в одной из кабинок, он забирается на крышку с ногами, прижимает к себе колени и заходится в беззвучных рыданиях, периодически всхлипывая, кашляя и почти до крови искусывая пальцы. Все очень плохо. Все просто ужасно. Минхо обессиленно опускается на пол кладовки и обхватывает голову руками. Глупый, глупый Минхо, с его глупыми принципами и стенами. Он до последнего считал все шуткой, игрой — ведь так было легче в первую очередь ему самому. Доигрался. Он всегда старался смотреть на несколько шагов вперед, рассчитывать, искать выгоду для себя. Испытывать что-то к ученику — некомфортно, неудобно, мешает, поэтому проще не испытывать ничего вообще. В себе он уверен, со своими чувствами он всегда справлялся почти бесперебойно. Кто же знал, что у Джисона их хватит на двоих.