Покоя в Мунго не дают

После пятичасовой операции я выжат как лимон. У меня ужасно болит голова. Я уже не могу связно думать и в моей голове только пустой шум, веки слипаются и перед глазами какие-то тёмные круги. Всё тело жутко ломит, ноги затекли, а руки уже перестают меня слушаться. От нервов и напряжения мои и без того белые волосы стали наверное ещё светлее и теперь сливаются с моей такой же бледной кожей. Уже скоро я начну просвечивать. Должно быть я жутко выгляжу, в моих глазных яблоках полопались капилляры, а под глазами буквально чёрные синяки от недосыпа. Даже мои руки похожи на кости просто покрытые тонкой прозрачной плёнкой. Я и в правду выгляжу как восставший из мёртвых, и чувствую себя точно также, но всё ещё сижу над гребаным отчётом. Не помню даже как выглядят комнаты в моём собственном доме, настолько давно я погрузился в работу. Мои желания и цели давно снизились до: поспать и поесть. И когда только я стал таким приземлённым? Когда подался в медицину. Если сказать пятнадцатилетнему мне, что я буду работать колдомедиком в госпитале Святого Мунго, каждый день с раннего утра до позднего вечера, буду добровольно помогать страдающим людям, но в то же время сам мучаться от боли, усталости, недосыпа и голода, то он посчитает тебя умалишённым и пошлёт непростительное, а потом ещё в рожу даст, для достоверности. Надо бы выделить время и наконец хорошенько отоспаться. Как только я закончу с этой гребанной бумажкой, сразу же аппарирую домой, налью наконец чашку горячего чая вместо ненавистного растворимого кофе, от которого меня уже тошнит, завалюсь в свою давно позабытую постель и… И я всё-таки роняю свою голову на стол, с характерным звуком. Я больно ударяюсь лбом об дерево и шиплю сквозь зубы резко раскрывая глаза. — Блять, — жмурясь и хватась за голову, не сдерживаюсь и выражаюсь. Уже одиннадцатый час, мой рабочий день закончился кажется вечность назад. В Мунго стало так тихо, что каждый шаг стал отдаваться эхом. Думаю на сегодня нужно заканчивать, иначе все мои мечты про сон полетят в тартарары. Хотя они и так туда полетят, потому что это ещё не все дела на сегодня. Я так устал. Я встаю со своего старого, потрёпанного жизнью, кресла (я же сотни раз просил заменить!) и оно неприятно скрипит подогревая мою головную боль. В глазах темнеет и я едва стою на ногах, поэтому хватаюсь за старую спинку кресла и оно отъезжает в сторону. Я спотыкаюсь и врезаюсь в стол хватаясь за него руками, впиваясь пальцами в дерево чтобы почувствовать землю под ногами. И моя многострадальная головная боль снова напоминает о себе. Голова кругом, будто только что с маггловской карусели сошёл. Я снимаю халат, аккуратно вешая его на новую черную вешалку (ну хоть что-то), беру сумку, подхожу к камину. Набрав в руку летучего пороха я с облегчением произношу: — Малфой-мэнор. *** Выходя из камина я едва стою на ногах. Устало хмурюсь, пытаюсь взять себя в руки и не потеряться в пространстве. Несколько долгих секунд я просто стою посреди дорого отделанной, немного мрачной, но уютной гостиной, и наконец взгляд начинает приобретать четкость. Мне ничего не остаётся кроме как обессиленно и тихо, который раз, выдохнуть: — Блять. Я так поглощён жалостью к себе, что даже не замечаю чьего-то присутствия, пока внезапно не слышу тихий детский голос. — А бабушка говорила, что это плохое слово. Распахиваю глаза и мои губы расплываются в усталой, но счастливой улыбке. Оборачиваюсь и вижу небольшой кожаный диван укрытый пледом, на котором сидит мой родной мальчик с перечитанной уже миллион раз книгой о драконах, а рядом с ним стоит большая свеча, от света которой и создаётся уют. Медленно подхожу к нему с улыбкой на губах и меня наполняет счастьем от того, что я наконец могу видеть его, а не кровавые изуродованные тела больных людей. — А почему это ты ещё не в своей постели, Скорпи? Разве бабушка не отправляла тебя спать? — с лукавой улыбкой говорю я. — Отправляла конечно, но я хотел подождать тебя, — я вижу искорку в его глазах и знаю, что он каждый раз ждёт моего прихода, — и мы с ней соревновались, кто не уснёт до твоего прихода, кстати бабушка проиграла, — Скорпиус махнул головой куда-то вправо, и я заметил что в кресле мирно спит уставшая мама. Она уже давно смирилась с моей работой и поздними приходами, и ей остаётся лишь обречённо вздыхать и укоризненно качать головой. Сколько бы она не возмущалась и не отчитывала меня, он знает, что моя работа приносит неплохую прибыль. Финансовое положение Малфоев после войны существенно ухудшилось, поэтому деньги, которые я приношу с работы, уходят на содержание Мэнора. У Нарциссы тоже есть неплохая сумма на счету в Гринготтсе, поэтому особых проблем с финансами у нас пока не возникает. Я тихо рассмеялся и присел на перед сыном. Он сразу же приблизился и обвил руки вокруг моей шеи, прижимаясь ко мне, я обнял его в ответ зарываясь носом в шею. — Я скучал, пап, очень сильно. Насколько нужно пропадать отцу на работе, чтобы его ребёнок стал забывать как он выглядит? — Я тоже, Скорпи. — Тебе самому нужно поспать, — говорит мне сын. После смерти Астории он изменился, и для своих пяти лет, Скорпиус был довольно понимающим и умным ребёнком, — ты наверное очень устал. — Устал, — отвечаю я честно, — но не настолько чтобы не потискать моего маленького дракона! С этими словами я через силу поднимаю в воздух и чуть подкидываю Скорпи. Он смеётся и этот смех лучшее что я слышал за последнюю неделю, несмотря даже на головную боль. Я держусь ради него, ради своего единственного ребёнка и лучика света среди туч. От смеха Скорпиуса просыпается мама. Нарцисса чуть вздрагивает и распахивает глаза. Она встаёт и подходит к нам, смотря мне в глаза. — Мерлин, Драко. У неё на лице облегчение, но ещё страх и жалость, это мой внешний вид производит такое впечатление. — Привет, мама, — я наклоняюсь и целую её в щеку, всё ещё держа на руках сына, — с тобой всё хорошо? — Это ты мне лучше скажи, Драко. Под её пристальным взглядом мне становится неудобно, поджимая губы я отвожу глаза. — Всё нормально. Нагло врёшь. — Я вижу, Драко, — укоризненно, с усталостью и грустью на лице говорит она, — как прошло? — Успешно, пациент в стабильном состоянии сейчас. В отличие от тебя, Малфой. Мама лишь кивает и целует меня в висок. Завтра мой выходной поэтому я могу облегчённо выдохнуть. Скорпиус уже сопит у меня на плече, поэтому я желаю маме спокойной ночи и аккуратно поднимаюсь наверх, в его комнату. Осторожно укладываю его в постель и накрываю одеялом. Он крепче прижимает к себе плюшевого дракона и устраивается удобнее. Я отодвигаю рукой чёлку и целую его в лоб, выключаю свет и шепчу: — Спокойной ночи, Скорпи. — Спокойной ночи, пап. — Сонно говорит он. Я усмехаюсь и выхожу из комнаты. Я так сильно люблю своего мальчика, и совсем не хочу его расстраивать, но к сожалению, приходится. Когда он встречает меня с работы, на его лице появляется такое искреннее и неподдельное счастье, что я ругаю себя последними словами за очередную задержку. Но я счастлив знать что меня ждут, что мне есть к кому возвращаться домой, и я изо всех сил стараюсь быть вовремя, но чаще всего у меня просто не получается. До чего же ты себя довёл. Как только моя голова касается подушки, я проваливаюсь в глубокий и такой долгожданный сон. *** Несмотря на то, что я веду себя как сволочь со своими коллегами, (а иногда даже с моим начальством) с пациентами у меня всегда доверительные отношения. Я никогда не позволяю себе повышать голос на них, в отличие от некоторых безмозглых совершенно некомпетентных идиотов, которые не понимают в чём заключается суть их работы. Работа колдомедика заключается в том, чтобы исцелить человека не только от физических травм, но и от психологических, от моральных. А для этого твои пациенты должны тебе раскрываться, они должны доверять своему лечащему врачу. Именно за мой профессионализм, умение обращаться с пациентами должным образом, за кучу практики и опыта, я стал вполне успешным и уважаемым колдомедиком в области хирургии и психологии. Именно поэтому все закрывают глаза на мои психи и грубое отношение, и просто позволяют мне срываться. Легко просто сочувствовать проблемам и травмам человека. Намного сложнее и труднее излечить их, вывести из него, оставить всего лишь плохим воспоминанием, дать цель и заставить свободно, спокойно жить дальше. Для этого могут понадобиться недели, месяцы, годы. Но главное, не сдаться и не терять надежду. Главное чтобы пациент сам хотел исцелиться, а иначе толку не будет. Но моя задача состоит в том, чтобы заставить людей хотеть этого. Чтобы заставить их бороться за свою жизнь. Многое зависит от меня, безусловно. Я хочу быть полезным для людей, я хочу превзойти всех кто пожал руками и сказал — «это не в моих силах, ничем не могу помочь» — я хочу, чтобы мои пациенты видели что еще не всё кончено, что жизнь продолжается, и их история продолжается тоже. Я хочу показать людям, что у каждой истории может быть счастливый конец, если приложить старания и усилия. И поэтому, после тяжёлых хирургических операций, я, как лечащий врач, ещё и психологически поддерживаю своих пациентов. — Беверли? — Открываю дверь в палату, и оглядываю девушку, худую, с большими синяками под глазами, волосами собранным в низкий небрежный пучок, растрёпанную и усталую, но от этого не менее красивую. — Здравствуй, как твоё самочувствие? Она смотрит на меня обречённым, замученным, полным надежды взглядом. Наверное, я смотрю так в глаза своей матери после очередного рабочего дня. Если так оно и есть, то мне наверное самому нужен хороший психолог. — Я…Меня…спасли? — вчера она пережила тяжёлую операцию. Автокатастрофа. Ехали с парнем на маггловской машине, и отказали тормоза. Машина разбита в хлам. Девушку спасли еле как, ещё 15 минут, и мы бы не успели. Парень скончался на месте. Беверли еще не знает об этом, и именно мне нужно сказать ей сейчас, — Где…где Ник? С ним всё хорошо? — Беверли, он… — этот момент. Сообщить человеку о том, что частички его жизни не стало. Это всё равно что отодрать кусок от сердца. Также больно, также сложно жить дальше. Мне самому очень трудно об этом сказать, потому что я слишком хорошо знаю эти ощущения. Стоит только сделать глубокий вдох, и на выдохе через силу произнести, — Он…мне жаль. Мы не успели. На окно упала первая капля весеннего дождя. Она раздалась громким треском в ушах. На небе всё сгущались тучи. А с лица девушки пропали все краски. Она даже не шевельнулась. Ни один мускул не дрогнул на её лице. Но она бледнела на моих глазах. Она не могла даже выдохнуть, она застыла в одной безжизненной стеклянной позе, она смотрела на меня пустыми глазами. Глазами человека, у которого оторвали огромный кусок души. Она медленно заторможенно моргала, и едва-едва качала головой. Девушка будто окаменела, она даже не могла пошевелиться. Не истерила, ни кричала, ни заливалась громкими рыданиями. Она просто молча, совершенно уязвимо, неверяще и абсолютно пустыми, безжизненными глазами смотрела на меня. — К-как…что…нет… — она медленно качала головой и как в бреду неверяще шептала, — нет… Я смотрю на неё и вижу человека у которого отобрали всё. Человека у которого на моих глазах закончилась жизнь. Моё сердце кровью обливается. Я в ней вижу себя после смерти Астории. После ухода единственного маятника в моей тусклой никчемной жизни. А потом она медленно закрывает глаза и без сил падает на подушку. Я резко вскакиваю, беру её запястье проверяя пульс. Есть. Значит упала в обморок. Только я поднимаю глаза и передо мной появляется патронус белого кролика, это патронус моей коллеги, Полумны Лавгуд. — Драко, это срочно. Прибыл новый пациент, палата двести двадцать шесть, пожалуйста быстрей. — и патронус изчезает. Я зову медсестру в палату, а сам бегу в двести двадцать шестую. Я не могу аппарировать из-за антиаппарационного барьера во всем здании и на территории Мунго, хотя мне бы сейчас это не помешало. Открываю двери и вижу четырёх моих коллег, и одной из них является Полумна. — Драко, наложено несколько проклятий, в грудной клетке пуля, но пульс ещё есть, есть шанс что сердце не задето, нужно извлечь её. Осматриваю своего пациента и приступаю к работе. Я так сосредоточен что даже не замечаю кому я делаю операцию. *** На следующий день я приступаю к разбору бумаг на своём столе. И первое что мне попадается — это карта вчерашнего пациента, которую мне, к слову, нужно заполнить. Я открываю папку, читаю имя и не верю своим глазам. Ко мне приходит осознание, кому я делал вчера операцию. Я не знаю как можно было не заметить этого, но мне видимо уже совсем плохо. Я не видел его лет 10 точно, и даже не думал что встречу его так. В двести двадцать шестой палате сейчас находится Гарри Поттер. И я недавно спас ему жизнь.