Настанет лето, и распустятся мириады цветов твоей души

      Эрен сидел на пояснице, спиной упираясь в прутья невысокого заборчика, огораживающего тропинку, ведущую в лес. Йегер лениво болтал ногой, закинутой на другую, и жевал только недавно сорванную мяту. Листки хоть горчили на языке, но довольно слабо, не до оскомины, и душистого аромата вкупе со сладковатым привкусом вполне хватало, чтобы заглушить лишнюю терпкость. Эрен лежал на траве и сонно, будто находясь в трансе, прислушивался к пению сверчков.       Закатное солнце грело юношу, наполняя тело тягучей истоминой. Хотелось задремать с этой глупой улыбкой, выражающей то до одури простое, незамысловатое счастье, которое становится доступным, стоит только перестать думать о чём бы то ни было и просто отдаться солнцу, небу, луговым цветам.       — Привет, Эрен... — вдруг раздался отчего-то слишком настороженный голос Жана. — Я подсяду?       Эрен флегматично кивнул, и незваный гость сел в полуметре от него. Прошло десять минут. Всё это время Жан молча, обхватив ноги и положив голову на колени. Казалось, он совершенно не обращает внимания на Эрена. Даже смотрел Жан куда-то в совершенно другую сторону, будто Йегера и вовсе здесь нет.       — Чего пришёл? — поинтересовался Эрен. — Неужто по мне соскучился? — уголок его губ приподнялся.       — Да разве ж по тебе соскучишься? — Жан закатил глаза.       — Ну мало ли... — протянул Эрен, подсаживаясь ближе к Жану. — Вдруг я тебе нужен настолько, что даже не замечаешь этого.       Он снова улыбнулся, сам не зная чему. Начни он прокручивать только что сказанное, вероятно, сам же удивился своим словам, но Эрен совершенно не задумывался о том, что творит. В последнее время ему просто хотелось делать всё, что захочется, и сейчас он, кажется, хотел Жана.       — Что за бред ты несёшь? Мы вроде давно не в кадетке, так что можно вести нормальную жизнь, — нервно хихикнул Жан, убирая чужую руку со своей талии.       — Стесняешься? — спросил Эрен, дружески потрепав сослуживца по коленке. — Мы можем запереться в подсобке. Я как раз должен там убираться.       — Вот иди и убирайся! — Жан резко встал и отошёл от Эрена на пару шагов. — И подрочи уже, придурошный! Тебе что, сперма в голову ударила? Хорэ яйца ко мне катить, извращенец!       Не успел Эрен придумать хоть какой-нибудь ответ, как Жана не было видно за деревьями и постройками. Отчего-то Эрена накрыла волной ярости. Он должен был получить то, что он хочет. Должен был получить здесь и сейчас. Должен был, но не мог.       И без того шаткое положение просто не позволяло Эрену творить всё, что душе угодно. Он до сих пор жил в подвале, но кто сказал, что это самый плохой вариант? Комната была просторной, и единственными её минусами были, пожалуй, сырость и плохая освещаемость. Последнее, впрочем, не доставляло неудобств, если весь день проводить вне своей комнаты, и даже являлось в некотором роде плюсом: в кромешной тьме ничего не мешало засыпанию.       Когда злость прошла, Эрена накрыла какая-то странная, доселе не испытываемая им апатия. Хотелось как-нибудь поднять себе настроение, но леность и безразличие просто не оставляли на это сил, и Эрен был вынужден лечь обратно и продолжать смотреть в никуда. Только на этот раз печально, без той счастливой, беззаботной улыбки идиота.       Через полчаса его нашли сослуживцы. Пришлось срочно приступать к работе, пока его тунеядство не было замечено капитаном.       Весь вечер Эрен провёл в прескверном расположении духа. Йегер чувствовал то гнев, то бессилие, и почти ничто в нём не вызывало радости. Только принимая тёплый душ на его лице проскользнуло что-то вроде полуулыбки.       Так прошёл и следующий день. А за ним и ещё один. А за тем днём ещё и ещё. Дни сменялись неделям, а Эрен всё продолжал ходить с хмурым выражением лица, злиться, а после сидеть и пялиться в стену пустыми глазами. Когда мимо проходил Жан, Эрену хотелось притянуть его к себе, вжать в стену и целовать до потери сознания. Таким мыслям он улыбался. Тянулся к Жану, чтобы заполучить желанное, но всегда отдёргивал руку. Вспоминал, что не все хотят того же, чего и он, злился, обращал внимание Жана на себя, тот тоже злился, и они дрались.       Пылкие ссоры пусть и совсем немного, но всё же приободряли Эрена. На пару часов ему становилось лучше. Сам не зная, отчего, Эрен хотел касаться Жана, чувствовать его сбитое дыхание.       Однажды, снова думая о том, насколько было бы проще, не будь Жан таким же упрямцем, Эрен почувствовал, как внутри него всё сжалось в один огромный комок. По хребту будто ржавой пилой резанули шипы, а где-то в груди сдавило так, что стало сложно дышать. Эрен упал на колени, закашлялся и вдруг почувствовал, как из него что-то выходит.       Чуть подсохший лепесток жёлтой розы, покрытый слюной вперемешку с каплями крови. А за ним ещё и ещё. Кажется, Эрен выкашлял целый бутон. Чем больше он смотрел на вышедший из него цветок, тем больше ему казалось, будто он там не первый день. Будто этот цветок с ним был всё это время, просто Эрен его не замечал. Или, быть может, просто не хотел замечать?       Как бы то ни было, Йегер подорвался с пола и кинулся с кабинету врача, как только ему стало хоть чуточку лучше.       — Доктор, я... — не успел Эрен договорить, как из его горла вышло ещё несколько лепестков.       — Можешь не говорить, я и так всё прекрасно вижу, — холодно произнесла женщина в халате и встала из-за стола. Подойдя ближе к пациенту, она рассмотрела вышедшие наружу лепестки и сделала неутешительное заключение: — Похоже, что вы больны ханахаки.       — Ханахаки? Что это?       Доктор не спешила с ответом. В её тёмных глазах внезапно отразился океан сожаления, в котором маленькой лодкой качало немой вопрос: имеет ли она право сказать правду? Женщина вздохнула, сделала пару шагов вглубь комнаты и начала рассказ, попутно перебирая книги на полке в поисках нужной:       — Смертельная болезнь. Она настолько редка в наше время, что её уже можно считать вымышленной. По сохранившимся сведениям появляется в основном в период с апреля по август, сопровождается сильной болью в районе груди и кровохарканьем. Отличительной чертой является схаркиванье цветковых растений. Как показало вскрытие умерших от ханахаки, внутри больных, как правило на лёгких, начинают расти цветы. Смерть происходит либо от обилия внутренних кровотечений, либо вследствие некроза тканей.       — А я могу от этого вылечится? — спросил Эрен.       — Хороший вопрос... — протянула доктор, листая страницы пожелтевшей от времени книги. — Существует легенда, будто ханахаки — болезнь неудавшихся любовников. Недуг очень редкий, информации мало, однако некоторые утверждают, что болезнь можно излечить, если любимый человек ответит взаимностью. Как по мне, звучит как бред сивой кобылы, только вот были несколько людей, которые смогли выжить после приступов ханахаки. Кто знает, может и у тебя есть шанс.       Эрен ушёл, получив лишь больше вопросов. Он не был уверен, сможет ли излечиться, но одно знал точно. Жан. Именно он был причиной всех его бед. Жан и одна злосчастная ночь.       Всё началось пару лет назад, ещё во времена кадетки. Однажды Эрен услышал, как несколько сокурсников обсуждали близость меж мужчинами. Старший из них раньше учился в школе закрытого типа и утверждал, будто такой вид отношений вполне нормален в подобных учреждениях и благотворно влияет на умы обоих партнёров. По его словам, дальше дрочки дело обычно не заходило и заходить не должно, если, конечно, речь о "нормальных" мужчинах, но если рук не хватало, проблему решали устно. Спустя пару недель Эрен услышал стоны в одной из подсобок. Вскоре вышедшие оттуда парни действительно выглядели не такими уставшими как обычно, однако после подобные практики не проходили. По крайней мере, Эрен о них ничего не знал.       Тогда запретная тема поистине возбудила юношеский интерес, и Эрен начал действовать. В качестве подопытного он выбрал Жана. Юноша был красив телом и, как бы Эрену ни хотелось это отрицать, вполне привлекателен на лицо. В голове уже давно созрел план, как заполучить его, и когда он наконец осуществился, Эрен ликовал. Не считая более значимых событий, его жизнь в каком-то смысле разделилась на до и после близости с Жаном. Редкими ночами ощущать на теле робкие ласки и требовательно ласкать в ответ было действительно приятно. Со временем чужие руки становились увереннее и напористее — неясно, перестал ли Жан стесняться или просто приловчился, — и Эрену казалось, будто с каждым новым разом их ждёт всё большая эйфория. Казалось, пока не наступила та злосчастная ночь.       Всё изменилось так быстро, что Эрен не успел толком заметить, где была та точка невозврата. Ещё утром он мог просто подойти и засосать Жана прямо на улице — тот бы, конечно, подулся пару часов, но обязательно бы простил, — но теперь Жан не позволил бы прикасаться вовсе.       Под конец кадетки у юношей снова были натянутые отношения, выливавшиеся то в саднящие раны, то в цветущие синяки, то разбитые колени. А всё из-за Жана. Упрямого Жана, который вечно был чем-то недоволен, и дурака-Эрена, который зашёл слишком далеко, потому что не понимал, когда стоит остановиться.