Пока разрешаешь дышать

Между ними спокойствие ощущается на пальцах, растёкшееся в эфемерном удовольствии. Оно чувствуется на совершенно ином уровне, на скрытом от глаз единении мыслей, в которое вход заперт золотым замочком, а позолоченный ключик – он спрятан глубоко в кармане, ты попробуй, отбери. Карман в сердце. Дыши полной грудью, выдыхай солнечные лучи, спутавшиеся в лёгких. Так и хочется делать, пока взгляды встречаются, пока в груди расцветает новый ландыш. Красота в глазах смотрящего. И видеть совершенно легко. Маша сияет своей простой красотой – когда выбивается из причёски прядь, она шутливо пытается сдуть её со лба, только спустя пару попыток поправляя пальцами. Анфиса знает все её привычки, как простой ритуал прогоняет их в голове. Знает, что из всех чупа-чупсов Маша выбирает клубничные и апельсиновые, что ей нравится смотреть на отражение неба в луже, что она хотела бы завести какую-нибудь птичку и кота, что для Маши лягушки квакают красиво, что на небе для неё так любим розовый закат с пушистыми облаками, что больше всего она приветствует весну, особенно позднюю, а летом ей слишком жарко, что панамки ей куда удобнее шляп и что она всегда хотела поехать в Канаду. Ещё она жмурится на солнце и в особо тёплое время на плечах её выступают веснушки. Это всё – простая истина, уложившаяся в анфискиной голове очень просто и быстро, такая же очевидная, как дважды два.       - Маш, ну зачем он тебе нужен? – она тяжело глядит на Гордеева, который перекидывается отвратительными шутками за соседней стойкой в баре. Зачем он тебе нужен, если есть я? Маша с непонятной эмоцией (на самом деле Анфиса уже научилась распознавать каждое изменение на машином лице, знать, что обозначает появление каждой морщинки в улыбке и как отражается на ней хмурый настрой) отводит взгляд в сторону будто не совсем специально, покачивая находящийся в руках стакан, в котором наверняка болтается «Мозаика», а затем запоздало возвращает фокус зрения на Анфису, наконец давая ответ.       - Ну, как же «зачем»? Я его люблю. А я люблю тебя. Анфиса давит первое чувство, раздражённо отзывающееся в стенках черепа. «Ты уверена?» – хочется сказать, но с губ не срывается ни слова. Такое нельзя говорить. В груди у Анфисы расцветает целый букет, когда она вновь пересекается с Машей взглядом. У той в глазах сияют искры, затопленные, как брусника в болоте. Анфиса, честно говоря, Гордеева ненавидит. И она в самом деле пытается убедить себя в том, что это только из-за того, что он с Машей так обращается – что её девочка возвращается домой со страхом, с ненавистью, что так легко отдаётся музыке, будто только ради неё и осталось ей жить. Маша стала шарахаться от каждого движения, подавленная и обязанная стать удобной. Маше так жить нельзя, а то загнётся и завянет. И Анфиса честно готова переживать то, что в груди при каждом появлении одной конкретной скрипачки что-то воет, хотя при этом ей ужасно стыдно и неловко перед таинственной "самой собой". Такого быть не может, она ведь любит Мишу, любит его музыку, его разговоры, его мысли. Но Маша, по забавному совпадению распадающаяся с Мишей всего на букву, вытесняет вообще все мысли в голове. И теперь при слове «музыка» у неё всплывает вовсе не картинка, где Миша играет на гитаре, задумчиво перебирая струнами, а за кадром сидит Андрей и вместе с Анфисой не совсем молча восторгается ему (на самом деле, их «Это должно быть что-то про любовь, но любовь такую… Прошедшую!» и «Ну это охренеть просто, Мих» очень похожи), как это было раньше. Теперь перед глазами фотокарточка – Маша, поставившая подбородок на чёрное лакированное дерево и ведущая смычок вверх, пока сама смотрит куда-то далеко. И Анфиса закрывает все мысли о Маше на замочек, но лелеет плывущие по полу в красной луже лепестки. Маша – нежность, Маша – быстротечность весны, мимолетность жизни и молодости, Маша – смирение, чистота, скромность и возвращение к счастью. Маша – ландыш. У ландыша есть ключ. Анфисе никогда не узнать, что она сирень.