Позволить чувства

Ужин в семейной резиденции Лань изначально должен был быть обедом. Но поздно вернувшиеся домой из-за задержки рейса Сичень и Ваньинь были не в состоянии снова собираться в дорогу. Поэтому, предварительно попросили перенести встречу на ужин следующего дня. Цзян Чэн явно уставал больше, чем во время съемок и Лань Сичень видел это ясно, но совершенно не знал, что делать. Прямо сейчас рядом с ним был тот, кого он хотел видеть рядом, с кем мог быть счастлив от простого присутствия. По его плану, нужно привести их отношения к настоящему браку, но это был лишь пункт, состоящий из кучи подпунктов, растянутых, как минимум, на год. Прямо сейчас, уснувший на диване Ваньинь в обнимку с щенками, забавно приоткрыл рот, тихо похрапывая. Сичень усмехнулся. Очаровательно, но... Где-то он читал, что у храпа были свои причины, связанные с нарушением здоровья. Нужно будет настоять на походе в больницу, предварительно узнав, к какому врачу стоит обращаться. Джокер, зажатый между спинкой дивана и бедром Ваньиня, судя по всему, был вполне доволен, в отличии от брата, который периодически ворочался и поднимал мордочку, засыпая, свернувшись калачиком, у основания шеи. Пока они были еще маленькими, их размер позволял им умещаться практически везде. Сейчас, накрывая Цзян Чэна найденным в шкафу пледом, Лань Хуань тоже хотел бы также прилечь рядом. И не только прилечь, а сделать много всего, о чем воспитание даже думать не позволяло. Но все, что ему оставалось, это ненадолго сжать теплую сухую ладонь в своей, и удалиться на кухню. Он мало что мог сделать, но залить воду и рис в мультиварку был способен. После чего набрал номер ресторана с доставкой и сделал заказ. Домашняя еда, приготовленная Ваньинем на днях, была великолепна и не вызывала чувства тошноты, как надоевшая еда быстрого приготовления или, как сейчас, из доставки. Но мужу нужно было отдохнуть и Хуань был в состоянии дать ему несколько часов покоя. Телефон все еще был в руке, поэтому он, проведя пальцем по экрану, открыл камеру. *** Цзян Чэн вовсе глаза разглядывал отдельно стоящие павильоны в резиденции Лань. Сичень рассказывал, что их фамильная ценность перестраивалась и реставрировалась много раз – однажды была сожжена и построена снова. Сейчас это были не те традиционные отдельно стоящие дома, а небольшой комплекс современных двухэтажных построек. Тем не менее, их продолжали по привычке называть как раньше – Цзиньши, Ханьши, Миньши. – Как Феникс, восставший из пепла. – восхищенно прошептал Ваньинь, на что получил улыбку... Влюбленную? Нет, глупые фантазии. Господин Лань жил здесь уже некоторое время, вдали от городской суеты, потрепавшей ему здоровье. Прямая осанка, глаженные рубашка и брюки и поддрагивающаяся рука, опирающая на трость. Давно ли она у него? На ужине в честь помолвки брата он ходил самостоятельно и вполне сносно. Он искренне уважал этого человека, считая того отцом Сиченя и Ванцзи. Знал о том, что неподготовленный к должности, он занял место главы компании, вытягивая ее из той ямы, которую вырыл для нее Лань Цинхэн, забросивший ее. Цзян Чен слышал, что он посвятил себя семье. Сейчас Сичень прочно засел в его сердце, возможно он даже был в него влюблен. И слово "возможно" было лишним. Однако, отнимать его время Цзян Чэн не мог. Тот вопрос, который он задал, не требовал ответа, но Сичень ответил. Ответил так, что сердце забилось сильнее. Не только от приятных теплых чувств, но от горького осознания, что Лань Хуань на самом деле сможет его полюбить и повторит судьбу отца. Компания должна быть первостепенна, пусть Ваньиня это и не устраивало. Быть эгоистом он не мог и требовать внимания от Сиченя при договорном браке было бы глупо. Остается лишь мечтать о том, что все по-настоящему и никакого притворства между ними нет. К тому же, Сичень был добр и вежлив, не притворялся и не скрывал своего отношения. От этого становилось еще больнее. Быть таким хорошим человеком и влюблять в себя еще больше... Позволительно быть таким обаятельно жестоким? – Здравствуй, дядя. – кивнул Сичень, держа Цзян Чэна за руку. – Как вы себя чувствуете? – Сичень, господин Цзян. – кивнул Лань Цижень. – Мне уже лучше. Доктор велел чаще выходить на улицу, но мое колено в последнее время сильно подводит из-за смены погоды. Пройдемте в дом. К Циженю тут же подскочила молодая девушка, одетая во врачебный халат, придерживая его за свободную руку. Остальная прислуга зашла вслед за Сиченем и Ваньинем. – Я велел приготовить для вас комнату и включить отопление в ханьши. – сказал Цижень, когда они устроились в гостиной. – Сейчас накрывают на стол, поэтому прошу немного подождать. – он обращался к Цзян Чэну, видимо, потому что Сичень привык к подобному и в объяснениях не нуждался. – С вашим коленом что-то случилось? – обеспокоенно спросил Цзян Чэн, на что Сичень чуть сильнее сжал его руку. Неужели подумал, что это его любопытство? – Простите, если это личное. Не отвечайте, если не хотите. – Господин Цзян, вы теперь часть семьи, между нами не может быть деления на личное и публичное. – серьезно сказал Лань Цижень. – Это случилось зимой, когда Сиченю было пять лет. Брат заболел – обычная простуда, но он все равно не мог встать с кровати. Мать Сиченя предприняла попытку побега и кроме меня некому было организовывать ее возвращение. Я лично поехал за ней, когда доложили о том, где она находится. Сильный гололед, на светофоре машина не успела затормозить. В той аварии я повредил колено. Трещина на кости зажила, но с возрастом она стала напоминать о себе все чаще. – Лань Цижень потер рукой правое колено, после поднял взгляд на Цзян Чэна, настолько чистый и честный, что парень даже вздрогнул. Ненышнего главу семьи Лань Вэй Усянь описывал по-другому – вредный, занудный, скучный. Полная противоположность тому мужчине, который сейчас сидел перед ним. – Сичень не рассказывал? – Не в таких подробностях. – уклонился от ответа Цзян Чэн, понимая, что эта часть жизни Лань Хуаня для него туманна. Судя по всему, события тех времен для семьи Лань довольно болезненны. Впрочем, наносить новые раны поверх старых шрамов Ваньинь не хотел – они этого не заслужили. Когда позвали ужинать, Цзян Чэн, неожиданно для самого себя, подорвался с места, предложив помощь Лань Циженю. Тот не отказался и, прежде чем Ваньинь понял, что он делает, он поймал теплый взгляд Сиченя, смутившись. А что такого особенного? Разве, помощь людям не обыденное дело? Одной рукой опираясь на трость, второй господин Лань сжимал руку Цзян Чэна, на которую опирался. Девушка в белом халате, исполнявшая роль домашней медсестры, шла следом с белой шкатулкой в руках, в которой гремели какие-то медикаменты. Постные блюда на завтрак, обед и ужин – одно из правил семьи Лань. По каким-то причинам мясо есть было запрещено еще давними предками, которые по слухам были монахами. Сичень не вдавался в подробности, но предупредил, что никаких специй в блюда обычно не добавляют, поэтому Цзян Чэн не выразил брезгливости, когда стал жевать сваренный в одной лишь воде рис с тушеными овощами и грибами. Сейчас он скучал даже по безумно острой еде старшего брата, которая пробивала на слезы, но могла хоть как-то побаловать вкусовые рецепторы. Вспомнился ужин, приготовленный для Лань Сиченя, в который было добавлено достаточно перца и на мгновение он задумался, как он смог его съесть? А потом припомнился другой, совсем недавний, случай: креветка, съеденная им в отеле. В тот раз он признался, что нарушал правила семьи. Значит, не такой уж он вегетарианец, как Цзян Чэн считал? Семья Лань либо не знает, либо игнорирует существование вилок и ложек, поскольку даже тут перед Ваньинем лежали палочки на белой гладкой салфетке. Ужин прошел в молчании – за спиной Лань Циженя висела написанная в ручную памятка с правилами, касающимися еды. Разумеется, говорить во время приема пищи было запрещено. Отец не мог этого не знать, так почему заговорил в тот раз перед Лань Циженем? Только Вэй Ин с легкостью игнорировал любые запреты, в то время как Цзян Фэнмянь с особым трепетом и вниманием изучал чужие порядки. Даже Цзян Чэн вышел из себя. Вопреки всему, зол он был именно на себя и, не найдя этому причины, разозлился еще больше. Впрочем, Сичень быстро заметил смену его настроения и протянул под столом руку к его ладони, успокаивающе погладив фалангу большого пальца. Цзян Чэн был словно кот, которому дали валерьянки, когда весь гнев сошел на "нет". Сичень был настоящим сокровищем. – Вас проводят в ханьши. – сказал Цижень, направляя их к выходу на задний двор, через который можно были выйти ко всем павильонам резиденции. – Не стоит, дядя, я помню дорогу. – сказал Сичень, дождавшись кивка Циженя. – Вещи уже перенесли. – сказал Лань Цижень. – Раз уж вы тут на все выходные, располагайтесь с комфортом. Сичень, на следующей неделе я навещу компанию. – Да, дядя. – кивнул Сичень и Ваньинь не мог не заметить, как тот сжал губы. – Спокойной ночи. – Спокойной ночи, господин Лань. – успел сказать Ваньинь, прежде чем уйти с Сиченем. На улице похолодало, поэтому Цзян Чэн шел, сильнее кутаясь в кардиган. Источником света служили фонари вдоль тротуара, а горящие окна ханьши были похожи на маяк. В тусклом освещении дом был почти не виден, но он не был большим. Одноэтажный, с терассой с боку и небольшим балконом, на который можно выйти, видимо, с чердака. Дом окружал небольшой палисадник, цветы в котором давно закрыли свои бутоны. – Прости, ты замерз. – Сичень приобнял его за плечи и повел в дом. Теплый воздух тут же окутал его, но напряжение, сковавшее его вместе с холодом, ушло не сразу. В прихожей, где он оказался, было просторно, а с двух сторон были арочные проходы в комнаты. Темный пол и светлые стены контрастировали между собой, вытесняя бежевые и серые занавески. Впереди была установлена лестница с белыми перилами. Видимо, это был второй этаж, а не чердак. Значит, был жилым помещением, а, возможно, и спальней. Стоп. Спальня. Они будут спать в одной комнате. В одной кровати. Лань Цижень не знал о том, что брак был фиктивным и, конечно, не мог приготовить две разные спальни. Верно, супруги должны спать вместе, но они с Сиченем лишь создавали видимость. Тем не менее, смущение накрыло его с головой и он неуверенно посмотрел на Сиченя, прожигая взглядом спину в черной рубашке, идеально подчеркивающую привлекательную, мать его, фигуру. Он взял ручку одного из чемоданов и поймал взгляд Цзян Чэна. – Что такое? – спросил Сичень, улыбаясь растерянно, но мило. – Это.. Мы... Нам... – он прокашлялся, не понимая, почему не может подобрать слов. – Думаю, я посплю на диване. Мы же притворяемся, нам не обязательно... – Тут нет диванов. – перебил его Сичень. – Этот дом изначально не был жилым, а, когда стал, много места не нашлось. – он показал ему гостиную в дверном проеме. – Гостиная не предназначена для сна, поскольку здесь семья общается и сближается. – слова, сказанные Сиченем, звучали так, словно он не верил в эту сказанную кем-то истину. Кроме нескольких кресел, в гостиной правда не было другой мебели, которая могла бы заменить кровать. Неужели, придется спать с Сиченем? Два взрослых парня в одной кровати, связанные обстоятельством и котрактом... Что может быть более неловко!? Он словно попал в плохо прописанную кем-то дораму, где герой попадает в неловкие ситуации, оказываясь нос к носу с объектом своего воздыхания. Так и было, если убрать часть с дорамой. – Ты ведь ни разу не говорил откровенно со своей семьей, верно? – вопрос вырвался прежде, чем Ваньинь успел подумать. Ответит Сичень или нет – не важно, но было бы неплохо, если бы не оттолкнул. – Кроме Ванцзи, я ни с кем не сближался. – кивнул он и изумленно перевел взгляд на руку, которую обхватил своими Ваньинь. Ладонь Сиченя была большой, теплой, но не несла в себе нежности – лишь приятную мужскую силу. – Как на счет меня? – спросил он, мысленно давая себе пощечину. Мягко усмехнувшись, Сичень кивнул и улыбнулся. Сердце слишком громко дало о себе знать. Он был красив, прекрасен, восхитителен, мил, добр... Словно все самые светлые качества человека собрались в нем одном. Можно ли хотя бы помечтать, что это принадлежит ему, Цзян Чэну? Отбросить, что он состоит из одних лишь недостатков, и просто держать его за руку, гладить шею, целовать ее и мягкие лепестки губ... – Отнесем вещи, для начала. – он слишком резко отпустил чужую руку, но считал, что поступил правильно. Иначе, не выдержал бы и расцеловал эту улыбку. Занес чемодан в указанную Сиченем комнату, не обратив внимание на интерьер, интересовавший его меньше всего. Громко хлопнула дверь ванной и он прильнул лбом к холодной деревянной поверхности. Испытывать эти чувства было приятно, но он знал, что больше, чем друзьями, им не стать. Цзян Чэн не был создан для Лань Хуаня, а Лань Хуань для него. Слишком разные. Но почему он испытывает это чертово влечение? Скрыть бы эти чувства в нескольких сейфах, но бесполезно. Прорвутся и выплеснутся – он никуда от этого не денется. Долго держать что-то в себе он не сможет, но ради Сиченя можно постараться. Терять этого человека из своей жизни не хотелось даже под дулом пистолета. Он спустился вниз, переодетый в домашнюю спальную одежду, когда Сичень очень кстати щелкнул выключателем, выходя из кухни с двумя кружками чая. Полоса света из двери в гостиной освещала прихожую и стройный силуэт, остановившийся при виде него. Они вместе зашли в гостиную и сели на соседние кресла. Чувствуя запах лесных ягод от терпкого, но приятного на вкус чая, Цзян Чэн взглянул на время. Почти девять вечера. Лань Сичень откидывается на спинку кресла, игнорируя свой чай, и Ваньинь замечает проявляющиеся мешки под глазами. Он явно не готов спать, но расслабиться не против. – Я понятия не имею, о чем должны говорить близкие люди. – признался Сичень. – Да и с Ванцзи мы стали делиться своими проблемами только когда он пошел в школу. Мы не часто это делали – я старался слишком быстро их решить, а Ванцзи вообще игнорировал. – Просто говори о чем вздумается. – пожал плечами Цзян Чэн и, задумавшись, сказал. – Ты когда-нибудь смотрел фотографии жирафов с короткой шеей? – Что? Нет! – улыбнулся Сичень. – Зря, забавные фотографии. – он говорил откровенный бред, но не был намерен останавливаться. – Почему ты назвал меня Легаласом в тот раз? – ему не нужно было уточнять, о каком случае идет речь. Когда они пошли за кофе, он прямо при Лань Цижене именно так назвал Сиченя. Вообще, он, прикрываясь шуткой, пытался флиртовать, но быстро ретировался, долго после этого успокаивая свое сердце. – Ну ээээээ... – Ваньинь сглотнул, пытаясь срочно что-то придумать, но здравые мысли покидали голову со скоростью света. – Ты красивый! Были бы длинные волосы и лук со стрелами, осветлить, и пойти... – Вообще, когда-то у меня были длинные волосы. – тихо сказал Сичень, но Цзян Чэн услышал, изумлённо вылупив глаза. – Я подстригся, когда начал работать в компании. За ними нужно хорошо ухаживать, а в первые дни у меня не было на это времени. Перед сдачей крупного проекта, когда все валилось из рук, я психанул и пошел в парикмахерскую. – Сичень все время смотрел на Цзян Чэна, подперев лицо ладонью. – Кажется, у нас даже остались фотографии. – он поднялся и подошел к шкафу со стеклянными дверцами и вытащил оттуда старый удлиненный альбом, начиная листать его. Крафтовое страницы, мелькавшими картинками, приковали взгляд Цзян Чэна, который неожиданно подумал о том, что хотел бы рассмотреть все фотографии в этом альбоме и не только. – Вот. – сказал Сичень, пододвигаясь ближе к Ваньиню вместе с альбомом. – Более поздних фотографий нет. На квадратной фотокарточке, начинающей выцветать, улыбался совсем юный Лань Хуань в школьной форме. На кармане пиджака был прикреплен цветок, а в руках небольшой тонкий тубус. Выпускная церемония из старшей школы – тут и гадать не надо. Темные волосы на самом деле были длинными, зачёсанные назад со всей присущей ему тщательностью. На другой страничке совсем другая, не похожая на эту, фотографию Сиченя, смеющегося рядом с двумя одноклассниками, скорее всего, с того же выпуска, но из других классов – цветы были разных цветов. В одном из них Цзян Чэн признал своего начальника – Не Минцзюэ. Все такой же сильный с виду, но смеющийся и более молодой. Он притягивал к себе Сиченя и еще одного парня, уступающего обоим в росте, обнимая обоих за плечи. Лань Хуань выглядел донельзя счастливым рядом с ними. Что-то неприятное кольнуло в районе грудной клетки и он, сжав губы, закрыл альбом, отдавая его удивленному Сиченю. – Хотел бы я увидеть длинные волосы на тебе вживую. – усмехнулся Цзян Чэн, решив не пояснять Сиченю свою реакцию и просто перевел тему разговора. Не нужно ему знать об этой дурацкой ревности. – Тогда, начну снова отращивать. – пробормотал Сичень, на что Ваньинь лишь усмехнулся. – Слушай, – осторожно начал Цзян Чэн, замечая, как напрягся Сичень, – это, видимо, очень личное, но... Почему твоя мать сбежала в тот раз, о котором говорил господин Лань? Лань Хуань прикрыл глаза, отворачиваясь. Закусил губу, вдохнул и снова задержал дыхание. Его вдохи стали более дрожащими и Цзян Чэн почувствовал напряжение в атмосфере. Кажется, даже воздух потяжелел, отчего голова на мгновение закружилась в странном невидимом вихре. – Это была вовсе не сказка, а настоящий кошмар для матери. – начал Сичень и замолчал, напряжено закусив губу. – И сбегала она не один раз. Иногда брала нас с Ванцзи, а, когда поняла, что нас так просто не отпустят, пыталась сбегать одна. Её всегда находили и возвращали исключительно по приказу отца. О ее существовании рады были бы забыть, если бы она просто оставила наследников и ушла, но отец... Он был одержим ею. Его ревность изводила ее, а ограничение в общении с ее друзьями в конце концов почти свела с ума. То есть, ей запретили видеться со всеми ее близкими, даже с семьей. Она прожила, не выходя из дома, семь лет. Однажды она попыталась покончить с собой и тогда отец впервые применил насилие, говорил что-то о том, что он запрещает ей умирать. Подделали справку о ее эмоциональной нестабильности и нас с Ванцзи забрал дядя. Я редко видел мать, но все равно замечал, как она постепенно увядала. Она не могла любить отца в ответ, но ему было все равно. Черт! – Цзян Чэн, поглощенный рассказом, совсем не заметил, насколько тяжело даются Сиченю эти болезненные воспоминания. Он словно перед глазами видел болезненно худую и бледную госпожу Лань и нависающего над ней угрожающей тенью Лань Цинхэна с обезумевшим ошалелыми глазами. Насколько же больно было его матери выдавливать улыбку и никому не говорить о своих душевных мучениях? За красивой обложкой определенно были спрятанные окрапленые кровью страницы. Цзян Чэн подошел и притянул дрожащего Сиченя в свои объятия, успокаивающе поглаживая ровную спину. Его футболку сминали сильные ладони, рискуя растянуть ткань, но на это было совершенно плевать. – Прости, что спросил. – сказал он, переходя со спины на затылок, зарываясь пальцами в растрепанные волосы, массируя. – Не продолжай. Сичень ничего не сказал, но отрицательно помотал головой, потираясь носом о его плече. – Нет, думаю, ты должен знать правду, просто... – сглотнул Сичень продолжение фразы, которая, впрочем, все равно продолжилась. – Просто дай мне прийти в себя. – он слегка покачнулся из стороны в сторону, не отталкивая Ваньиня, сердце которого сейчас просто перепрыгнет в грудную клетку напротив, пробив собственную от осознания, что Сичень доверяет ему. Неужели, можно доверять правду даже во вред себе, вскрывая старые шрамы? – Должно быть, это больно. – прошептал он. Сичень ничего не ответил, только подвинулся так, чтобы Ваньинь мог сесть на небольшой кусочек освободившегося место на кресле. Что ж, так и правда было удобнее. – Когда мать ослабла настолько, что иммунитет не смог бы предотвратить болезнь, она слегла с воспалением легких. – продолжил Сичень. – В тот момент отец мог обезуметь даже от того, что ее кто-то касался, поэтому не сразу подпустил к ней врачей для осмотра. А когда подпустил, диагноз был поставлен неверно, пошли осложнения и она умерла. Иногда я думаю, была бы она жива, если бы не встретила отца? Была бы счастлива с кем-то другим, наверное... "Тогда я бы тебя не встретил!" Но он ничего не сказал. Это было бы слишком эгоистично после того, как Сичень открылся ему. Хотелось разделить с ним эту боль, но сделать он мог ровным счетом ничего. Только сидеть на этом кресле, в тесноте, успокаивая и приговаривая, что теперь все хорошо. Может, такая слабая, но все же поддержка возымела эффект и Сичень, спустя полчаса, фальшиво улыбаясь, отпрянул, поблагодарив. Сразу стало холодно. Никакого смущение он не испытывал, но жалел, что они не могли посидеть вот так, в столь уютных объятиях, еще немного, пусть и пришлось их применить не в столь приятных Лань Хуань обстоятельствах. Все же, не нужно было спрашивать подобное, но между ними словно рухнула самая толстая из стен. Детство Цзян Чэна тоже было не из приятных, но Лань Сиченю пришлось гораздо хуже. Других подобное давно сломило бы, а он улыбался. Улыбался даже когда продолжил рассказывать финальную часть этой неприятной "сказки". – После смерти матери, отец не мог выдержать долго. – его голос был ровнее, чем в начале, и немного холоднее. – Он покончил с собой. Прямо перед нашим с Ванцзи приездом. Я услышал звук воды в ванной, открыл дверь и увидел отца. Он перерезал себе вены...– он рвано выдохнул и посмотрел на Ваньиня, откинувшись на спинку кресла как-то устало и расслабленно одновременно. – Мне было восемь, а Ванцзи почти три. И это правда больно вспоминать. У Сиченя не было детства – вот о чем думал Ваньинь, когда понял, что их вечер, который должен был быть более приятным и уютным, превратился в вечер плохих воспоминаний. И все из-за него. Он на самом деле не умел читать атмосферу, видеть слова между строк и, кажется, был глупее Вэй Усяня, поскольку не понял, что за собой влечет этот вопрос. И без того было понятно, что побег мог быть совершен явно не из-за сладкой жизни. А мальчик, видевший труп отца в окровавленой воде, прямо сейчас стоял у шкафа, рассказывая о том, что недалеко есть небольшой корт с площадкой для гольфа. Так беззаботно, словно и не он пережил сущий кошмар в первые годы своей жизни, находясь в разлуке с обоими родителями и младшим братом на руках. Ваньинь не знал, что ответить. Он не мог сказать, что понимает его боль, потому что это было совсем не так. Не мог сказать и про то, что теперь все будет хорошо и прекрасно, потому что не мог предвидеть будущего. Но сердце порывалось что-то сделать, когда любимый человек так явно страдал от болезненных воспоминаний, скрывая все за спокойствием и доброй улыбкой. Он бы чувствовал себя жалким и беспомощным. Как два человека на необитаемом острове, ждущие спасения. Он и не подозревал, что в руках у него были использованные спички.* Кровать на другой стороне прогнулась, щелкнул выключенный в секунду ночник, а пожелания о добрых снах утонуло в тишине. Цзян Чэн не думал, что сможет заснуть в эту ночь, но ошибся. Он открыл глаза в странной комнате, напоминающей смесь его спальни в квартире и гостиной в Ханьши. Небольшая кровать была прикрыта красным тюлевым балдахином, а на низком столике лежали использованные пиалы из-под чая. На ковре лежала идеальная стопочка вещей, преимущественно красного цвета, поверх которого лежала корона Феникса, который неожиданно повернулся к Ваньиню и один раз моргнул красными глазами-рубинами. Цзян Чэн даже не удивился подобному абсурду, словно такое происходит с ним каждую ночь. Он посмотрел на свою грудь, закрытую красным с золотой вышивкой ханьфу, и через чур длинные штаны, почти закрывающие пальцы ног. Дверь, которую он до этого не замечал, открылась и Ваньинь обратил внимание на вошедшего мужчину. Сначала это была лишь тень, лицо которой невозможно было разглядеть, пока их ниоткуда не появился приглушенный теплый свет. Лань Сичень в красном смотрелся определено странно, вызывающе и ужасно привлекательно, а длинные волосы, собранные в высокую прическу золотой короной вообще лишали дара речи. Нужно ли говорить, что распахнутое красное ханьфу, открывающее притягательное не только для глаз, но и для шаловливых рук грудь, было настолько стыдным для ланьского воспитание видом, что Цзян Чэн мигом убедился, что это точно сон. Наверное, отталкивающий и желанный одновременно. Отталкивающий – потому что такой дьявольский и порочный Лань Сичень отчасти пугал. Казалось, что прямо сейчас нападёт и съест без остатка. Желанным он был по той же причине, только хотелось быть не съеденным, а заполненным. Только представив, как нечто инороднее вторгается в него, заполняя своим теплом, он почти застонал. – Пора завершить наш брак, – сказал Сичень, нависший над ним, и, опустив голову к шее, коснулся мокрым языком, – муж. Цзян Чэн хотел прикрыть рот руками, но те почему-то не слушались и не поднялись ни на миллиметр – то ли что-то их держало, то ли подсознательно он не хотел сопротивляться. Тем временем, чужие руки, во сне оказавшиеся холодными, сжали его подбородок, заставляя горящие участки кожи, которых коснулись, остывать – как цунами на пылающую лаву. Когда их губы соединились, Цзян Чэн упал на мягкие подушки, увлекая за собой Сиченя, который словно намертво приклеился к его рту своим. Цзян Чэн задыхался, когда Лань Хуань опустился с поцелуями ниже, а его волосы, не растрепавшиеся даже после того, как Цзян Чэн зарылся в них пальцами, опустились, точно по пробору, закрыв грудь Ваньиня, как одеяло. Это было невыносимо, но казалось настолько правильным, что Цзян Чэн позволял любые махинации с собственным телом. Сам он лежал пластом – просто не мог пошевелиться, однако этот Сичень, казалось, был не против взять все на себя. Огладил грудь руками, губами, языком, подолгу останавливаясь на ставших багровыми сосках. А возбуждение нарастало, скапливаясь внизу живота, отчего Ваньинь непроизвольно свел ноги вместе. Пальцы смяли ткань подними почти до побелевших костяшек, когда Сичень, явно недовольный, развел его колени в сторону. Не отводя взгляда, словно приворожив Цзян Чэна, он лизнул сначала каждый палец отдельно, а потом, полностью высунув язык, всю ладонь, которая через секунду прокралась под резинку штанов. Когда Цзян Чэн открыл глаза и вскочил с кровати, над ним не было тяжести в виде другого теплого тела, которое могло бы столь бесстыдно пользоваться его беспомощностью. Хотя, если бы он только захотел, прекратил бы, но проблема была в том, что он вовсе не хотел останавливаться и, возможно, был бы не против поспать в этом сне чуть подольше. В реальности все ощущения были настоящими – было до боли жарко, дыхание сбилось. Его словно можно было увидеть – как зимой, когда горячий и холодный воздух сталкивались. Ноги дрожали от возбуждения и он почти осел на пол, через силу заставляя себя выйти из спальни и дойти до ванной. Яркий свет ослепил и на мгновение все показалось частью сна, пока он не плеснул себе в лицо холодной водой из крана, включив его на полную мощность. Несколько капель, под напором столкнувшись с внутренней частью раковины, отлетели ему в грудь. Словно пули, не пробившие тело. Он осмотрел свое тело в отражении – чистое, нетронутое и ни следа от поцелуев и фиолетовых засовов. А во сне ощущалось так реально, что он даже коснулся задней стороны шеи, пусть до нее никак нельзя было добраться даже в сноведении. Пришло время закрыть ванную изнутри и обратить внимание на стояк, из-за которого последние несколько минут было неудобно и болезненно. Ткань штанов, которые по ощущениям, слишком напоминали те, в которых он был во сне, были натянуты и очерчивали все со всех ракурсов. И это то, что должно было присниться ему именно сегодня!? Он готов был признать, что имея минимальный опыт и воздержание в свои двадцать пять, подобные сны можно было объяснить, но участие в них Лань Сиченя казалось непростительным поступком. Он спиной прислонился к двери, не в силах пошевелиться. По ощущениям, оргазма не предвещалось, а прикасаться к себе он почему-то не мог. Не здесь, не в семейной резиденции семьи Лань, произошедшей из династии монахов, славившихся своей непорочностью и праведностью. О боже, если он сейчас начнет дрочить, все предки Лань Сиченя до скончания веков будут преследовать его. В подростковом возрасте он обычно сидел неподвижно, дожидаясь, когда все пройдет само. Когда он жил дома, очень боялся осуждения, поэтому обычно пережидал все втихую, на всякий случай запершись в своей комнате. Было стыдно до безумия. Он чувствовал себя мерзко и отвратительно. Подобные желания, когда Сичень испытывал душевную боль, нельзя было испытывать. Это нормально – желать прикосновений возлюбленного, нормально испытывать возбуждение при долгом воздержании. Но до чего же стыдно это ощущалось. – Выглядишь жалко. – сказал он собственному отражению. Возвращаться в спальню он не хотел. Не имел малейшего желания, пусть и Сичень ничего не сделал, – в реальности точно – смотреть ему в глаза было невозможно. А как объяснить попытку избегать его, которую Ваньинь уже продумывал? "Прости, Сичень, но во сне ты меня опорочил, плати компенсацию по контракту."? Он тихо приоткрыл дверь спальни – сейчас ходить было намного удобнее. Подошел к кровати, схватив телефон из под подушки, и открыл чат с Хуайсаном. Писать в три часа ночи не самая лучшая перспектива, которая может вызвать вопросы, но Ваньиню задумываться некогда. "Свяжись с Гуаньшанем, я согласен" Он перевел взгляд на Сиченя, прежде чем нажать на "отправить". На удивление, легче не стало. На него будто погрузили еще один камень.