сборник текстовых

Сынмин начинает вести себя странно: все чаще где-то пропадает, задает кучу непонятных вопросов и ходит с задумчивым подозрительным лицом. Он несколько раз пытается заговорить с Джисоном, но тщетно — с того дня тот так и не произнес ни слова. Хенджин и Уджин упорно стараются изображать адекватность, но единственный, кто еще не потерял ни капли рассудка во всем этом кошмаре — Чонин. Потому что был слишком занят своим собственным: круглосуточная работа и алкоголизм отца не дают ему шанса начать свою жизнь. Он пытается поговорить и добиться возможности хотя бы получить образование, но не сдерживается в словах, и между ними вспыхивает конфликт, который заканчивается затаенной обидой и фингалом под глазом Чонина. Близятся дни рождения Феликса и Джисона, о чем Уджин узнает непосредственно от Феликса. Он рассказывает, что они всегда объединялись и отмечали их одновременно, и в этот раз очень хочет использовать это как предлог, чтобы наконец-то собраться всем вместе и хоть немного отвлечься, но не уверен, будет ли уместно сейчас изображать веселье. Уджин соглашается, что попробовать стоит, потому что этот затяжной траур и уныние медленно сводят с ума. Состояние тоски и безысходности захватило не только ребят, но распространилось на всю деревню. Жители стали замечать, что все как-то не так, все валится из рук, ничего не работает, ничего не получается, вот просто ложись, скрестив ручки на груди, и умирай. Словно из повседневной жизни забрали какой-то важный элемент, который раньше никто не замечал, а без него все начало разваливаться. Уджин и Феликс готовятся к празднику на том же месте, где месяц назад в еще полном составе они рассказывали страшилки, чуть позже к ним присоединяется Хенджин. Они уже закидывают шампуры на мангал и переживают, что никто так и не придет, но ближе к вечеру неловко подходят Сынмин и Чонин. В разговоре выясняется, что мысль «нам надо отвлечься и собраться всем вместе, но вдруг остальные считают это неуместным?» пробегала у всех, и вязкая неловкость наконец-то отступает. Джисон не приходит. С молчаливого согласия Чан, Чанбин, Минхо, ведьмы и их проклятия тактично избегаются, но игнорировать то, что беспокоит всех, становится все сложнее. Разговор все чаще прерывается, перебиваемый болезненными воспоминаниями, и начинать его снова каждый раз приходится с усилием. Во время одной из таких пауз Хенджин не выдерживает и попросту бросает «Мы же все понимаем, что происходит какая-то хрень, но даже не обсудим это?». И день рождения превращается в смесь поминок и анонимной группы поддержки. Но всем становится чуточку легче. Когда становится уже совсем темно, а куртки застегиваются до горла, на свет от костра и переносных фонарей тихо, почти невесомо заходит Джисон. Никто не надеялся, что он придет, поэтому его появление встречается удивленным, настороженным молчанием. И ожиданием: что он сделает? Уйдет или останется? Скажет хоть что-то? Джисон откашливается, смущенный таким вниманием, и хриплым, отвыкшим от слов голосом спрашивает, осталось ли хоть что-то из еды. Все с облегчением выдыхают, а Феликс усаживает его на свое место и отдает лучшие куски. В конце вечера, когда все расходятся, Сынмин вновь пытается выловить Джисона, раз уж он начал хоть немного разговаривать и возвращаться к жизни, но тот словно чувствует это и тактично сбегает. На следующий день у него это все-таки получается, хоть и не сразу. На попытки начать разговор Джисон реагирует с очевидным раздражением, особенно когда Сынмин упоминает Минхо. «Он был хранителем, ведь так?». Джисон закатывает глаза и резко заявляет, что в первую очередь Минхо был человеком. Обычным человеком. Смертным. И вообще, хранители не имеют никакой силы, их существование — пережиток прошлого и лишь условность, а Минхо о своей роли в жизни деревни даже не догадывался. Сынмин настаивает, что после его смерти все действительно замедлилось и стало разрушаться. Мелкими и незначительными, как взмах крыльев бабочки, действиями хранитель поддерживает порядок и ритм жизни деревни, хотя сам может этого не осознавать. Когда хранитель умирает, начинается хаос, но никто не понимает, из-за чего — ведь только вчера все было хорошо. Джисон равнодушно бросает, что это ненадолго, что появится кто-нибудь другой, и все снова станет нормально. Природа не терпит пустоты, и сама деревня, ее невидимая сущность выберет себе нового хранителя. Роль хранителя не несет никакой ощутимой пользы для ее обладателя, и даже наоборот, обладает существенным минусом — деревня не выпустит своего хранителя за пределы. Попытавшись уехать, он неизбежно будет сталкиваться с постоянными препятствиями. Так, препятствием для Минхо стал Джисон, который боялся и отговаривал его от переезда — сам до конца не осознавая, почему. Но, даже если бы он согласился, возникли бы другие причины: авария, болезнь, кража, стихийное бедствие. Минхо буквально был заложником. Джисон знал, что Минхо может умереть из-за его проклятия. И знал, что из-за роли хранителя у того даже нет возможности сбежать. «Ты спрашиваешь, почему я ничего не сделал. Вы все думаете, что я чокнутый, что я какой-то злобный гений, что я все знал, но даже не попытался ничего сделать, но я просто не мог. Я мог лишь надеяться, что это окажется неправдой. Да, это поведение слабака. И я уже достаточно сам себя ненавижу за это». Разговор очевидно закончен, но после обеда Сынмин ловит его снова. Джисон без намека на шутку предупреждает, что на любое слово о Минхо или проклятиях ответит кулаком в лицо. Сынмин отвечает, что согласен на такую цену. «Мне нужна твоя помощь, пожалуйста», — тихо просит он, и Джисон наконец видит, что тот действительно напуган. «Боюсь, я следующий». Как Феликс и Хенджин, без слов бросившиеся спасать Минхо, потому что уже прочувствовали проклятие на себе, Джисон оставляет обиду и раздражение и соглашается помочь. Сынмин рассказывает, что подозревает себя в родстве с одной из ведьм. Вампирша, людоедка, в народе просто упыриха — жила в лесу вблизи от деревни около трех веков назад. Отличалась крайней, ужасающей жестокостью, поэтому быстро попала в поле зрения охотников. Ее отличительной способностью был сильнейший гипноз: ведьма любила преследовать и убивать жертву не только самостоятельно, но и руками самой жертвы либо другого человека, самыми изощренными способами — такие представления доставляли ей огромное удовольствие. В свободное от кровопускания время ведьма занималась изучением и систематизацией знаний о магии, существах и истории деревни. Сынмин рассказывает, что многие бумаги в библиотеке, связанные с гипнозом, вампиризмом и людоедством, отмечались особенным символом. Похожий символ он несколько раз находил на случайных старых документах в подвале своего дома. Вероятно, в прошлом это было личной подписью ведьмы и гербом для нескольких поколений ее потомков. И если в ее бывшем жилище найдется что-то с таким же символом, это подтвердит их родство. Оказывается, что и расположение ведьминского дома Сынмин уже выяснил. А помощь заключается лишь в том, что идти туда в одиночку ему не по себе. «Зассал» — приходится громко признаться Сынмину, потому что иначе Джисон не соглашался, это было его обязательным условием. Дом оказывается крошечной, уже почти развалившейся хижиной, под завязку забитой кучей бумаг, книг и странных, временами даже жутких предметов неизвестного назначения. «Вы действительно родственники, это выглядит в точности, как твоя комната» — замечает Джисон. Символ они действительно находят. На документах, на личных записях, на вещах, над окнами и дверью, везде. С каждой такой находкой холодный ужас медленно заполняет всего Сынмина и встает удушливым комом в горле, когда он случайно бросает взгляд в мутное разбитое окно. Ничего не объясняя, он просит Джисона скорее уйти отсюда, выбегает из дома и быстро идет в сторону деревни. Джисон в окне не находит ничего странного и догоняет Сынмина с требованием объяснить, что происходит. «Что ты видел?». Сынмин молчит, но продолжает напряженно озираться. «Ты видел ее, так?» Незадолго до пожара в доме Чана Феликс видел странную старуху с факелом. Хенджин бежал от волка, который внезапно пропал, когда он обернулся. Джисон же впервые признается, что еще до смерти Минхо постоянно смотрел на болото и надеялся, что никого не увидит; но однажды топь вынесла на поверхность молодую девушку в белом платье, которая исчезла в тумане, когда он попытался ее окликнуть. Никто, кроме них, ничего не видел. И каждый запомнил видение ярко, как сцену в кино, и вряд ли когда-нибудь забудет. Было ли это стандартным набором для всех наследников, или прародительницы пытались предупредить своих правнуков о проклятии — неизвестно. В окне Сынмин видел пугающую женщину в темном одеянии, чьи длинные черные волосы почти полностью закрывали бледное худое лицо. Казалось, будто она недовольна, что в ее вещах кто-то копается. Конечно же, он сразу понял, что это она. Но одного только видения и совпадения символов недостаточно, чтобы назвать Сынмина наследником. Ведь для передачи должно выполниться условие, а условие вампирши — убийство. Сынмин никогда никого не убивал. Джисон активно цепляется за надежду, что это просто совпадение, случайность, ведь условие не выполнено. Сынмин уже почти соглашается с ним, но вдруг понимает. «Мать», — дрожащими губами произносит он. Смерть при родах косвенно делает его убийцей, древним заклинаниям не важны детали. Циничный Сынмин впервые выглядит так, словно сейчас упадет в обморок прямо в мокрую осеннюю листву посреди леса. Джисон пытается отшутиться, мол, проклятие действует на близкого наследнику человека, а у Сынмина таких точно нет, он же всех вокруг ненавидит. Возможно, никто и не умрет. Сынмин слабо поддерживает шутку и позволяет увести себя обратно в деревню. Но оба понимают, что проклятие все равно найдет свою жертву. И Сынмин уже догадывается, чья жизнь теперь под угрозой. Несколько дней проходят относительно спокойно. Сынмин становится еще более закрытым, словно пытаясь оборвать все связи с окружающими людьми, наивно веря, что хоть как-то защищается от проклятия. Пока в него чуть не врезается велосипед Чонина, и не поймешь — случайно или нарочно. Сынмин как можно быстрее пытается уйти, но Чонин его останавливает и просит поговорить. Он не слепой, он заметил, что последнее время его нагло избегают, он расстроен, обижен и требует объяснений. Оба никогда не отличались особой общительностью и дружелюбностью, но вроде как считались лучшими друзьями с детства, хотя их дружба была крайне пассивной. Возможно, в сравнении с остальными ребятами они действительно были друг другу чуть ближе: Чонин уверен, что знает Сынмина лучше, чем кто-либо другой. Но, видимо, он ошибался. Сынмин правда очень хочет все объяснить, он представлял этот разговор сотню раз, составлял в голове целую речь. И та ее часть, что про проклятие, пугает его меньше всего. Чонин не дожидается, пока Сынмин решится, и просто объявляет, что на днях уезжает в город, подавать документы в училище — он все-таки смог убедить отца, а у того нашелся знакомый, готовый помочь с поздним поступлением. И если Сынмину нечего ему сказать, то он так и уедет. И, возможно, не будет торопиться с возвращением, раз ему здесь не рады. К удивлению Чонина, Сынмин оживает и активно поддерживает эту идею, буквально просит, умоляет его уехать. «Я не понимаю, я внезапно стал настолько тебе неприятен?» — предсказуемо спрашивает Чонин. «Объясни уже, что происходит, или я никуда не уеду». Чонин знает, что слова из Сынмина надо вытягивать клещами, особенно, когда это касается чего-то личного. И знает, что иногда нужно надавить посильнее: если он действительно хочет что-то сказать, то поддастся, а если нет, то очевидно и в грубых выражениях даст понять, что лучше не лезть. Предварительно взяв с Чонина обещание поверить всему, что он сейчас скажет, Сынмин вываливает новость о своем родстве с самой жестокой ведьмой из всех живших в деревне. Не дав тому вставить и слова, он тут же ещё раз объясняет, как действует проклятие (приводя уже существующие примеры) и на кого оно вероятнее всего подействует. И почему. Сынмин признается Чонину в чувствах. Скучно, монотонно, не дернув ни одной мышцей лица, он сообщает, что влюблен: давно, еще с детства, неосознанно и по уши, на грани с обожанием. И прекрасно знает, что это не взаимно, поэтому просит Чонина не чувствовать себя виноватым и обязанным. Он ведь так и молчал бы об этом, так и продолжал бы незаметно радоваться каждой минуте, проведенной вместе, ждать следующей, давиться своей любовью. И так и чувствовал бы досадное, завистливое щемление внутри, когда случайно замечал, как глупо и счастливо выглядят Минхо и Джисон в те моменты, когда думают, что их никто не видит. Он уже достаточно винил себя за такие неудобные, ненужные чувства, а теперь из-за него и этой дурацкой влюбленности Чонин может умереть. И Сынмин сделает все возможное, чтобы этого не случилось. «Ты должен уехать, пожалуйста, как можно скорее. Я больше ничего от тебя не прошу». Чонин не совсем понимает, но верит каждому слову. Обескураженный, он выдавливает из себя лишь «Прости» и обещает уехать уже сегодня или завтра. Увы, чувства Сынмина действительно оказались невзаимными. Весь оставшийся и следующий день они не видятся, и Сынмин надеется, что Чонин действительно уехал. Пока в светской беседе о хреновой погоде и последних новостях с Хенджином и семьей Чанбина не узнает, что отец Чонина все еще в деревне и его видели вусмерть пьяного буквально полчаса назад. Естественно, это означает, что никуда они не уехали — обещания исправиться и дать сыну нормальную жизнь остались на дне бутылки. Сынмин чувствует, как необъяснимая паника сдавливает горло, и перестает слышать и видеть окружающий мир. Без объяснений он срывается с места и со всех сил бежит к дому Чонина, подскальзываясь на размокшей от дождя грязи, игнорируя колотящие по лицу капли и встреченных людей. Добежав, он принимается колотить в дверь и звать Чонина, пока не понимает, что в доме никого нет. Однако, дверь в кузню оказывается приоткрытой. Он заходит в темное помещение и в поисках выключателя делает несколько шагов по мокрому полу — странно, неужели дождь смог залить так далеко от входа? Когда, мигнув пару раз, свет все-таки загорается, Сынмин понимает, что стоит в луже крови. Естественно, крови Чонина. Потому что это именно он, не двигаясь, сидит за рабочим столом, наклонив голову и бессильными веревками опустив руки, как кукла без кукловода. А вокруг, словно перформанс безумного художника, разбросано все, что он когда-либо выковывал — все в темной крови. Во главе композиции возвышается топор, жестоко вогнанный в спину, как финальная точка. Сынмин пытается сделать шаг назад, подскальзывается и падает, ударившись затылком об стену. Словно стремясь сбежать от крови, уже пропитавшей одежду и кожу, он отползает еще ближе к стене, с силой зажимает рот и не сдерживает истошного крика. Хенджин, почувствовавший неладное и побежавший за ним, находит его уже без сознания. Следующее утро начинается для жителей деревни с душераздирающего представления: дом кузнеца оцеплен, всюду кровь, из мастерской выносят завернутое тело, а другое, еще живое, с трудом пытаются закрыть в полицейской машине. Отец Чонина признался в содеянном, но клялся, что не осознавал своих действий, что двигался будто против своей воли, что никогда бы не навредил своему единственному сыну. Глядя на грубое лицо, залитое слезами и перекошенное от горя и то, как он кидается к свертку, кричит и просит прощения, этому действительно хочется верить. Но извинениями Чонина не вернешь. Хенджин в слезах покидает толпу первым, Феликс и Уджин уходят за ним. Бледный, уставший Сынмин стоит еще долго с совершенно нечитаемым лицом, и уходит лишь когда служебные машины наконец уезжают. Уже почти дойдя до дома, он останавливается и говорит в пустоту, не оборачиваясь: «Что ты хочешь?» «Чтобы ты не винил себя», — отвечает Джисон, который все это время настойчивым призраком шел за ним. Да, Чонина совершенно точно убил его отец. Да, это вполне могло быть не связано с проклятием — пьяный человек себе не хозяин, и руку на сына он уже поднимал. Это действительно может быть просто совпадение. Только Сынмина это ни капли не утешает. Особенно, когда это говорит Джисон. «А ты?», — с нескрываемым сарказмом интересуется он, — «Ты не винишь себя? Ты можешь спать спокойно, зная, что Минхо умер по твоей вине?» Джисон ударяет первым, но Сынмин словно этого и хотел. Они сцепляются с такой яростью, вымещая всю злость и горе друг на друге, что любопытной соседской бабушке приходится позвать на помощь взрослых мужиков, чтобы их остановить. Сынмин с презрением сплевывает кровь и уходит, напоследок попросив Джисона больше никогда не лезть к нему с советами и сочувствием. Таким образом в живых остаются лишь четверо наследников и Уджин.