опианариум

      ты не понимаешь, в какой момент все пошло не так. хотя, наверное, понимаешь, но в тот ускользающий миг, когда совсем уже не вовремя. не помнишь, как кто-то кричит и бьется в дверь, как спецслужбы выламывают дверь, как скорая говорит: «нет пульса». ты спокоен, ты лёг спать, плача, а очнулся спокойным в темноте. никто больше не тронет, не обидит и не побеспокоит. всё. конец. ***       сознание мелькает.       то свет, потом мажет, то темнота. ты ничего не помнишь и не понимаешь, существуешь ли. но внутри отчего-то отчетливо больно. никто не знает. никто не заплачет. никто… через свет ты видишь капельницу, подсоединенную к своей руке. рука вся сине-фиолетовая, местами желтая. внутри ещё больше болит. ком в горле. страх. ты еле дышишь. сознание – яркая вспышка. вокруг звуковые волны – кто-то что-то говорит, суетится, но ты только теряешься между голосами и не можешь вникнуть в слова. больно, страшно, мажет. ***       Мирон Фёдоров, 20. это ты. так написано на твоей кровати. ещё там указано большими буквами: «ЛЕКАРСТВЕННАЯ ИНТОКСИКАЦИЯ». этим почти можно гордиться – в реанимации в основном лежат с передозировкой метадоном, мефом, ну и рядом вот разговорчивый мужчина, который отравился грибами. тебя на койке перевезли к его кровати, и он очень этому обрадовался, потому что тут в основном те, кто просто кричит от наркотического передоза, глядя на них, можно подумать, что изгоняют демонов. вы же иногда говорите, но в основном ты спишь или тихо плачешь, отвернувшись. морально здесь тяжело: нет часов, время можно считать только по сделанным капельницам, от этого все плывёт, ты сбиваешься и не можешь посчитать, сколько дней ты тут; в туалет ходить нельзя – либо мочевой катетер, либо судно, нестерпимо стыдно; одежды нет, все лежат тут в одноразовых памперсах, под одеялами. и мужчины, и женщины.       но тебе больно и нестерпимо не из-за этого. он не вспомнил: не позвонил, не передал записки. не пришёл – это да, кто в реанимацию пустит. может, он и не знает? наверно, по словам его случайно обнаружили, соседям что-то надо было, потом он день не открывал, соседка испугалась и вызвала, чтобы вскрыли дверь. может, зря. но она была хорошая и волновалась за него. некоторым вот совсем все равно. зато, благодаря этому, о нем вспомнили родители – отец даже звонил в реанимацию, спрашивал, что можно передать, ему ответили. ничего. больше не поступило ни единого звонка. телефона, конечно же, не было. а он пропал. может, уже и забыл, нашёл другого. кому ты нужен? ты состоишь на тридцать процентов из книжек и на семьдесят из таблеток. биполярное аффективное расстройство. далеко не мечта. ты лежишь на боку и понимаешь, что из глаз уже сами по себе текут слёзы, хорошо, что тут они никого не волнуют. шмыгаешь. свернуться бы в клубок, но мешают катетеры. ты не можешь заснуть вот уже третью ночь. ты с восемнадцати лет не можешь спать без таблеток, уже и не сказать, сколько всего ты перепробовал.       здесь, если не спишь, тебе колют феназепам. у тебя было три передозировки феназепамом, и он на тебя просто не действует, у тебя на него иммунитет. ты мучаешься, спишь по два часа, пересчитываешь миллионы овец и перебираешь миллиарды ситуации, где мог бы поступить иначе, но понимаешь, что на деле ни о чем не жалеешь. вспоминаешь его лицо, его руки, его объятия, его татуировки. тебе больно. тонко отчетливо. ты не веришь в лучшее. забыл, променял, ты лишь очередное его достижение. в твоём сознании ваша поездка в Сестрорецк: лето, жарко, вы гуляете по парку и смеётесь, решаете взять лодку, вот уже он гребёт, а ты улыбаешься, как, кажется, никогда уже никогда не улыбнёшься. ты плачешь. за окном расцвело. – Фёдоров, собирайся, перевод!