Пять внешних чувств

Юра не знает, с чего начать разговор. Может быть, с того, что чужой шарф безвозвратно испорчен? Он даже может солгать, что ему жаль эту старую ткань, которую Федя на себе носил ещё с того времени, когда Костя не был майором, а Юра не видел их всех в лицо. Ему стоит признаться честно, что он даже не пытался отстирать свою кровь — и выбросил в помойное ведро все эти тряпки: начиная сверху от чужой одежды до самого низа, потому что кровь заляпала даже его штаны. Вернуться с пустыми руками нет сил. Юра просто не может позволить себе эту наглость. Если бы всё измерялось в деньгах, то этот долг не превышал бы и одного нуля. Дело не в материальном. Дело в чести и заботе по отношению к тому, кого Юра… считает важным. Хотя бы так, потому что большее банально травит ему душу. И он преуменьшает важность, чтобы чувствовать себя получше. Ему удаётся. Вечером звонит телефон и приглушённый голос спрашивает, в порядке ли он. Вообще-то это звонит Федя, потому что ему так нравится выкапывать для Юры могилу. Но он думает: это просто голос. Просто сигналы в телефонных проводах. — Я в порядке. — Тебя не было на работе, я волновался. Ага, как же. В каком фильме ты услышал эту фразу, Федь? В жизни так не говорят. В жизни бросают: «посмотрите, он всё ещё жив». Пора делать ставки, сколько он сможет ещё протянуть. Юра тихо хмыкает: — Это же не пулевое. Царапина. Завтра буду на месте. Он чувствует, что Феде не по себе. Сжалиться, что ли, над ним и положить трубку первым? Юра всерьёз обдумывает эту перспективу. Федя вздыхает прямо в ухо. То есть, в трубку, но через километры его усталость долетает и до него. — Хорошо, что ты в порядке... — А ты? — Юра на палец наматывает телефонный провод. Ему нужно за что-то себя удерживать. Не позволять мыслям уходить слишком далеко от настоящего. — Поругался с Громом из-за меня? — Не из-за тебя, Юр. — Но поругался. — Немного, — преуменьшает Федя. Видимо, чтобы успокоить. Ему стоит знать, как факт: Юре не совестно. Юре никак. — Мне жаль. Уверен, вы скоро по-помиритесь. — Как и всегда. До завтра? — Конечно, Федь. Не скучай. Федя уж постарается не скучать. Наверное, ему даже не придется для этого прикладывать усилия. Юра чувствует накатывающую усталость и довольно быстро ложится спать. А утром тащится на работу, шелестя целлофановой упаковкой в руке. Новый шарф он кладёт перед Федей на его рабочий стол. Жаль, что это не курилка, но выбора особо и нет — там Костя, а здесь человек, бросающий курить. Всё правильно. И эти двое, видимо, пока игнорируют существование друг друга. — Это что? — спрашивает Федя, кивая на подарок. — Открой. Федя открывает и достаёт новый шарф. Он похож на его старый — только темнее. Ткань плотнее. В остальном — привычная единица его гардероба. Федя смотрит на Юру взглядом «ну не надо было». — Твой шарф был полностью испорчен. — Я бы смог вывести кровь. Опыт имеется, — Федя дёргает уголком губ. Юра не спрашивает, чью кровь и откуда он выстирывал — это всё приведет их к одному конкретному имени. — Просто прими этот подарок. Считай, это материальная благодарность. За заботу. — За заботу не нужно платить, Юр. Она просто есть, — Федя намекает, что это всецело было его решение. И Юра может это услышать, как факт, но не прочувствовать нутром и кожей. И он стоит, растерянный, среди чувств. Вновь и вновь понимая причину, почему в ответ он ощущает не пустоту. Это слишком ново. В это даже трудно поверить. Юра может найти несколько причин, почему таких исключений в его жизни не бывает. — Но всё равно спасибо. Мне нравится шарф, — примирительно отвечает Федя. Юра дёргает уголком губ и оставляет его с подарком один на один. На сегодня он уже достаточно ощутил. Когда-нибудь он с Федей поговорит иначе. Когда-нибудь он скажет ему, что никогда в своей жизни не ощущал взаимность. Не ощущал себя кем-то любимым и важным. Что он чувствовал к себе, так это раздражение и неприязнь. Он мог бы сказать, что ненависть — это привычное чувство. Он испытывал его к себе так много и часто, что перестал замечать остальное. Это стало привычкой — наблюдать за этими мимическими морщинами отвращения. Кто-то его уважал за профессионализм, кто-то мог похвалить за наводку. Но это большие дистанции. При близких привычное «Юр, иди дальше». Юра чувствует себя ресурсом, который можно истратить. Юра видит других, как ресурс, который можно использовать в ответ. Заручиться мнимой поддержкой, получить несколько купюр в долг. Узнать сплетни. Поделиться историей, которая произошла, когда он был кем угодно, но не Смирновым Юрой. Костя почти докуривает, когда Юра подходит к столу. Морщится при виде переполненной банки с окурками. Порой ему кажется, что всё это накурено только Громом и только за один день. — Как ты? — Костя кивает на его бок. Юра отмахивается: я в порядке. Юра просто-напросто не может быть не в порядке. — А ты как? — Да меня ж никак не ранили, — Костя пожимает плечами. Он задерживается в курилке, потому что Юра подносит к своим губам фильтр и закуривает сам. Это медитативно — наблюдать, как Юра затягивается, как пропускает дым внутрь себя, задерживает дыхание, а после медленно выпускает дым к небу. Он для этого слегка запрокидывает голову. Обычно старается вбок, чтобы не на Федю, но, когда в курилке пусто — наслаждается каждой затяжкой. Гром так не умеет. Он не застревает в одном мгновении. Только если в голове, чтобы обдумать что-то. У него так часто попусту тлеет сигарета, что он потом берётся за вторую. Немудрено, что их пепельница переполнена. — Слышал об Анубисе? Неужели Костя задерживается, чтобы поговорить о богах? Юра приподнимает бровь: — Типа мифы о нём? — Кто-то по городу расхаживает в костюме Анубиса и пугает местных бандитов. Юра усмехается: — А, ты об этом. Мельком долетало что-то. Это дело поручили тебе? — Пока что нет, — Костя пожимает плечами. Он косится в сторону своей пачки с сигаретами, но пока не решается закурить снова. Этот разговор требует от него каких-то откровений, о которых Костя бы не хотел говорить. Иначе что это за взгляд? Юра научился понимать кое-какие жесты. — Для этого дела напарник нужен, — говорит Костя. — А Федю пока не тянет расследовать перестрелки. Федю не тянет лезть в дела, в которых замешаны наркотики и древнеегипетские боги. И в которых Костя потеряет свою голову. Юра знает, какой это имеет подтекст. — Вы помиритесь, — говорит Юра. Костя тут же говорит «конечно. И добавляет: «если никто не будет мешать». О. Вот теперь Юре становится даже интересно. Он приподнимает бровь, будто не понимает, на кого направлены эти слова. — Или если он решит, что риск стоит того. Федя не любит мчать сломя голову в объятия опасности. Костя хмыкает: «да, объятия он предпочитает совсем другие». Юра дёргает уголком губ: теперь об этом знает не только Гром. Юра знает теперь даже чуточку больше. На уровне дружбы вполне может возникнуть ревность — это Юра понимает. И смотрит, чтобы убедиться, что он прав. Костя перестаёт хмурится и под нос себе хмыкать. Просто достаёт пачку и тянет ещё одну сигарету в рот. Без никотина этот разговор ему не переварить. — Он передумает, — со знанием дела говорит Гром. Он отчитывается перед Юрой? Он ставит его перед фактом? Он говорит сам с собой и Юра на самом деле тут не нужен? Юре не нравится, как это звучит. Даже если в словах нет самодовольства — ему всё равно не нравится. — Ты думаешь, что Федя тебе принадлежит. Но это не так, Кость. Он не будет за тобой бегать вечно. Наверное, он зря произносит это вслух. Костя закуривает с такой едкой ухмылкой, что Юра отводит взгляд. Но кожей он всё ещё чувствует — Гром пытается прожечь в нём дыру. Он видит больше остальных. Он изначально видел больше. — Может, ты и прав. Нет, я даже уверен, что ты прав, — Костя кончиком сигареты указывает на Юру. — Он мне не принадлежит, да. Только вот и тебя он не любит. Юра затягивается дымом, а чувствует на языке лишь соль. Он выдыхает в сторону и дёргано пожимает плечами, не то соглашаясь, не то обманываясь спасительным «не знаю» и «время покажет». Не любит. Не любит. Не любит. Юра слышит (не смотрит), как Костя бросает окурок себе под ногу и топчет его, раздавливает, как самого Юру. Когда он уходит, дышать становится легче. Когда он уходит, Юра снова начинает спокойно существовать на вдох и выдох. Для начала ему нужно вдавить красную точку в стол, потом попытаться уместить в банке окурок. В ней столько мусора, прямо как у него в голове. Он бы мог всё рассортировать, да на кой чёрт ему своя жизнь в пределах порядочности и чужая за пределами работы? Костя и Федя помирятся — это факт. Это не первый их конфликт. На публику они ссорились и сильнее. И Федя грозился уйти — найти напарника, который будет уважать. В тот момент Юра думал, что это лучшая мысль, которая могла возникнуть у этого человека. Но шло время, и ничего не менялось. На какие изменения можно рассчитывать, если почва, на которой растёт их проблема, остаётся неизменной? Сорняки продолжают прорастать через их чувства. Федя может потратить годы на то, чтобы ежедневно их вырывать, но они сильнее — они продолжают расти. Юра вечером уныло смотрит, как Костя уводит Федю поговорить. Он смотрит на то, как они спорят, как размахивают руками. Как Костя хмурится, усмехается и делает эту ужаснейшую вещь — он чуть наклоняет голову, обхватывает пальцами чужой локоть и явно тянет хриплое «Федь». И Федя сдаётся. Юра ещё не знает всех новостей, но по тому, как тот вздыхает, отмахивается и не вырывает руку, становится ясно — простил. Как пить дать простил. Просто взял и выбросил самоуважение к затушенным бычкам. И вроде бы злиться Юре не на что (банально не имеет на это право), но чувства есть, и они внутри кипят. И пусть внешне это не особо заметно, голос его выдаёт. Федя, значит, подходит и спрашивает: — Ты как? — Отлично, — сухо констатирует Юра. И челюстью едва не скрипит. Федя кивает, мол, да, хорошо, даже отлично, как Юра и сказал, потому что есть одно дело, которое требует его вмешательства. Связи, которые есть только у грёбанной элиты. Под прикрытием дураков работать не берут. Туда берут ушлых, как Юра. Он годится только на то, чтобы выискивать информацию и слабые места. — Поможешь в деле? — Это Костя попросил? — Юра чувствует лёгкую горечь на языке. Он смакует её, как вино и проглатывает. Весь этот яд Федя не заслужил: своё он всё равно получит от Грома. Может быть, если к нему продолжить хорошо относиться, он что-то и поймёт. Хотя бы в сравнении. Юра, вот, привык, что к нему применимо слово «неподходящий». Что-то новое ощущается в первую очередь неправильным и ненастоящим. Но Федя тут — и реальнее него только горький ком в горле (Юра правда пытался всё проглотить). — Нет. Это я тебя прошу. — А что Костя? — Юра вежливо улыбается. Но на его лице это выглядит скорее нервно. — А что Костя? — не понимает Федя. — Почему ты меня просишь, а не он? — Юра решает не ходить кругами. Ему нужен разговор, и он собирается его получить. Он кивает Феде, чтобы тот сел, а не возвышался над ним. — Он же в свои дела пытается тебя втянуть. А ты, значит, меня? Вот и спрашиваю, почему это делает не он. Юра не намекает, а прямым текстом указывает на то, кому это всё нужно. Подсказка: не Феде. Точно не ему. — Потому что он уверен, что мы справимся вдвоём. То есть, что он справится один, а я его подстрахую, — Федя пожимает плечами: это ведь отработанная годами схема. Когда Юра хмыкает, Федя продолжает: — дело не в том, что я думаю, что мы с ним не справимся. Дело в том, что он приложит все усилия, чтобы найти хоть какую-то информацию. И я не хочу, чтобы он вляпался и пострадал. Чтобы залез не на свою территорию. — Ты же знаешь, что это не его дело, — Юра ждёт, пока Федя сделает кивок. Слишком неуверенный для того, кто знает все нюансы. — Я не уверен, что у меня получится что-то узнать. Но если получится — я дам тебе знать, хорошо? — Спасибо, Юр, — Федя поднимается тут же. И ни слова о том, чтобы Юра был в порядке. Чтобы был в безопасности. А что, если это он вляпается и пострадает? Юре хочется вздохнуть и посидеть ещё немного, чтобы этот тоскливый налёт обсыпался с него, как старая штукатурка в прошлой квартире. Там были такие невыносимые стены. Все в трещинах, как и люди вокруг. Если Юра видит вокруг себя всё то, что есть в нём самом, то, наверное, неудивительно, что в Феде он видит отсутствие самоуважения. Юра же поступает, как он — слепо соглашается на то, что требует чужое сердце. Оно будто стучит в собственной груди, а он пытается его согреть, на что Федя морщится и просит прекратить. Можно подумать, что ему жарко от этих чувств. — Ты слишком сильно о нём волнуешься, — Юра говорит, а Федя останавливается. — Он о тебе так не переживает. — Переживает, — делится Федя. И эта уверенность подавляет запал продолжать беседу. Федя мельком оглядывает Юру. — Он обо всех переживает. Просто показывает это неумело. — Даже об-обо мне переживает? — смеётся Юра. — И о тебе. Думаю, он видит в тебе того, кто сможет подставить плечо, если будет нужно. — И ты тоже так думаешь? — становится забавно, когда Федя кивает. Юра оживает жестами. Начинает шевелиться. — И тоже переживаешь? — Да. Но я думаю, что ты не такой отчаянный, чтобы рисковать собой по дурости. Ты сможешь остановиться, в отличие от него. И у тебя есть связи, ты без подозрений можешь узнать, кто и где находится. Без применения силы. Осторожно и с умом. Вот это, конечно, утилитаризм. Вот это прагматичность. Юра даже немного восхищён Федей, не будь он той самой разменной монетой в разговоре. — Я думаю, что ты не заставишь меня переживать, — улыбается Федя. Юра тут же говорит «конечно». Как он может заставить человека испытывать чувства? Если бы мог — он бы этим воспользовался. А пока все попытки приводят лишь к беседам тет-а-тет и нескольким поцелуям. Тоже результат, между прочим. Но Юра внутри выпотрошен этими эмоциональными ударами под дых, чтобы порадоваться. Он спокоен. Он идёт своей дорогой, и не поёт, что завтра будет веселей. * — Я не хочу, чтобы ты переживал. Если я и хочу, чтобы ты испытывал в мой адрес чувства, то совсем не такие. Ох, он лжец. Смотрит прямо в глаза и нагло врёт. Хочет он и волнения, и такой же жертвенности, и всего, что Федя даёт Косте, который не в состоянии это оценить. Самоуважение. Юра думает: сказать, не сказать. У него под рукой нет ромашки, чтобы погадать. Он пальцем в небо тычет, когда задаёт вопрос. Большинство уже уходят с работы. Они остаются почти что наедине. На весь участок. — Ты никогда не думал, почему твои чувства к нему не взаимны? — Думал, много думал, — Федя рукой упирается в стол. Стоит такой спокойный, будто внутри ничего не кровоточит. «Не любит» — это диагноз, а не просто факт. — Такое ведь часто происходит. Я точно знаю, что ему не плевать. Точно знаю, что он меня тоже любит, по-своему. Просто не так, как я бы этого хотел. С другим оттенком, догадывается Юра. И он же прерывает эту мысль: — Он никогда не терял: ни твоего доверия, ни твоей поддержки, ни твоей заботы. Он просто знает, что чтобы он не сделал, ты будешь рядом. Он к этому привык. И тебя воспринимает, как должное. Он может даже не благодарить тебя за всё то, что ты для него делаешь. Ему не нужно прикладывать ответных усилий, чтобы сохранить вашу дружбу. Не нужно что-то делать в ответ. Ты понимаешь, о чём я говорю, Федь? Костю можно понять. Я тебя ни в чём не упрекаю, просто думаю, что ты в этих отношениях теряешь собственное я. Федя не думает, что он способен в ком-то настолько сильно раствориться. Тем более в Косте, на которого знает управу. Но Юра так уверен в своих словах. Юра намекает о чём-то важном. — Порой я не понимаю, за что ты его любишь. Только за то, что очень давно его знаешь? Он привык к тебе. А ты привык к нему, — Юра разводит руками, как нечего делать. И тоже поднимается со своего места. Лицом к лицу он останавливается напротив Феди. Смотрит ему в глаза. — Когда ты последний раз чувствовал себя любимым в ответ? Феде не хочется тоскливо тянуть эту мысль в прошлое. Оглядываться назад и видеть только бесконечный бег за тем, кто уходит прочь. Видеть только спину, а не взгляд глаза в глаза. И вместе с тем, Федя ловит себя на странной мысли, что всё равно ощущал себя любимым. Просто не с тем человеком, о котором они ведут беседу. А с тем, с кем сейчас он говорит. — Юр, это лишнее, — Федя проводит эту границу между настоящим и прошлым, и Юра кивает, мол, как скажешь. Он ещё способен понять, почему все эти неясные чувства на разбор так просты. Почему, стоя здесь, он чувствует себя не сломленным, а поломанным — он не был дефектным никогда, он просто выучился чувствовать не-любовь. И он узнал новые чувства, когда познакомился с Федей. Это так просто. И так хочется ответить тем же. Но вряд ли Федя чувствует себя совсем уж нелюбимым. Он слишком занят всем подряд, чтобы задуматься об этом. Временами на него накатывает и он задаёт вопрос: а почему? У Юра наоборот — временами он перестаёт об этом думать и просто что-то делает. Странно, что это имеет какой-то результат. — Прости, если ле-лезу не в своё дело, — Юра прячет руки в карманы пальто. — Может быть, в чём-то ты и прав. Но сейчас я совершенно не хочу об этом говорить. Юра снова повторяет «как скажешь». Федя проводит один раз рукой по его плечу, и уходит. В спину летит не вопрос, а взгляд — почему не меня? Должна же быть ответная причина, почему Федя не любит его, замечающего личность, а не удобство. Причины хочется искать во внешнем. В каждом уголке его жизни: в работе, в привычках, в реакциях, во вкусе. Но точно не в том, из чего состоит он внутри. Даже если он и сам не знает, чем наполнен. Люди не знают даже размеров своего лица. Скорость, с которой кровь циркулирует по венам. Ничего не знают. И Юре не хочется думать, что в этом и есть ответ. Что если он задаст вопрос Феде прямо: почему ты меня не любишь. Тот назовёт не список вещей, с которыми можно было бы работать, а один простой и неутешительный факт. «Я не знаю». Никто не знает, почему он любит то, что любит. И почему он не любит всё остальное.