Говорит Москва

Татищев откровенно пялился на чужую спину, пока нос улавливал сладкий запах чего-то неизвестного. Серёга шарился по своим ящикам, выискивая запасы сахара, откровенно недовольный незваным гостем. Мало того, что за окном бушевала гроза, которая одним фактом своего существования заставляла прятаться в спальне, чтобы переспать этот противный промежуток времени, так к этому делу сверху добавился ещё и тактильный Татищев-старший, который с самого порога пытался обнять младшего. Серёге, которого вытащили из кровати в одиннадцать часов утра, подобный гость был нежелателен, а Юра ещё и лез со своими ручищами. Юра же смотрит на плечи своего ребёнка, который в прошлом был его чёртовой копией, и не понимает, почему сейчас тот приобрёл незнакомые никому черты. Возможно, дело было в буйном периоде взросления парня, в его желании не быть похожим на отца, из-за чего он и делал всё возможное, чтобы отличаться. Не сказать, что это было обидно, но определённое разочарование всё же присутствовало. Скрипнув зубами от напряжённой из-за недовольства хозяина квартиры атмосферой, царящей в кухне, Юра подсматривает время на телефоне, смотря на иконку с погодой. Тучи над головой не расходились, сентябрь продолжал быть неприятно сырым, но откладывать этот разговор было нельзя. Однако и идеи того, как к нему подойти, Татищев не знал. Даже с советами и рассуждениями Уралова вся эта ситуация была пиздец какой глупой и неприятной, а сам факт того, что Костян ждал на лестничной площадке, добавлял нелепости. Но поддержка друга, который приехал с ним, заставляла идти к цели, не увиливая. — Блять, короче, без сахара пей, — так и не отыскав сладкий наркотик в заначке, Серый ставит перед незваным гостем кружку с горячим чаем, садясь напротив отца. — И прекрати заявляться, когда тебе вздумается: я к друзьям катаюсь, а они — ко мне. Приедешь, а меня нет. Но для начала необходимо найти силы начать эту тему. — Я отправил сообщение, — в свою защиту напоминает Юра, обхватывая горячую кружку руками и грея холодные пальцы. Язык же чешется сказать, что это Костя набирал слова на чужом телефоне, настраивая лучшего друга и подталкивая по лестнице вверх. — Когда стоял под дверью, — хмуро подмечает Серёжа, облокотившись о спинку стула и положив руку на кухонный стол. Он хмурится, недовольный, с сарказмом в голосе дополняя. — Пиздец предупреждение. — Серёг, я тебе говорил, говорю и буду говорить, что поддержу тебя, если дело не касается наркоты, — глядя в глаза парня, осторожно говорит Юра, прокашливаясь и сглатывая ком в горле. Начало было откровенно хреновым, учитывая, что младший был не в лучшем расположении духа, однако гадать и искать подходящего момента у Юры долго не получится, а подобные разговоры всегда нужно обсуждать с глазу на глаз. — Ты умный парень, даже если временами тупишь. — Вот не надо!.. — Костян признался мне, что он по мужикам, — перебивая вспыльчивого сына, Юра сразу же обрушивает на Серого деталь чужой жизни, наблюдая, как собеседник сжимает руку на столе в кулак, напрягаясь. Татищев и сам хмурится, старательно подбирая слова, чтобы снова не обидеть близкого человека, вспоминая наставления Кости и подготавливая почву. — Я же говорил, что один мой друг «того». Челябинск делает непонятный мах в воздухе согревшейся ладонью, как бы объясняя этим жестом, что значит его «того». В голове до глупого пусто, совершенно тихо, что разочаровывает. Юра умел закрывать неловкую тишину рассказами, умел находить общий язык с собеседником, но когда дело касалось гейства, всё шло через жопу. И ладно бы в прямом смысле, так нет! Даже двух слов связать не может, из-за чего сидящий напротив Серёжа напрягается: смотрит с готовностью кинуться, стискивает зубы, сутулясь. Юра даже играющие желваки может заметить, что не делает их ситуацию лучше. Уралов говорил, что стоит говорить откровенно, ничего не тая. Но Татищев понимает, что говорить, не думая о словах, нельзя, не в его случае. Серёга не просто общался с Юрой, он жил с ним, воспитывался его идеалами. Если ему, Юре, было тяжело свыкнуться с мыслями о том, что лучшего друга привлекают мужские задницы, то каково было младшему слушать ненависть и презрение родного человека, прикидывая всё на себя? Челябинск, знай он с самого начала, что Магнитогорск пойдёт по голубой дорожке, предпочёл бы себе язык отрезать снова и снова, чтобы только не сделать хуже, чтобы только не испортить мнение близкого человека о самом себе и не загнать его в яму. — И что ты? — грубо спрашивает Серёжа, поднимаясь из-за стола и проходя к окну, чтобы закурить. — Послал его, — честно признаётся в содеянном Юра, наблюдая, как у младшего на мгновение перехватывает дыхание, пока он достаёт сигарету и открывает форточку, игнорируя дождь на улице. Стоя спиной к отцу, Серёжа всё равно демонстрирует своё волнение, которое Татищев-старший теперь, обращая внимание, видит более чем чётко. Однако молчать нельзя, не в тот момент, когда эта тема наконец-то была поднята. — Поначалу пытался лечить: предлагал разные учреждения, специалистов, программы и курсы. Потом не общались. — По вам и не скажешь, что вы в ссоре, — смотря в окно, спокойным голосом подмечает Серый, покручивая сигарету меж пальцев и затягиваясь глубже, чем обычно. — Были, — вздыхает Юра, отпивая немного горького чая. — Потом я уговорил его вместе посетить специалиста, и уже мозгоправ предложил забыть об этом. — И ты послушал? — со смешком интересуется Татищев. — Разумеется, нет, — покачав кружку в руке и понаблюдав за тем, как напиток закручивается в небольшую воронку, Юра громко ставит посуду на стол, постукивая подушечками пальцев по тёмному стеклу. — Бесился, думал, а через месяц предложил встретиться. — И что, ты смирился с его болячкой? — сплюнув в пепельницу, Серый туда же бросает фильтр, доставая вторую сигарету. Он продолжает говорить спокойным тоном, однако Юра видит, как напрягается спина подростка. — Думаю, что нет, — поднимаясь на ноги и вставая сбоку, Татищев ворует у младшего из пачки одну сижку, поджигая её и затягиваясь. — Я продолжал думать, что Катюха просто с Романовым переобщался, что это пройдёт и он сам мне скажет, мол, Юр, какого хуя не ёбнул меня сразу. А потом услышал твои слова про это дерьмо и меня самого ёбнуло с того, что ты говоришь Костиными словами. Юра затягивается, краем глаза подмечая, как Серый дёргается от осознания его слов. Сигарета практически выскальзывает из рук, однако подросток успевает её перехватить, замирая. Серёга, несмотря на внешнюю ебанутость, был парнем сообразительным. Он схватывал материал на лету, если ему нравилось занятие, обладал большим упрямством, отстаивая свои интересы перед отцом. Он умел выкладываться своему делу на полную, если ему нравилось то, чем он занимался. Возможно, именно поэтому он научился пиздеть, глядя главному гомофобу в своей жизни в глаза, потому что понимал, что его не примут. И самое мерзкое то, что, окажись Юра на его месте, тоже предпочёл бы молчать о подобных увлечениях. Потому что они оба воспитывались с принципами думать о семье. — Да сам ты пидорас! — выкидывая недокуренную сигарету на подоконник, Серёга отшатывается от Татищева-старшего, дёргано вскидывая руки, чтобы тем самым скрыть дрожь. — Старый долбоёб, зацикленный на заднеприводных! — Базар фильтруй, — хмурясь, грубо перебивает чужую истерику Юра, стряхивая пепел и складывая руки на груди. — Да как тут, сука, фильтровать, когда ты такую хуйню несёшь?! — кричит Серый, игнорируя тяжёлый вздох отца. — Вбил себе в бошку хуй знает что, а я теперь… — Да я о тебе, ебанате, думаю! — срываясь на крик, сообщает Челябинск, выкидывая сигарету в пепельницу и поворачиваясь к младшему корпусом. — Думаешь, мне было легко это принять?! Я их ненавидел всей душой, потому что они бараны, которые лезут в пекло! Три века жили не тужили, а тут им захотелось одобрения и принятия! — Да тебя никто и не просил их принимать, тебя они вообще не трогали! — Да ты посмотри вокруг, у нас своих же пиздят за мобилу или тряпки, а про долбёжку в зад вообще лучше не думать! — взмахнув руками и указав на окно, Юра пытается прикоснуться к плечам младшего, однако тот отшатывается в сторону. Татищев всем телом чувствует, как вокруг его шеи смыкаются ледяные руки, лишая кислорода и собранности. Именно из-за этого он боялся этого разговора, именно из-за этого страха, лишающего здравого смысла. Но им это необходимо, потому что, возможно, именно этот разговор позволит гнили в их отношениях выйти наружу, разрешив все проблемы. Юра вспоминает наставления Кости, делая глубокий вдох, чтобы взять себя в руки. Он продолжает свою речь, но уже без криков, пускай внутри всё скребётся от желания прекратить этот разговор, забыть об этом раз и навсегда. — Это ненормально, Серёг, что ради эмоций прятаться нужно. Какая любовь, когда вы оба ходите и оглядываетесь, боясь, что кто-то увидит? — Именно поэтому гниющий запад пихает их в фильмы, чтобы мы привыкали к их присутствию в обществе, — смотря в сторону, хрипит парень, укладывая руку на кухонный гарнитур и сжимая его край. — Они провернули это на своих жителях и получили результат, поэтому и действуют активнее. — Но заметно перебарщивают, — мягко подмечает Юра, получая в ответ кивок. — Есть такое. Они оба замолкают, а Юра ждёт. Он даёт младшему время, наблюдая, как того потряхивает, пока его самого охватывают похожие ощущения. Юра не надеялся, что этот разговор пройдёт гладко, но, чему он определённо был рад, так это тому факту, что всё осталось целым. И квартира в Магнитогорске, и их лица. Единственное, что беспокоило старшего, — это сохранность их отношений. — Не дави, — смотря в полумраке на башкира, Костя обнимает подушку сильнее, тихо размышляя. — Представь себя на его месте: Данис всю жизнь твердит тебе о том, что такого быть не может, что это отвратительно, а ты слушаешь, киваешь и вспоминаешь, как был счастлив получить знак внимания от любимого человека. Полное несоответствие чужим словам, но начни ты отстаивать свою позицию, получишь такую же ненависть к себе от родного. — Я бы скорее из-за страха молчал, — рассматривая перемешавшиеся пряди, соглашается с чужими словами Татищев, кивая. — Данис и по сей день жути навести может, а в наши с тобой подростковые годы у нас с ним ещё и отношения были не очень. Но это про меня речь, Серёга-то меня не боится. — Ты его отец, Юр, поэтому твоё одобрение ему необходимо, — объясняет Уралов, едва заметно улыбаясь. — Пожалуй, больше, чем он сам того думает. — Знаешь, я, на самом деле, не осуждаю, — прерывает тишину Юра, сглатывая ком в горле и разминая затёкшее запястье. Он цитирует разговор, который придумывал всю дорогу до Магнитогорска вместе с Костей. — Просто беспокоюсь, что из-за окружающих ты попадёшь в беду. Да и Даня такой парень, что… — А Московский тут при чём? — хмуро поднимает голову Серёга, заставляя старшего растерянно, а если говорить точнее — неловко — отвести взгляд. — Я думал, у вас отношения. Серёжа матерится: громко, чётко, искренне. Он посмеивается над чужими словами, прикрывая лицо ладонью и разминая усталые веки. Юра, наблюдающий за этим краем глаза, поджимает губы, закрывая форточку, чтобы разбушевавшийся дождь не испоганил кухню его младшего. — Я с этой неженкой не встречаюсь, — в конце концов, сообщает Серёга, убирая руку от лица и облокачиваясь бедром о гарнитур. — А нравится кто? — проверив окно на наличие продува, Юра поворачивается к младшему, старательно расслабляя лицо. — Блять, Юр, не надо этих диалогов! — мгновенно бесится младший, заставляя Татищева-старшего поднять руки вверх в знак своего отступления. — Близкие мне люди мало того, что скрывались, так ещё и чувствами делиться не желают, — жалуется сыну Юра, недовольно вздыхая. Взяв направление на выход их кухни, Челябинск кладёт руку к напряжённому, но замеревшему на месте Серому на плечо. — Я на твоей стороне, Серёг, запомни это. И моё самое главное желание — это видеть тебя счастливым. Поэтому когда начнёшь отношения, познакомь меня со своим хахалем, чтоб я знал, кому в случае чего ебало бить. — Я тебе Катька, что ли, чтобы за меня кому-то рожу бить?! — дёргая плечом и сбрасывая чужую руку, морщится Серый, складывая руки на груди. — Дяде Кости лучше помоги. — Его донимает кто-то? — тут же реагирует Юра, наблюдая за кривой улыбкой сына. — Есть один, держит его во френдзоне уже долгое время, — пожав плечами, разбрасывается заграничными терминами подросток, махнув рукой. — А лучший способ выйти из неё — это начать отношения. Так что ты думаешь о служебном романе со своим начальством, м, Юр?

***

— Мой сын не хуесос, он долбоёб, — спускаясь по лестнице, со всей искренностью сообщает лучшему другу Юра, на ходу доставая сигарету, чтобы запихнуть её в рот, стараясь хотя бы так унять горящую от тяжёлого подзатыльника руку. — Всё прошло хорошо? — заканчивая с телефоном, интересуется Костя, убирая мобильник в карман верхней одежды. — Вроде того, — кивает Татищев, стараясь смотреть куда угодно, но не на облокотившегося спиной о стену подъезда Костю. Вместо этого он всё своё внимание уделяет доске информации и сигарете в руках. — Поругались, но не дрались. — Я слышал, — кивает Екатеринбург, отталкиваясь от стены и оттряхивая плечи. — Готовился врываться в хату и разнимать нас? — шутит Юра, не сдерживая смеха, когда получает кивок своим словам. — Лучше скажи, герой-любовник, насколько хорошо нас было слышно. — Если стоять у двери, как делал я, то хорошо, — хмурясь неизвестно чему, делится информацией Уралов. — Всё же дом хороший, — вспоминая то время, когда Юре пришлось сраться с людьми из-за жилплощади сына, Татищев берёт сигарету в рот, покусывая фильтр и испытывая себя на прочность. — Местоположение отличное, вид из окна шикарный, к тому же подростков много. Мне бы такую в его годы, да со звуколяцией… — Ты снова со своими соседями сцепился? — со стальными нотками в голосе уточняет Костя, вспоминая пожилую пару, которая жила через стену. — Да в последнее время идиоты в команду попадают: лезут хуй знает куда и зачем, обзор прикрывают, ещё и матерятся хлеще нас с тобой в девятнадцатом. — тут же бесится Юра, морщась от одного только воспоминания скрипучего тона женщины. Однако думать о стариках, ещё и таких, не хочется, поэтому Челябинск проверяет время на телефоне, переводя взгляд на Костю. — Может, останешься на денёк? Вам с Серёгой будет, что обсудить, я сварганю что-нибудь перекусить. В такую погоду ехать куда-то — не очень идея. — Я обещал, что не буду больше откладывать нашу встречу, — неожиданно мягко говорит Катюша, расслабляясь и переставая хмуриться. — Обещаю написать, как буду на месте. — Лучше позвони, мне так будет спокойнее, — тут же предлагает Юра, получая в ответ кивок с улыбкой. — Пошли, я покурю и удостоверюсь, что ты поехал, а то ещё вернёшься. — Всё ещё бесишься из-за Снежки? — смеётся Уралов, заставляя только-только успокоившегося Татищева гневно выкрикнуть: — Это было вне правил! — Очень даже «В», — открывая железную дверь и выходя под козырёк, продолжает смеяться Костя, дожидаясь, пока курильщик выйдет следом, на ходу доставая зажигалку. — Именно ты должен нарисовать картину. — Так Катя и есть часть меня! — закуривая, возмущается Юра, поддерживая шуточный спор. — Всё, пиздуй уже, пока я и тебе подзатыльник не влепил. — Ты же говорил, что вы не подрались, — тут же напрягается Костя, заставляя лучшего друга махнуть рукой. — Я уже говорил, что Серёга — долбоёб, способный нести такую хуйню, что мне остаётся только охуевать, в кого он, — затягиваясь, Юра гонит чужую шутку прочь, тут же вспоминая о незнакомом термине, но приняв решение не спрашивать о его значении у лучшего друга. Вместо этого Татищев выпускает табачный дым изо рта, поворачиваясь к Уралову всем телом и раскрывая руки для объятий. — Есть у меня одно предположение, — хмыкает Костя, заминаясь, но входя в кольцо чужих рук, обнимая в ответ. — Блять, вот иди ты, — закатив глаза, Юра хлопает по крепкому плечу одной рукой, второй убирая сигарету подальше от бросившего куряги. — Хорошей дороги. — Спасибо, — резко выдыхает Костя, отодвигаясь и кивая. — Касательно Серёги: не расспрашивай его, дай ему время. Захочет — сам расскажет. — Расскажет он, ага, — кривит лицо Татищев, смотря на машину своего начальства. — Дай ему время. Юра тяжело вздыхает, кивая и прощаясь с лучшим другом. Он наблюдает, как тот быстро пробегает двор, запрыгивая в машину и заводя её. Докуривая сигарету и растягивая губы в улыбке, Татищев машет Катюше рукой, наблюдая, как тот выезжает со двора. Выкидывая окурок в мусорку и доставая вторую сигарету, Челябинск накрывает холодной рукой участок голой кожи на плече, который горел от фантомного жара, покрываясь мурашками. Тупая шутка Серёги заставляет его обращать внимание на идиотские вещи.