Пять внешних чувств

Злится должен он, но вместо этого злится Юра. По-настоящему так, что даже собственное дыхание спирает и от возмущения Юра может только смотреть. То есть, когда Федя сказал, что пистолет был заряжен, он имел в виду именно это? Буквально заряженный пистолет, который был направлен прямо на него? И прямо из рук Кости? Юра смотрит на Грома и не верит своим глазам: этот человек способен буквально на всё, на такие жуткие и страшные вещи, а Федя до сих пор смотрит на него, как на центр ебучей вселенной. Но Костя не центр. Он даже к нему не приближен. Да он и не пытается хоть как-нибудь… хоть что-то… А Феде достаточно его «извини, я придурок». И Федя уже смягчается. Уже смотрит на него, как на человека с большой буквы. Юра наизнанку выворачивается, чтобы получить подобие этого взгляда, а Костя и пальцем не шевелит. Костя говорит: Федь, идём осмотрим территорию. И Косте неважно, чью жизнь он подвергает опасности — свою или чужую. Дело в том, что если бы на месте Феди был другой человек, то ничего бы не изменилось. А это значит, что Федя для Кости «один из прочих». Один из возможных вариантов. И да, он может быть ему благодарен. Но незаменимых нет. Юра не понимает, как можно настолько себя не ценить. Он уже почти докуривает, когда Федя опускается за стол и в кармане пытается найти коробок. — Блять, — выдыхает Федя. И Юра руку засовывает в свой карман, доставая спички. Федя в удивлении приподнимает брови. — Откуда у тебя спички? Ты же зажигалкой пользуешься. — Я готов на все случаи жизни. Юра улыбается широко. В этом есть правда: он подготовлен на все случаи. Например, на тот, если у Феди не найдётся спичечного коробка в кармане. Или если последнее у него заберёт Гром, чтобы в его же присутствии закурить. В его же машине. В его же доме. В подъезде или у входа в метро. — Ну, спасибо, — Федя достаёт одну спичку, а остальное Юре отдаёт обратно. — Удружил. — Да без проблем, брат. Что думаешь делать? Федя всё ещё смотрит на него так, будто ничего не понимает. Юра бросает окурок себе под ноги и топчет его так, словно это он на Федю наставлял пистолет. — С Громом, — поясняет Юра, и садится рядом. Федя задумчиво пожимает плечами. Можно предположить, что он действительно в голове пытается выстроить план. Но эта задумчивость — просто маска. Люди смотрят с таким выражением лица, даже если ничего не прокручивают в голове. Юра так смотрит, когда не хочет кого-либо слушать. Эти маленькие наставления, эти усмешки и «Юр, а, может, ты просто болен». Как алкоголик, только с азартными играми. И Юра показывает это представление, напрягая мышцы лица. Не зря все эти хмурые морщины называют марионеточными линиями. Они глубокие. Настолько, что люди хотят верить, — Юра их слушает. Юре не похуй на их слова. — Да что с ним сделать? Его не исправить ни этими извинениями, ни обидами. Он же толстокожий до жути. Федя, видимо, совсем наивен и глуп. Юра ему подсказывает: — Я про чувства твои. Чувства. Назвал же так. Федя нервно дёргает уголком губ. Чувства — это что-то из ряда вон. И душить ими Федя никого не собирается. Как и пытаться этими самыми чувствами манипулировать. Чувствует-то он. Это только его ответственность. И жаль, конечно, что она становится проблемой. Но Федя такой — не умеет скрывать главное. Если уж любит, то любит. Если считает, что нужно защитить, то подставится сам. Страшно, правда, в моменте, где наставлен пистолет, а позади казах, которого и надо бы спасти, но ценность его жизни не превышает… моральных ориентиров, в конце концов. Гром бы, наверное, стрелять не стал. Но Федя почувствовал явно: его пытаются проверить. Будто насмехаются над тем, действительно ли он любит или действительно ли он такой самоотверженный. — А что мои чувства? — Федя решает играть в дурака. Юра это принимает, и строит дурака в ответ. — Не знаю. Я же у тебя спросил. — Мои чувства остаются без всяких изменений и надежды на взаимность. Правда, отдают они теперь каким-то привкусом пороха. — Ты ведь его простил? — Юра ждёт, когда Федя согласится с ещё одной усмешкой. Он даже спрашивает, насколько это глупо. — Слишком быстро. Просто. Будто достаточно сказать «прости», и любое дерьмо исчезает. Юра говорит: ты лишаешь его возможности копаться в этом самом дерьме. Пусть залезет в него по локоть, принюхается и поймёт, что это ненормально. — Я, конечно, не спорю. Но мы столько повидали, что наставленный пистолет — это детские игры. Правда, Юр. Если бы я всерьёз обижался на его выходки, мы бы сейчас не работали вместе. Мы бы вообще… ничего. Дурак ты, Федя, говорит Юра. Ой, дурак. Он говорит это так, что совсем немного становится обидно. Юра даже отворачивается от него, словно не может смотреть на такую глупость. И Федя весь подбирается. Заинтересованно смотрит. — Я же не о том, — Юра поднимается, упираясь рукой в стол. — Я про ув-уважение, а не про обиды. И если бы вообще ничего не было, как ты говоришь… чем бы это отличалась от того, что есть уже? Федя смотрит на него, но не отвечает. Порой Юра задаётся вопросом: а что он вообще находит в этом человеке? Что можно найти настолько важное, чтобы перестать видеть всё остальное? Себя-то Юра уважает. Только вот Федя останавливает его, едва он успевает сделать шаг. И так задумчиво говорит «спасибо». И Юра разом вспоминает, что для него остаётся важным. Например то, что Федя умеет слушать. И что в самых херовый день именно он находит такую шутку, от которой Юре становится смешно. Это он, сжимая кулаки, заставляет всех в курилке заткнуться. Никакого смешка в сторону Юры, пока Федя считает его своим другом и находится рядом. Всё пространство рядом с собой он делает для Юры комфортным. Или хотя бы немного приемлемым. Это Федя стал тем, кто Юре сказал не уходить. Если Гром заваливается покурить — разбредаются все. Остаётся только Федя, готовый Грома выслушать и поддержать, и Юра, которому Федя из прошлого говорит «сиди уж, куда рванул». Это входит в привычку, а потом становится тягой — Федя рядом и всё хорошо. Будто Юра впервые сорвал такой куш, от которого едет крыша. И с какого-то хера этот куш отдают не ему. Победу из-под носа Костя у него уводит, будто щёлкает пальцами. Раз — и неуважение. Два — заряженный пистолет. Три — высмеять среди мужиков за проявление эмоций. Это же девчачье, да? Так ты считаешь, Кость? Юра молчит. Неожиданно смотрит на руку и на то, как медленно Федя её отпускает. Он поднимается следом и смотрит ему в глаза. — Спасибо, — повторяет. — Правда, Юр. Ну? Юра ждёт продолжение, состоящее из «ты хороший друг». Он смотрит — он умоляет — продолжи фразу. Сначала поцелуй, а потом добей, что всё это дружеское и ни черта не значит. — Да з-за что? — Юра улыбается. Понимает, что ответил слишком грубо. Ответил так, будто хотел сделать больно. На деле же — не хотел. Только показать, что Федя заслуживает больше, чем влюблённость в Грома. — За то, что говоришь правильные вещи. — Не всегда, — Юра это веселье не отпускает. Улыбка на его лице остаётся застывшей гримасой. — Мысль с поцелуем и ревностью не сработала же. — Да это и неважно, — Федя отмахивается. — Считай, просто приятный момент. У Юры начинает частить сердце. Он хочет спросить: правда-правда приятный? Вот так, что прям вспомнить и почувствовать тепло? Настолько приятный? Или по какой шкале он имеет оценку выше нормы? Часто ли Федя об этом вспоминает и чувствует, что ему хорошо? Насколько, Федь? Насколько приятно? По шкале от «подержаться больше не за кого?» до «спасибо, Юр» — какое место занимает тот поцелуй? — Да, приятный, — кивает Юра. И улыбка потихоньку тает. Слишком уж тут тепло, чтобы сохранять холодность. — Жаль, что не с Костей, да? Юра режет не тупым, а ржавым ножом по ране. Раскрывает её повторно и позволяет заразить свою кровь. Федя смотрит немного растерянно и печально. Будто бы извиняюсь. Ну, Юр, ну, прости, ну, не люблю тебя. Не люблю. — Я п-пойду, ладно? Федя кивает: иди. Федя говорит: удачи. Юра напоследок напоминает, что им с Костей бы лучше поговорить. Может, ну, откровенно? Юра сам так не говорит, но другие уверяют — это работает. Федя провожает его взглядом, и как жаль, что рядом нет ни одного зеркала. Что он… в самом деле себя не уважает? Да разве такое возможно? Будто у него на лице грязь и он всем позволяет и дальше себя втаптывать в неё. А если позволяет одному, это ведь не считается. Да ведь? Федя в этих растрёпанных чувствах перекатывает в пальцах пожёванную спичку, и бросает её в банку из-под кофе, к остальным бычкам и мелкому мусору. С Костей он так и не говорит. Перекидывается фразами из «как Игорь, как сам, да всё нормально». Их отношения похожи на семейные, в самом поганом смысле этого слова, когда сохраняется привычка, но от тепла не остаётся даже остатков. Никакого нагретого места. Никакого «Федь, а ты сам-то спишь?» Да Феде ведь оно и не нужно. Федя в состоянии позаботиться о себе, Феде, может, и надо только, чтобы Гром не закатывал глаза, не улыбался гадко, говоря спасибо, что подвез, но дальше я сам, раз ты — трус. Федя думает об этом из-за Юры чаще, чем ему хочется. Юра просто приходит и дарит ворох вопросов. А что же будет, если Кости не будет рядом? Что от этого изменится? А вот если бы Федя получил взаимность, какую он бы тогда хотел? Юра смотрит на него и своими словами, как скальпелем, тонко вскрывает нутро. Смотрит своими глазами, из какого внутреннего мира Федя состоит. Задаёт свои вопросы. Дымит своими сигаретами. И в сторону выдыхает: — Федь? За пять минут до этого вопроса Гром курил точно также. За пять минут до этого вопроса, Федя слушал о том, что у Грома есть зацепки. Что у Грома есть мысли. А как там Игорь с его олимпиадой? А у Игоря всё хорошо. Ведь чтобы узнать, что у Игоря не всё в порядке, нужно задавать вопросы, а Костю в академии такому не учили. Костя только докуривает и уходит. И так проходит пять минут. И так появляется Юра. — Твой вид меня пугает. Федя смотрит на него в упор. У Юры светлые глаза, но не такие светлые как небо. Они такие, как глаза того, кто через пару секунд будет их прятать. — Юр, вот скажи мне, а какое тебе дело до наших с Громом взаимоотношений? Федя говорит «отношений», потому что между ними нет таких слов. Между ними годы такой крепкой дружбы, которая Юре даже близко не снилась. Это сильнее тяги к азартным играм. Это крепче Беленькой, которую Цветков прячет во внутреннем кармане своей куртки, пока остальные делают вид, что не замечают запах перегара. — Мне? — Юра указывает на себя фильтром сигареты. — Ну, мы ведь с тобой тоже друзья, верно? Допустим, говорит Федя. И уже одним этим фактом заставляет Юру отводить взгляд. — Так вот. Я не хочу, чтобы с моим другом… другие друзья вели себя, как мудаки. Я не хочу, чтобы моему другу было плохо. Я не хочу, чтобы один мой друг наставлял на другого друга пистолет. — А о Громе ты также заботишься? — А ты хоть раз вёл себя с Громом, как мудак? — Юра ждёт, когда Федя пожмёт плечами. — Вот и я о том же. Юра намекает, что только по этой причине он на фединой стороне. Но Юра забывает — Федя не беспросветный дурак и Федя знает, как выглядит любовь, которую не желают принять. — Всем бы таких друзей, как ты, Юр, — говорит Федя. — Кому-нибудь бы очень повезло. — Как Грому — с тобой? Не важно, сколько людей будут Федю любить, всё остаётся по-прежнему. Ничего не меняется. Федя говорит «да какое там». Ну любит он. Ну и что? Этому, может быть, даже причины искать не нужно. Просто если ты с кем-то проводишь столько лет, никто уже не узнает тебя так хорошо, как он. Просто Федя ведь не смотрит по сторонам. Ему нет нужды искать счастье в других людях и нет нужды свои же чувства предавать за попыткой почувствовать что-то новое. Юра спрашивает: — Можно? Федя снова видит эти глаза. Они горят светлым не как ночные вывески магазинов. Они такие, от которых хочется отвернуться самому. — Можно, — повторяет Юра. — Я покажу тебе, каково это, когда любят тебя? Федя думает, что все эти вещи по умолчанию — отвратительны. Все эти вещи в природе, которые действуют автономно. Что весь этот организм дышит сам по себе, когда Федя думает о тысячи других вещей. А когда у Феди частит сердце и нет ничего, ему же нужно знать, как делать этот гребанный вдох. Всё всегда происходило автономно. И почему это не работает теперь? Федя раскрывает рот и шумно вбирает воздух. Он спрашивает: что ты задумал, Юр? А Юра с четверть сигареты вбирает разом. Говорит, что это просто глупость. Просто такая шутка. Что это ничего не поменяет. Что это так. И Федя только надеется, что Юра действительно понимает. Что он действительно осознаёт, что это ничего не поменяет. Федя любит Костю. И Федя не любит его.