Быстротечность

Имение Умино поражало своим величием и богатством. Только проехав через парадную арку, можно было понять, почему эта семья считается боогатейшой в стране, после, разумеется, императорской четы. Небольшой, но изящный садик был полон диковинных цветов и аккуратных лужаек. Неширокие дорожки каменной укладки вели сквозь чудесный сад прямо к богато украшенному главному входу дворца. Какаши, отправив кучера обратно, не спеша шёл к зданию, любуясь невиданными ярко-алыми цветами у самых краев троп. Наконец, дойдя до двери, юный солдат отдал шинель при входе служанке, вместе с кивером, и поднялся по богатой мраморной лестнице. – Buona sera, caro! – раздался чей-то звонкий голос. Сам хозяин дома, обворожительный омега средних лет, представитель итальянской знати, с никогда не угасаемой улыбкой спускался навстречу Хатаке. – Come stai? – Добрый вечер, князь. Почтейнеше благодарю за приглашение, – Какаши аккуратно поцеловал миниатюрную ладошку омеги и поклонился, – Вы как всегда сияте. Умино Кохари – выходец из итальянской аристократии, в семнадцать лет был представлен ко двору и стал ближайшим другом Его Императорского Высочества. В устах всех слышно было его имя – он был звездой первой величины тогдашнего столичного большого света. На одном из балов познакомился с контр-адмиралом Умино, который был старше его на десять лет. Пара вальсировала всю ночь, не замечая никого вокруг, а через неделю поступило предложение о свадьбе. В этом, довольно удачном, браке родилось пятеро детей, однако дожить до шестилетнего возраста смог лишь самый старший сын-омега. Великие князья Умино всегда славились гостеприимством и любовью к балам, а их домашний театр был знаменит на всю столицу. К несчастью, из-за неожиданно скорой кончины Иккаку, Кохари пришлось забыть на некоторое время о праздненствах, ведь на руках остался маленький сынок, которого надо было устраивать в институт. Сейчас, много лет спустя, прекрасный дворец Умино снова был открыт для гостей, восхищая своим убранством и коллекциями редчайших шедевров того времени. Пройдя через богато убраные парадную спальню хозяина, картиную галерею и банкетный зал, Какаши попал в огромную залу с расписными потолками. Сам Хатаке был не любителем светских выходов, но батюшка настоятельно просил съездить от его имени в гости к старым знакомым. Сакумо уже давно был нездоров и сам поехать не мог, а Какаши не имел права отказать больному отцу. Как только молодой красавец вошел в помещение, вокруг него сразу собрался круг из альф и омег, в основном друзей и приятелей Сакумо. Все задаваемые вопросы были похожи на предыдущие, будто толпа заранее подготовила речь для юного наследника. Какаши не терял выдержки, привитой в армии, и спокойно отвечал на все беспокойства о батюшке, военной карьере и личных интересах. Скоро его заученные ответы знати надоели, и собрание интересующихся состоянием семейства Хатаке начало потихоньку редеть. Какаши облегченно вздохнул и поспешил отойти в сторону, поближе к буфету, чтобы, не дай Господь, какая-нибудь настырная омега не увязала его на очередной круг мазурки. Танцевать он не любил с детства, но отказать так же не посмел бы – воспитание. Поэтому, во избежание казуса, солдат поспешил спрятаться в толпе пирующих. Так-то, он не расчитывал остаться здесь надолго, ровно столько, сколько требуют правила приличия. Какаши уже начал зевать, и даже дорогое французское вино не помогало ему повеселеть. Гостей прибывало всё больше, а знакомых лиц становилось всё меньше. Разумно подумав, что своё он отсидел, Какаши направился через толпу к князю, чтобы еще раз поблагодарить за проведенный вечер и распрощаться. – Моё почтение, Ваше светлейшество, – поклонился он омеге и собирался уже продолжить, как его неожиданно перебили. – Граф Хатаке, какая прелесть, что Вы нашлись! Право, я уже думал, что Вы уехали ни с кем не попрощавшись, экий затворник. Но прошу Вас, позвольте представить моего сына. Ирука только недавно вернулся из института и не задержится здесь надолго. Подняв глаза, Какаши обомлел. Перед ним стоял цветущей красоты ангел: высокий, тонкий, с очаровательной талией, с совершенно изваянной головой. У него были красивые черные глаза, очень живое лицо с весёлым выражением, которое так чудесно ему подходит. Волосы, такие прекрасные смоляные кудри были убраны в высокую прическу на манер античных богов, а на руках танцевали в свете свечей, притягивающие взор, сапфировые браслеты. Юный Хатаке пробовал было отвести взгляд, но неведомые силы удерживали его. Омега кротко поклонился и обворожительно улыбнулся и так поверженному графу. – Salve, signor, – он был удивительно похож на своего батюшку, казалось, вся итальянская живость, страсть и свобода передалась княжичу Ируке по наследству. – Надеюсь, Вы не утомились, я не вижу здесь ни одного человека из вашего круга общения. – Совсем... нет, – смущенно пробормотал Хатаке, пытаясь спрятать вспотевшие ладони за спину, – Ваша поездка без проешествий... прошла, надеюсь, – путаясь в словах и еще сильнее смущаясь, Какаши уже придумывал план побега, как вдруг услышал веселое фырканье и почувствовал взмах веера. – Нет, что Вы, дорога была хоть и долгой, но здравой. Меня грела мысль, что я успею к танцам. Знаете, за годы обучения отвыкаешь от земных благ, такое ощущение, что последние лета я ни о чем, кроме как лекциях не думал. Не будет ли для вас в тягость составить мне компанию для следующего танца? – его черные сахарные глаза с надеждой устремились на альфу, уже ничего не соображавшего, а точеная фигурка, будто ожидая услышать жестокий отказ, напряглась. Да разве найдется человек, в состоянии отказать этому молящему взгляду и чарующей улыбке? Какаши был уверен, что нет, поэтому кивнул и протянул дрожащую руку омеге. Ирука, казалось, не заметил настроения графа, и с лёгкостью вложил свою ладошку в грубую ладонь солдата и повел его в центр залы. Приняв позицию, Какаши с трепетом оставил руку на талии княжича, все еще не находя силы посмотреть тому в глаза. Как только музыка разлилась по комнате, пары закружились в такт. Альфы все как напоказ был одеты в начищенные мундиры, обуты в натертые до блеска сапоги, а омеги щеголяли в новинках этого сезона французской моды, одетые в дорогие платья, украшенные всевозможными камнями, что в свете свечей переливались разнообразными оттенками, отбрасывая причудливые блики на стены и потолок. В воздухе витал аромат духов и туалетной воды, смешиваясь в единую какафонию, но лишь Его видел Какаши, лишь Его аромат парфюма чувствовал. Не нашлось бы для Хатаке в данный момент чего-то столь же ослепительного, как эта улыбка и блеск глаз, никакая перина или шелк не сравнились бы с мягкостью смуглых рук, что сейчас лежали у него на плечах. Какаши мог с легкостью поехать в главную обсерваторию и назвать себя очередным великим астрофизиком и первооткрывателем, ведь он смог найти столь горячую и живительную одновременно звезду на небосклоне действительности. Уезжая из дворца, Какаши держался за левую часть груди, надеясь, что его сердце бьётся не слишком громко, чтобы окружающие его не заподозрилили. Но если не сердце выдавало вечно ледяного графа, то алый румянец на щеках и шее уж точно. Лицо его горело так, что казалось, будто это не влюбленность никакая, а самая настоящая лихорадка. Только не существовало от неё лекарств и не было от неё спасения, все люди обречены ею переболеть. И так, глубоко в ночи, покидая княжеское имение, Хатаке ясно осознавал, что потерялся. Потерялся в этих бездонных глазах, потерял голову и сердце, отдав их смеющемуся ангелу, и перерубил все пути отступления, когда на прощание поцеловал Ему тыльную сторону ладони, вкусив запретный плод и обрекая себя на вечное изгнание.