Sub rosa

Конрад Нотт сидел за большим деревянным столом и задумчиво изучал документы. Был поздний вечер, он устал за день и хотел бы лечь в кровать, выпить чай с чередой и ромашкой и попытаться заснуть. Бессонница уже несколько лет была его постоянной гостьей, но вместо того, чтобы пытаться прогнать, Конрад усаживал ее в кресло и радовался нескольким дополнительным часам работы. Почему он никак не может передать все дела Теодору и удалиться от всего этого, он понимал. Работать Конраду нравилось, он определял себя работой и без нее чувствовал себя пустым. Но также он боялся за мальчика, боялся за себя. Его беспокоил сын. Беспокоило то, что сына не интересовали деньги и престиж семьи, беспокоила неуверенность в будущем. Беспокоило то, что Конрад слишком стар и не сможет помочь Теодору, когда придет время. А время придет. Стрелки неумолимо двигаются и будильник обязательно прозвенит. И хотелось в этот момент принять удар на себя, защитив мальчика. Был бы он как Септимус, все было бы проще. Конрад поднял глаза на своего крестника, гостя и своего клиента. В отношении Септимуса Конрад не чувствовал эту грань. Он еще помнил прием, который устраивал Октавиус в честь рождения второго сына. Вроде бы это было давно, но Конрад помнил. Память — странная субстанция. Что-то исчезает из нее, словно после Обливейта, а что-то сохраняется неизменным. Они пили тогда эльфийское вино из ежевики. Терпкое, но приятное. Глубокий фиолетовый цвет. Октавиус смеялся, и Конрад, согласившийся стать крестным, смеялся вместе с ним. И Лорд, конечно, был там. Тогда еще не Лорд, а Том. Все еще красивый, хотя уже с отметинами темной магии в облике, он внимательно изучал Септимуса, словно тот был неведомым существом. Том никогда не понимал благоговейной радости своих друзей от рождения наследника. Ему не нужен был наследник и семья. Он предпочитал бессмертие иного плана. Им всем было по двадцать семь лет, они уже были не так молоды и наивны, но жизнь, лежащая перед ними, еще казалось бескрайней и яркой. Огромный кусок времени, полученный каждым в личное пользование, был полон возможностей. Они еще могли все. Еще были всемогущи. Том еще работал у Берка, изучая артефакты, собирал своих сторонников вокруг и взращивал темноту внутри себя. Октавиус почти с головой погрузился в изучение и создание проклятий, а Конрад уже начал заменять отца в Визенгамоте и стал его равным партнером в юридических делах. Но на тот момент еще не было Пожирателей смерти, их юношеские идеи о защите чистоты крови еще не были ими воплощены. Левая рука Конрада еще была чистой. И Том был еще просто Том, а не Лорд, не Повелитель. До начала войны тогда было еще семнадцать лет, и трехдневный Септимус мирно спал в своей колыбели, не понимая, кто собрался вокруг него. Потом сыновья Октавиуса выросли, женились, у них родились свои сыновья. Все шло своим чередом. Конрад часто бывал у Флинта, оформлял все семейные документы, был в курсе всех его возможных проблем и страшных тайн. Он видел, как со временем заостряются черты лица друга, как залегают глубокие тени под глазами, как он отдает по крупинке свою жизнь в обмен на магию. Физическая оболочка таяла, но рассудок Октавиус сохранил до конца. Для Конрада он всегда был другом. Был им до Хогвартса, был им в Хогвартсе и всю их жизнь после. Потом внезапно для всех погиб старший сын Октавиуса. Глупо и нелепо, как это и бывает в жизни. Всё замяли, и никто не понес наказания. Бедный мальчик, такой молодой, такой талантливый. Октавиус к тому моменту был уже очень болен. Спасибо Септимусу, который отложил в сторону квиддич, устроил скандал в Визенгамоте, переругался с мракоборцами, забрал тело брата и организовал похороны. Как бы Октавиус ни ругал младшего сына, но воспитал он его достойно. Теодору тогда был год, и в тот момент Конрад впервые осознал хрупкость бытия и испугался за жизнь сына. Осенью 1981 Теодор с матерью был далеко, в безопасности, надежно спрятан на континенте. Невозможность взять сына на руки, дотронуться до нежной кожи, чтобы ощутить его реальность, впервые тяжким бременем упала на плечи Конрада. Он до сих пор не избавился от этой ноши. Это было время, когда проснулся страх, и всемогущество было утрачено. А потом умер и Октавиус. Всего пятьдесят четыре года, время расцвета, время свершений и силы, но темная магия иссушила его тело и сожрала его плоть. На приеме в день похорон Октавиуса, который проходил в домике Септимуса, а не в семейном особняке, Конрад первый раз обратился к Септимусу «Мистер Флинт». Взросление и становление может длиться годами, но взрослыми люди становятся за секунду. Они пили эльфийское вино из Тосканы, темно-рубинового цвета. В кармане Конрада лежала повестка с вызовом к мракоборцам. Лицо Септимуса пересекал свежий шрам. Под конец приема он стал кровоточить. Беатрис аккуратно убирала капли крови с его лица кружевным белоснежным платком. На дворе было начало ноября 1981 года, и весь мир праздновал победу. Их горе и траур казались неуместными и мелкими. Они молча сидели в черных похоронных одеяниях, пили вино и горевали не столько по усопшему Октавиусу, сколько по своей разрушенной — войной и чужой победой — жизни. После смерти отца Септимус часто обращался именно к Конраду за помощью и не потому, что Конрад был его крестным. Семейный юрист — это почти звание, буквальное выражение полного доверия. Поэтому именно к нему, к Конраду Нотту, спокойному и уверенному, способному найти решение любой проблемы, Септимус пришел той тёплой сентябрьской ночью. Пришел в испачканной сажей и кровью одежде, настолько злой, что воздух рядом с ним искрил. «Своих дьяволов мы создаем сами», думал Конрад, глядя тогда на мечущегося в исступленной ярости по кабинету Септимуса. Надо было испугаться и отказать в помощи, но Конрад уже был стар и страх за себя был в тех частях его воспоминаний, которые стерлись. У него остался страх только за Теодора. Он выслушал Септимуса, влил в него огневиски и сказал, что подумает и скажет. Ситуация была сложная. Конрад и правда думал все это время. Крутил формулировки, пробовал на зуб каждое слово обета, искал пробел или запинку. Он чувствовал, что пробел существует, ощущал его нутром. Он поднял все свои книги и записи, зарылся в архивы Визенгамота, удивив местных служащих своим появлением. Добрался до документов одиннадцатого века, с которого все началось. Он даже почувствовал азарт, словно снова стал молодым. Ему нравилось в своей работе умение находить суть вещей, излагать слова на пергаменте таким образом, чтобы смысл, заложенный в них, не искажался и не исчезал. Это напоминало ему магию. Грамотное составление документов походило на отточенные пассы волшебной палочкой. Это захватывало. Септимус делал вид, что ничего не произошло, что жизнь идет своим чередом и той сентябрьской ночи не существовало. Но пару раз в месяц появлялся в кабинете Конрада и молча ждал ответа. С ответом Конрад пока медлил. Он нащупал решение, но пока придерживал его. Септимус должен был сначала выдохнуть свою ядовитую злобу и очистить разум от эмоций. Мести Конрад не любил. Она была всегда нерациональной и только все портила. Проблемы решаются другими способами. Но может, уже и пора. Конрад еще раз посмотрел на гостя. Септимус ходил по кабинету, осматривая книжные шкафы, доставая маленькие статуэтки, заботливо расставленные Конрадом. Молодой, еще слишком молодой. Конрад неодобрительно покачал головой. — Ты можешь успокоиться и сесть. Хватит туда-сюда по кабинету бегать. — Как у тебя все просто! — Септимус огрызнулся. — Ничего же не случилось, блядь. Что я так нервничаю? — Не ругайся, — чуть тверже произнес Конрад. Ругательства он не любил и был всегда солидарен с отцом Септимуса — в данном аспекте воспитание хромает. Мальчишку надо переучивать. Он усмехнулся своей мысли. В такие моменты взрослый мистер Флинт превращался в его крестника Септимуса. Затем Конрад кивнул на стул и скорее приказал, чем попросил: — Септимус, сядь. Септимус, наконец, сел напротив, и, словно гипнотизируя, уставился на пожилого сгорбленного мужчину, равнодушно заметив: — Ты выглядишь прям херово. — Спасибо за такую точную оценку, — Конрад улыбнулся. За прямоту он любил Септимуса. Ему нравилось, что тот никогда не юлит, не делает намеков, а говорит прямо или не говорит вовсе. — Ты очень наблюдателен. — Ты же не старый! — Септимус наклонил голову на бок и продолжил изучать. — Сколько тебе? — Семьдесят четыре, — вздохнул Конрад. — А чувствую себя лет на девяносто. Последняя война сильно меня подкосила. — Да ладно, ты юрист. Сиди в своем кабинете и клепай договоры, — Септимус взял несколько пергаментов и потряс ими. — Тебе не в квиддич играть все-таки. — Как у тебя все просто, — язвительно повторил замечание Септимуса Конрад. Септимус сложностей составления документов никогда не понимал, и приходилось его осаживать. — Я клепал, как ты говоришь договоры твоему отцу, твоему брату, тебе, а теперь и твоему сыну. Хотел бы сказать, что и твоим внукам буду, но до совершеннолетия твоих внуков, я думаю, не доживу. Как и до рождения своих… — невесело вздохнул Конрад. — В твоем возрасте у меня родился мой единственный сын. Я тогда считал себя очень старым. А сейчас смотрю на тебя и думаю, что зря так считал. Ведешь себя, как мальчишка. — Не, я бы сейчас на такую херню не подписался, — Септимус не стал комментировать последнюю фразу, прикрыл глаза и скривился. — Никаких больше детей. — А внуки? Странно думать, что ты дед, — Конрад покачал головой. Из них двоих на деда был похож именно он. Мысль о том, что у его крестника, которого он помнил с самого рождения, уже есть внуки, всегда пугала и отражала неумолимый ход времени. — Я с этого адски угораю! — рассмеялся Флинт. — Внуки растут. Я ж их не воспитываю, это головная боль родителей. Ну, такие ржачные. Дети Октавиуса, конечно, типа правильные. Их там по линеечке строят, правильной едой кормят, но вот все не так. Херь выходит. Прикинь, они учат их не драться. Типа драться — это плохо, это фи. И это при том, что своих детей я самолично всех научил драться и удары поставил. Это очень полезное умение и в жизни пригождается чаще, чем эти сраные дроби. А то потом будут как все только палочкой махать. Ты знаешь, я это не люблю. Иногда полезнее сломать нос кулаком, чем приложить Ступефаем. Причем полезнее для обоих. Пока не почувствуешь кровь и не ощутишь боль от разбитых кулаков — не поймешь, как жить. Но у Октавиуса жена реально тупая, говорит, типа конфликты — это плохо. Да смысл жизни крутится вокруг конфликтов. Конфликт — это основа всего. Мне она не нравится. Какая-то она невзрачная, убогая и парней такими же воспитывает. Они ж должны не ботаниками быть, а приходить и дверь с ноги открывать. Их все должны уважать и бояться. Это ж мои внуки, а они их посмешищем пытаются вырастить. А вот у Марка пацан хороший. Матерится, правда, но и хер с ним. Жена Октавиуса за сердце хватается, как что-то подобное слышит, но по мне все норм. А Марку с Эсм тем более похер. Короче, хороший пацанчик. — Ну, с таким отцом и дедом я не удивлен, — Конрад многозначительно посмотрел на Флинта. — Твой отец, кстати, мог иногда припечатать крепким словом, но в большинстве своем за речью следил. Поэтому откуда в тебе такие таланты, я гадаю уже сколько лет. Он был чуть старше тебя, когда умер. И посмотри, ты справился. Октавиус уже сейчас старше, чем ты был тогда. Он у тебя умный и прекрасно разбирается, как работает Визенгамот. Отдай ты парню власть, тебе она зачем? — В смысле зачем? В смысле отдай? — Септимус даже привстал, но затем, обдумав, сел обратно. — Я ему и так давал возможность рулить в Визенгамоте. Да, под моим контролем, ну так мне нужно руку на пульсе держать. А теперь что? — Пусть он рулит, — флегматично заметил Конрад. — Один. Без тебя. Ты вырастил его, отпусти. Ты понимаешь, что вся эта ситуация возникла потому, что ты его не отпускаешь. Ты сам его всему научил, он делает все по твоим заветам. Как отец ты справился. Прими это и отдай ему Визенгамот. Вроде, у него неплохо получается. Я давно все дела в Визенгамоте передал Теодору и даже появляться там не хочу. И знать, что там обсуждают, тем более не хочу. Ему нужно ощутить тяжесть от принимаемого решения. Да, я помогаю ему, когда он просит. Я обучил его всему, я познакомил его со всеми нужными людьми, и он знает, что, если он будет падать, я поймаю его. Но он должен быть там один. И он справляется. Когда я уйду от дел, это не должно стать для него ударом. — Ты понимаешь, что у меня есть много моментов, где я не то что по грани, а прям хорошо так нарушаю закон? — встревоженно посмотрел на Конрада Септимус. — Ну, мне ли не знать, — Конрад выровнял бумаги на столе. — Вот. И у меня все договоренности лично на меня завязаны. Стучат, прикрывают, доносят лично мне. Не Октавиусу, а мне, — Септимус ткнул пальцем себе в грудь. — Мракоборцы лично под меня завязаны. А сейчас придет этот красавец — и ему они хер сосать не будут и разбегутся, как крысы. Мы так присядем все вместе. Дело не в том, что я не хочу отдавать ему власть. Я просто не могу. Он-то считает, что он самый умный. — Скажи это все ему, — терпеливо в который раз повторил Конрад. Он вообще предлагал позвать Октавиуса и выступить посредником, но Септимус отказался. — Говорил, говорил и не раз, — горячо возразил Септимус. — Не верит. Думает, я блефую, чтобы обет снять. Никак мне до него не достучаться. Я ему говорю: «Да хер с тобой, оставь часть про свою безопасность, но дай ты мне возможность в Лондоне рулить». Нет, говорит, мне по частям не снять, только целиком. А ты после того, как я сниму, меня сразу и убьёшь голыми руками. — Какие у тебя теплые взаимоотношения с сыном, — саркастично заметил Конрад. — Не издевайся, блядь, — Септимус сощурился, и пламя всех свечей в комнате колыхнулось. — Это вообще не смешно. — Это не смешно, это жутко, Септимус. Но ведь ты сам его таким воспитал. Вот и подумай, как на него повлиять. — Я его не понимаю, — покачал головой Септимус. — Марка с Кассом да, а этот хер пойми. Хотя Касс уверен, что его я тоже не понимаю, но это только его мнение. Просто кто-то себя вечно считает не таким, как все. — Я Теодора тоже плохо понимаю, — внезапно признался Конрад, — но тут думаю из-за разницы поколений. Вспомни, как он противился женитьбе. Но я его все-таки убедил. Теперь вот думаю, как убедить не затягивать с детьми и не брать с меня пример. — Странно, что у них детей нет. У тебя же невестка-то вообще смазливая. Я бы на его месте ее драл днем и ночью, — Септимус отвлекся от мыслей о своих детях. — И что занятно, смазливая, и из «Двадцати восьми». Я думал, там такие уже не рождаются. Вон, у тех же Булстроудов девка такая страшная, что я бы свет зажигать в спальне не стал. Хотя ее вроде за сынка Гойла сосватали. Они выглядят, как два гоблина. А у тебя, посмотри — ну красотка же. А Малфоя на младшенькой сестренке женят, ты же в курсе, да? Славные у тебя родственнички намечаются. — Да уж конечно в курсе, — Конрад устало покачал головой. — Люциус разве умеет секреты хранить? После заключения помолвки сразу ко мне припрыгал похвастаться. На прошлой неделе приглашение на свадьбу прислал. Тебе тоже? — Конечно! Но я еще не решил, пойду или нет. С одной стороны, Люца видеть никакого желания нет, а с другой стороны, интересно, что у него там, в замке после всей это херни осталось. Да и как он сам выглядит. — Так себе он выглядит, вот на кого заключение в Азкабане плохо повлияло, так это на Малфоя. Хорошо, Абраксас не дожил до этих времен, — на вопросительный взгляд Септимуса Нотт устало пояснил: — Догадайся, кто ему все документы делал, чтобы заплатить штрафы поменьше и в очередной раз не попасть в Азкабан. Они замолчали, потом Конрад Нотт, глубоко вздохнув, спросил: — Что ты хочешь конкретно? — Хочу перстень, возможность вести дела в Англии и право вето в Визенгамоте. Остальное пусть оставляет себе. Но главное перстень. Мне нужен этот перстень, Конрад, потому что только с помощью него я могу держать баланс. — Хорошо. Это все связано: перстень и право вето. Ну, а имея перстень, возможность вести дела ты выторгуешь. Ее я тебе передать не смогу, но тут ты сам справишься. — Хорошо? Хорошо, блядь? — взорвался Септимус. — Ты издеваешься? Как мне его забрать? Я его добровольно так-то отдал. Хотя я считаю, что это ни хера не добровольно. Это шантаж. — Нет, — терпеливо повторил в сотый раз Конрад. — Мы с тобой это обсуждали. Ты отдал перстень сам. Ты уже не был связан. — Антидот-то я еще не выпил. — Не имеет значения, — вздохнул Конрад. — Ты был в своем уме и не под заклятием, и тебя не пытали, и ты хотел его отдать. — Ну и как мне его вернуть? — решил не вступать в очередные пререкания Септимус. — Октавиус не дурак, перстень он не отдаст. — Я понимаю — терпеливо кивнул головой Конрад — Но лазейка есть. — Давай, — нетерпеливо потребовал Септимус. — Жги! — Ты этот перстень не должен был получить, — начал издалека Конрад. — Он принадлежал твоему брату. — Зачем ты мне очевидные вещи рассказываешь? — Септимус начинал злиться. Он ненавидел такие пространные изложения, а всегда требовал сразу переходить к сути. Но Конрад справедливо считал, что иногда нужно понять истоки. — Затем, что на них мало кто обращает внимание. Перстень должен был достаться потомкам твоего брата, но у него не было сыновей. И перстень получил ты, как бы перепрыгнув через него. — Да, да, да. Все это и так знают, — барабанил пальцами по столу Септимус. — Дальше что? — Не спеши. Да, у твоего брата не было сыновей. Но у него есть дочка. Сама она ни на что не повлияет, но ее сын может иметь преимущество перед твоими детьми. — А вот и хер, — парировал Септимус. — Ты ж мне сам это говорил! Она выйдет замуж за другого, ее дети получат другую фамилию и нихера не унаследуют. Кровь связана с фамилией, не зря перстень именной. — Я рад, что ты помнишь мои консультации, — улыбнулся мистер Нотт. — Именно так. Если у ее ребенка будет другая фамилия, то ничего не сработает. — Блядь, Конрад, — застонал Септимус, — я уже запутался. По матери фамилия не передается. Бастарды этот перстень наследовать не могут. Другие права у них есть, не спорю. Но не на перстень. Как у ее детей может остаться моя фамилия? — А ты подумай, — Конрад внимательно смотрел на раздраженного Септимуса. — Просто сядь и хорошенько подумай. Конрад больше любил такой способ донесения мыслей. Чтобы человек сам осознал и понял что-то. Для этого нужны были только правильные вопросы и знание истоков проблемы. Септимус замер и не моргая посмотрел на собеседника. — Ты предлагаешь мне женить на ней сына? Она ж старая уже. Ей сколько лет? Тридцать? — Мой сын родился, когда мне было за пятьдесят, — парировал Конрад. — Ты-то не баба, — фыркнул Септимус. — Да и они кузены. Так разве можно? — Да, так можно, — мистер Нотт пожал плечами. — Вспомни Ориона Блэка. Вальбурга была его двоюродной сестрой. Так что это вполне можно. У тебя они вроде не все женаты? — Паршивец точно не женат. Но он будет не в восторге, — задумался Септимус, подняв глаза в потолок. — Ладно, с ним-то я решу. Вот от этого я рычаги все знаю. А девка-то может не согласиться. Мне на нее Империо накладывать или шантажировать? — А ты давно стал мнение женщин учитывать? — Конрад удивленно посмотрел на своего крестника. — Поясни, — нетерпеливо потребовал Септимус. — По закону согласие на брак дает отец или опекун, заменяющий отца, — вздохнув, начал объяснять Конрад. — Во всяком случае, в наших семьях. Со временем этот социальный конструкт почти исчез, но его никто не отменял. Женщины согласия на брак не дают. Только если отец исключил ее из семьи, тогда да. Помнишь, как с Андромедой получилось? Ее ведь не просто выгнали, от нее отреклись и исключили из семьи. Она не может наследовать и ее дети, и внуки не смогут войти в семейное хранилище. Но твой брат Кассиус свою дочь не выгонял. Он ее спрятал, если я все верно помню. — Это ты про Англию говоришь, — нахмурился Септимус, — но она-то француженка. Она ж во Франции живет всю жизнь. Там все по-другому. — Она не француженка. Она англичанка, — твердо ответил Конрад. — То, где она живет, никакого значения не имеет. Единственное, что имеет значение — кто ее отец. Ее отец был англичанином. Жене Марка согласие отца не потребовалось, хотя они в тот момент были в Хогвартсе. Почему? Отец француз. — Ну, это хорошо. И кто ее опекун? — Септимус вопросительно посмотрел на Нотта, а тот, выдержав паузу, улыбнулся и ответил: — Ты. — Я? — Септимус подался вперед. — Не Октавиус? Перстень-то у него. — Не Октавиус. Ее опекун — старший мужчина в семье, а это ты. Поверь мне. Я долго просидел с этими манускриптами, — Конрад показал на внушительную стопку пергаментов. — Тоже сначала думал, что все на перстне завязано, но нет. К нему право вето и место в Визенгамоте привязано, а вот управление семьей остается у тебя. Обычно владелец камня и самый старший мужчина в семье — это одно лицо. Но бывают исключения. Это исключение. — Ты отдал свой Теодору? — покосился на собеседника Септимус. Ему хотелось перевести тему, чтобы обдумать предложение Конрада. — Нет, ему еще рано. Это тяжкое бремя. — Но и он уже не ребенок. Ну, в плане, если ты только поэтому не отдаешь, то я тебя не понимаю. Сам сказал, что передал Теодору все. Что воспитываешь его, что он должен быть самостоятельным, бла-бла-бла. Но, видимо, не все. Противоречишь себе. Не так уж мы и отличаемся, да? — Мы отличаемся. И не все воспитывают детей как ты, друг мой, — улыбнулся Конрад. — Ему и так жить в сложном мире. Зачем мне самому кидать его в воду? Я ввожу его во взрослую жизнь постепенно. Визенгамот, женитьба, потом дети. И вот уже потом, когда я буду в нем уверен, я передам ему перстень и уйду на покой. Перстень — это больше бремя, чем сила. Я попытаюсь оградить его от этого, хотя бы на время. — Он все равно там окажется, во всем этом дерьме. Так пусть к тому моменту хоть умеет плавать и сможет выгрызть всех гриндиллоу и прочую дрянь, — неодобрительно покачал головой Септимус, но потом, спохватившись, начал объяснять. — Да, я не отдавал Октавиусу перстень и Визенгамот, но от меня он поблажек никогда не получал. Я своих детей никогда не жалею. Жалость, она вообще унижает человека. И посмотри, в какого черта он вырос. Если бы не вся тупая херня с возможностью вести дела в Англии, я бы им реально гордился. Я им даже слегка горжусь, молодец же. Но, блядь. Я бы даже отдал ему этот сраный перстень, просто не сейчас. Сейчас он мне нужен самому, потому что после войны будет замес и передел власти. Октавиус не вырулит, а я смогу. — Может, ты и прав, — спорить о методах воспитания, тем более с Септимусом, Конраду совсем не хотелось. — Это покажет только время. Ты своих мальчиков вырастил, а я своего пока нет. Вырастет — и посмотрю на него. — Угу, вырастил, — тяжело вздохнул Септимус и сплюнул. — Такие черти отборные вышли, демоны из самых глубин ада стоя мне аплодируют. Один другого краше. Не знаю, то ли гордиться собой, то ли ужасаться. До сих пор не могу понять, молодец я или нет, — потом обдумав что-то, он спросил: — То есть помолвку мне нужно заключить с Кассиусом, верно? — Да. Его я думаю, ты сможешь убедить. После этого делайте с ней, что хотите. По сути, тебе от нее нужен сын. Когда она родит сына, можешь ее вернуть обратно во Францию, если она захочет. Ребенка оставить себе. И, будучи опекуном ребенка, потребовать перстень. Отказать Октавиус не сможет. Если откажет, можно оспорить отказ в Визенгамоте. Он на это не пойдет. Но смотри, чтобы он ничего не понял, а то он хитрый черт у тебя. Как бы ни приморил кузину. А с Кассиусом договаривайся сам, чтобы он ни на что не претендовал. Я не знаю, насколько ему нужен Визенгамот. — Зная паршивца — ни на сколько, — усмехнулся Септимус. — А вот что ему действительно нужно, я знаю. И могу это ему дать. — Почему ты не ставишь на Маркуса? — задумчиво произнес Конрад — он ведь похож на тебя, мог бы вырулить, если бы пришлось. — Нет, — Септимус помотал головой. — Маркус будет играть в квиддич и на этом все. Он не будет причастен к семейным делам. Меньше всего я хочу, чтобы перстень оказался у него. Он просто игрок в квиддич. — Он в это давно поверил, а ты? — Конрад испытующе смотрел на крестника. — Ты не бог, и ты не можешь определять его судьбу. И, по-твоему, перстень у Кассиуса — это меньшая проблема? — Ну, я надеюсь, он не додумается им воспользоваться, — усмехнулся Септимус, — и будет носить в качестве красивого аксессуара. Женить его, да? Думаю, на свадьбу он согласится. Но блин, дети, это долго. На годик так точно растянется. Редактировать— Долго, — согласился мистер Нотт, — но зато перстень будет твой на легальных основаниях. Ну, когда ребенок подрастет, то придется передать. Но ты к тому моменту будешь такой старый, как я, что сам уже устанешь от этих игр и змеиной возни. Уедешь в свою Равенну и будешь гулять по саду в компании вечно молодой жены.