сборник текстовых

— Да хватит уже, с чего ты так взъелся? — в сердцах вопрошает Чанбин, устав подбирать оправдания, и пытается отшутиться, — Вроде не полнолуние. Что на тебя нашло? Хенджин молча заламывает тонкие длинные пальцы, поджимает губы и отказывается отвечать, предоставляя Чанбину возможность угадать. А может, и сам не знает. Когда у Чанбина спрашивают, как давно они дружат, то он всерьез задумывается, морщит лоб и брови, как престарелый дед, мычит, кряхтит, но не может назвать даже примерную цифру. Они просто всегда были вдвоем, как две непропорционально разные половинки одного весьма странного целого (no homo). Как шампанское и сухарики с хреном, как шлепки с носками, как очистки от семечек в кармане брендовых джинс. Как левая палочка «твикс» и палка колбасы. Чанбин любил хвастануть, что вообще-то вся их компания началась именно с него и Хенджина — и на них же и держится. Сначала к ним как водоросль прилип семилетний Джисон: лохматый, нелепый, с вечно грязными ладошками и развязанными шнурками. Он почти сразу же притащил за собой «в банду» смущенно улыбающегося Феликса, который на его фоне казался ангелочком с картинки, умел плести венки и все время извинялся. Минхо появился чуть позже, как будто сам по себе; тогда он был самым высоким, старшим и наглым, и успел подраться с Чанбином в первый же день знакомства. В качестве членского взноса он привел с собой Чонина — мелкого, быстрого, с хитрым лисьим взглядом и речью пропитого моряка. Сынмин обреченно пришел вслед за Чонином и первое время отказывался разговаривать с кем-либо кроме него, а на просьбы дать померить очки просто молча бил по рукам. Завершающим звеном стал Чан, самоотверженно подписавшийся на это опекунство. Пацифист по натуре, Хенджин со всеми старался поддерживать хорошие отношения, и исключением был лишь Чанбин. Они могли подраться из-за уплывшего по реке мяча, прилюдно поклясться больше никогда не разговаривать, а через час уплетать окрошку на кухне у семьи Со. И дело не в том, что Чанбин как-то особенно раздражал Хенджина, вовсе нет. С ним просто было комфортно ругаться, а иногда даже весело, без малейшего страха испортить отношения — оба знали, что, несмотря на разногласия, все равно почти сразу же помирятся. Они соглашались не соглашаться. Так же было и с чанбиновым увлечением охотой — Хенджин начинал этот разговор не в первый раз. Но, почему он вдруг решил вернуться к уже давно закрытой теме, все еще оставалось загадкой. — Ты… из-за того кролика, что ли? — пробует Чанбин, и, судя по дрогнувшим ресницам, попадает, — Да господи, серьезно? Из-за такой мелочи? Перед глазами снова возникает растерзанное тельце, застрявшее в самодельной ловушке. — Он умирал в страхе и беспомощности из-за твоих тупых силков, — На глаза Хенджина наворачиваются самые настоящие слезы, будто он знал этого кролика с рождения и лично присутствовал на последних мгновениях его жизни, — Из-за тебя у него даже не было шанса убежать! — Да откуда ж я знал? — снова зачем-то оправдывается Чанбин, непроизвольно повысив голос, — Я сам не ожидал, в этой части леса никогда хищников не было. Хенджин почти собирается возразить, вдруг вспомнив какую-то деталь, но предпочитает промолчать. Потому что все еще верит, что ему показалось. — Ага, — саркастично кивает он, — Единственный хищник там — это ты. Чанбин закатывает глаза, кажется, до самого черепа и отрезвляюще похлопывает друга по плечу. Тот не сопротивляется: самому уже надоело спорить. — Все, кончай драматизировать, — деловито подытоживает Чанбин, — Это всего лишь кролик. И он бы все равно умер, зря я его ловил, что ли. Хотя обидно, конечно. — Я не драматизирую, — практически одновременно с ним возмущается Хенджин, но тут же понижает голос, — Просто представь себя на его месте. Тебе горло перегрызают, живот вспарывают, а ты даже убежать не можешь. Чанбин морщится от детального описания. — Хорошо, что я не кролик.