Инстасáмец и Алéк

Альбом "Семейный бизнес", спродюсированный Александром Щиголевым, после релиза дебютировал на первое место альбомного чарта российского сегмента Apple Music.

***

— Кис, ты как думаешь, семь песен для первого альбома — это нормально будет? — Щиголев задумчиво зарывается в собственные волосы левой рукой, пока второй чешет подбородок, и несколько секунд всматривается в листки формата А4, разбросанные по рабочему столу, а потом переводит взгляд на Сашу, который в это время беззаботно рассматривает потолок студии, запрокинув назад голову, и бессмысленно кружится в кожаном кресле по часовой стрелке уже сколько времени. Леонтьев приехал сюда ещё тридцать минут назад, Шура просто никак не мог решиться, чтобы всё-таки показать ему тексты. Они снова сидят на студии, очередной раз за последний месяц. Но, если до этого момента они в основном решали какие-то формальные вопросы, то сейчас заняты серьёзным и очень важным делом — написание альбома. Занятие это, конечно, не из прекрасных, но зато не так скучно, как во все прошлые разы, когда во время таких посиделок Леонтьеву приходилось часами разлагаться, сидя на одном месте и не имея возможности хоть чем-то занять себя. Сейчас хотя бы какой-то прогресс идёт, чему "Инстасамец" очень рад. За прошедший месяц парни успели немного сблизиться и хотя бы просто привыкнуть к компании друг друга, научиться понимать и вникать. Этот период было просто необходимо пройти, иначе никакой плодотворной работы попросту не будет, можно даже и не мечтать о хороших результатах. Ну, а когда они уже со всем разобрались и, скажем так, прижились, можно и совместную работу начинать. Тем более, что Щиголев текстами начал заниматься ещё неделю назад. — Нет, блин, давай сорок семь, — Леонтьев резко останавливается, со скептицизмом закатывает глаза и возмущённо фыркает носом от такого приторного обращения в его сторону. "Кис". Он честно и добросовестно пытается к этому привыкнуть, Шура называет его так практически с первого дня знакомства, постоянно, как-будто имени не знает. Саша поначалу пытался повыкобениваться, но результатов это не дало никаких, абсолютно. Шура как назвал его кисой один раз, так это обращение словно приросло к Саше сразу же, в один момент, и никуда уже от него не деться, приходится быть кисой. И то, повезло, что не щенком, а то в таком случае Саша бы точно ёбнулся, — Конечно же нормально. Покажешь тексты? — Леонтьев поднимается с нагретого его же задницей места и подходит поближе к столу, чтобы всё-таки хоть одним глазком взглянуть на проделанную Шурой работу. Саша ведь так и не увидел первых версий текстов в процессе, Щиголев ни единого слова ему не показал. Почему-то он крайне строго отнёсся к этому, буквально ни под каким предлогом не хотел светить наработки, да и не говорил ничего о том, что он пишет. Саша был вынужден слепо довериться, хоть и испытывал от этого беспокойство. Шура ведь и словом не обмолвился о сути всего альбома. — Это ещё не конечный результат, но да. Остальное уже в процессе записи нужно будет корректировать по необходимости, — Шура гордо собирает идеально ровные белые бумаги в небольшую аккуратную стопочку и протягивает её Саше с определённым чувством гордости, — Почитай. Можешь высказать недовольство и критику, — в ответ на это Саша только закатывает глаза. Какой же Щиголев официальный бывает иногда, даже подбешивает этим немного (на самом деле много). Они ведь успели неплохо сблизиться за всё время, прошедшее с их знакомства, ну нахера устраивать такой цирк? Леонтьев этого вообще не понимает. — Не сомневайся, буду качественно и добросовестно хуесосить каждый твой проёб с особой строгостью, — Саша еле как сдерживается, чтобы не показать язык, как ребёнок, когда принимает идеальные бумажки из чужих рук. А ещё Леонтьев сразу же ловким движением руки хватает красную ручку с рабочего стола Шуры, чтобы можно было сходу жирно перечеркнуть всё, что ему может не понравится. Он обычно не особо придирчив в этих вопросах, но с Щиголевым хочется быть принципиально самым строгим и внимательным душнилой, самой большой занозой в заднице. А куда же Леонтьев без этого? Саша надменно улыбается, гордо поправляет очки, ткнув средним пальцем в переносицу, и идёт обратно к своему креслу, которое он успел облюбовать с самого первого дня. Кресло ведь действительно очень удобное, будто для Сашкиной задницы и было сделано. Сидеть в нём правда можно часами. И это хорошо, ведь на студии приходится проводить достаточно много времени, а плохое и неудобное кресло способно превратить всё это время в настоящий ад. Но, конечно же, ответственный Щиголев не мог допустить такого, он заранее позаботился о своём собственном комфорте и комфорте тех, кто будет находиться на его студии. Разумеется, у Шуры здесь стоят самые лучшие кресла, как же иначе. Насколько Саша успел заметить, этот человек действительно в каком-то смысле помешан на удобстве, причём во всём. Всё, что его окружает — должно быть удобным. Только вот Саша не совсем во всё это вписывается. Потому что нихуя он не удобный, ни для кого. — Еба-а-ать, — Сашины брови медленно поднимаются вверх, а глаза округляются, когда он пробегается спешным взглядом по текстам, — А поменьше англицизмов нельзя? У меня, может, акцент плохой, ты не подумал? — Леонтьев растерянно хлопает ресницами, когда видит, что почти половина слов — английские, так мало того, они ещё и смешаны с русскими, буквально через одно чередуются между собой. Ну кто так делает? Как можно вообще так переключаться между двумя языками? Саша ведь не сможет это нормально зачитывать, он вообще не уверен, что способен без запинок это нечто просто вслух прочитать. — Хороший у тебя акцент, я знаю. Я твои треки успел послушать, причём все, — Шура расслабленно усмехается, переплетая пальцы рук и укладывая их у себя на уровне живота. Он почти что лежит в своём кресле, со стороны кажется, что если Шура ещё немного опустится вниз — то тогда точно сползёт на пол. Щиголев смотрит на растерянного Сашу очень внимательно, с полной уверенностью, что такой текст ему под силу. Нужно ли говорить, что Шура уверен в Саше больше, чем тот в самом себе? — Быстро зачитывать, кстати, не надо. Типа, соревнований с Эминемом не будет. У нас в приоритете экспрессия, необычная подача и оригинальность, а не просто скорость читки, — Шура уже примерно представляет в своей голове, как всё это будет звучать в реальности (потому что в большинстве своём почти каждый трек частично слизан с треков западных исполнителей, так что, общее представление есть) и, конечно, у него сформирована достаточно реалистичная картинка. Ничего сложного, как Шуре кажется, в этом нет. — Я всё равно столько английского не потяну, — жалостливо корчится в лице Леонтьев, когда вчитывается в слова повнимательнее. Кажется, что чем больше он всматривается в куски текста, тем сильнее они насыщаются иноязычными вставками. Да, они с Лёшей тоже таким баловались, но тогда оно было дозированно и выглядело вполне естественно. В конце концов, Саша и в повседневной речи использует слова из английского языка. Но не в таких же, чёрт возьми, огромных количествах. — Спешу тебя успокоить, там и мои парты есть, — Щиголев чуть щурится и хитро ухмыляется, когда Саша вдруг удивлённо, даже шокировано смотрит на него, резко вскинув голову и оторвав глаза от текстов, — Да, я тоже читать умею, прикинь. А это наш совместный альбом, потому приложусь и в этом смысле, — этим он действительно выбивает Леонтьева из колеи. Непривычно ведь, что продюсер тоже будет принимать участие в исполнении. Ну, по крайней мере Лёша никогда так не вкладывался, он писал для Саши тексты, создавал концепцию и идею, делал музыку, но вот исполнение целиком и полностью ложилось только на плечи Леонтьева. Почти каждая мысль про Щиголева почему-то сопровождается воспоминаниями о том, как Саша работал вместе с Алексеем. И он от этого чувствует себя как-то неправильно. Разве можно думать о старом продюсере, когда прямо перед носом сидит новый? Саша ведь добровольно ушёл от Лёши, а значит вспоминать былое незачем, незачем жалеть да и незачем сравнивать мысленно двух совершенно разных людей. Леонтьев мысленно даёт себе пощёчину, внушая собственному мозгу одно очень важное осознание: с Лёшей было, конечно, хорошо, но их дуэт не создан для настоящего развития и роста. Вырасти над собой Леонтьев сможет только здесь, только с Шурой можно добиться каких-то высот, целей, того же богатства и популярности. Щиголев успел его в этом окончательно заверить и убедить в том, что Саша может ему доверить себя и своё творчество. Потому вывод один: старое нужно выкинуть из головы, чтобы можно было принять на освободившееся место что-то новое. Мысли о Лёше ощущаются, как что-то очень неправильное, на самом деле, сравнимо с грязной изменой или предательством. Саша не привык беспокоиться из-за таких мелочей, к тому же, никаких клятв в музыкальной верности он Щиголеву не давал. Мало того, у Шуры ведь на попечении может быть ещё десяток таких же, как Саша, если не больше, кому он тоже пишет треки или целые альбомы. Так что нервничать по такому поводу просто глупо, мысли о старом продюсере ничем плохим на самом деле не являются, по крайней мере Щиголев ревновать точно не будет. Но почему-то Сашу продолжают преследовать неприятные мысли, и, чтобы от них избавиться, нужно, наверное, просто пойти за своей внезапно возникнувшей буквально из ниоткуда совестью и выкинуть из головы дурацкие воспоминания, только тогда, наверное, станет чуть легче. — Ладно, допустим... — Саша успешно отгоняет от себя все лишние мысли и глубоко вздыхает, пытаясь всё-таки смириться с количеством иноязычных слов, которые придётся хорошо начитывать. В конце концов, а чего он хотел? Чтобы всё было так же просто, как раньше, не напрягаться и не трудиться? Для хорошего результата нужно очень много сил приложить. Саша это понимает, потому больше не возмущается, чёрт с этими английскими вставками, не переломится и не растает. В конце концов, ничего невозможного в этом смысле для Леонтьева не бывает, вопрос только в том, сколько времени он на это дело потратит, — Блять, почему каждый текст только про деньги? — теперь Саша, наконец, вчитывается в строчки более осознанно, пытаясь уловить их суть, но, честное слово, кроме пафосного хвастовства огромными суммами денег, там ничего смыслового не видно. Ну, либо это Леонтьев чересчур поверхностно мыслит и не может разглядеть гениального скрытого смысла. Но, как ему кажется, во всех этих словах действительно нет и намёка на какой-либо смысл. — Ну я же объяснял тебе уже, — Щиголев цокает языком, чуть приподнимаясь в кресле, чтобы сесть ровно и снова, очередной раз объяснить, в чём заключается концепция всего их будущего творчества (одним альбомом ограничиваться просто глупо). Странно, что Саша так к этому относится, Шура, честно сказать, рассчитывал, что парень будет готов на всё ради денег. Но даже какой-то мелкий обман и сворованный, слизанный с западных исполнителей мотив способны его смутить. Щиголев полностью осознаёт, что именно они делают, он с этой мыслью давно смирился и считается. Это грязное дело. Теперь нужно лишь внушить смирение Саше, который, почему-то, ломается от таких методов достижения целей. — Да я понимаю, что это твоя тактика, но, блять, не каждое же слово, — Леонтьев показывает руками успокаивающий жест, как бы препятствуя тому, чтобы Шура снова начинал перед ним распинаться. Саша не ребёнок, он всё прекрасно понял и с первого раза и, если уж был тогда согласен на совместную работу, когда услышал обо всём впервые, значит он полностью всё осознавал и сейчас осознаёт. Совесть его не мучит, он не такой. Надо врать — он врёт. Порой и не задумывается на этот счёт. Просто такой контраст между тем, что было раньше, и тем, что он держит в руках, совсем немного смущает, не более того. — Так там не каждое. Кис, умоляю, разуй глаза, — Шура, чуть успокоившись, наклоняется вперёд и несколько раз осторожно тычет указательным пальцем на бумагу, будто призывая вчитаться ещё раз. Саша раздражённо вздыхает. Он же не слепой, в конце концов. Но послушно вчитывается снова. И, мало того, что данный текст, имеющий многообещающее название "Легендваген", на добрую половину состоит только из повторяющихся "Vroom-vroom", так ещё и остальное никак между собой не связано, не сочетается и никакого посыла не несёт. Это видно и на второй, и на третий раз, как Саша вчитывается, и он уверен, что так будет и на четвёртый. Кажется, что это произведение искусства писал не человек, а генератор случайных слов. — Ага, а всё, что не про деньги, то вообще смысла не имеет, — Саше хочется вспылить, но он не успевает даже разогнаться в своём гоноре, не успевает раскрыть все тонкости своего сучьего характера, потому что рядом с Шурой любое недовольство как-то слишком быстро испаряется, как роса на рассвете. Леонтьев привык везде и всегда проявлять агрессию, его очень сильно может раздражать даже какая-то абсолютная мелочь, а потом он долго не может остыть, пока не выскажет все свои эмоции в самых громких и красочных словах. А с Шурой такого нет. Вроде и есть причины повздорить, но в то же самое время кажется, что все они не имеют большого значения. Хочется поругаться, но нечто Сашу сдерживает, потому он лишь со скептицизмом спокойно высказывает свою точку зрения. — Да нахуй смысл, господи, — Шура чуть хмурит брови, но потом снова ухмыляется. Видно, он тоже заметил, что Саша с ним становится чуть более покладистым, по крайней мере в их первую встречу он был всё-таки немного другим, чуть более вспыльчивым и задиристым, как дикий котёнок со вставшей дыбом шерстью на загривке, который громко шипит, выпускает когти и грозится выцарапать глаза. А сейчас он будто немного одомашнился, хоть и остался при своём строптивом характере. Это даже хорошо. Щиголеву он понравился с первых минут именно таким, каким себя показал. Но, несомненно, очень льстит осознание того, что Шура всё-таки смог расположить к себе эту своенравную кису. Леонтьев продолжает с особой внимательностью изучать предоставленный ему материал, но теперь уже молча, потому как все претензии, в общем, высказаны. Он ничего не зачёркивает и не переписывает, просто потому, что для этого ему надо хотя бы примерно знать, как сделать лучше, а ни одной мысли такого разряда в голове нет. Мозг вообще слабо понимает, с чем сейчас приходится иметь дело, потому торопиться и использовать красную ручку не спешит. Шура, пользуясь свободным моментом, снова берёт со стола электронную сигарету и затягивается несколько раз подряд. Так ему гораздо легче работать, хоть и много денег уходит на покупку одноразок. Это уже вошло привычку, с которой, кстати, Саша смог довольно быстро смириться. Сладковатый запах на студии стал даже приятным и родным, пар перестал бесить, а желание вырвать из чужих рук электронку и разбить её об пол исчезло. По крайней мере причин, чтобы так поступить, не осталось. Леонтьев заметил, что со временем ему стало даже интересно то, что в Шуре удивляло или поражало с самого начала. Стала интересна его речь, мимика и жесты, его привычки, например подымить электронку в любую свободную минуту, или же привычка покупать самый дешёвый кофе в маленьких и страшненьких кофейнях. Щиголев ценит отнюдь не вкус, а эффект от напитка, потому ему глубоко плевать на цену, главное, чтобы кофе был крепкий и от того даже чуть горчил на корне языка. Также его привычка носить кепки и солнцезащитные очки даже в помещении на первых парах казалась совсем уж глупой. Ну в чём смысл? Это же неудобно, как минимум так кажется со стороны. Но в скором времени Саша и к этому привык. Признаться честно, такие вещи Шуре очень идут. Леонтьев и не хочет отрицать тот факт, что к старшему очень уж быстро появился какой-то неудержимый интерес, и это явно взаимно. Их обоих что-то друг в друге очень сильно волнует, это видно невооружённым глазом. И стыдиться здесь нечего, Саша не гордый. Если человек стоящий и интерес к нему оправдан, то чего здесь стесняться? Щиголев ведь и правда необычный человек, зачем его сторониться, если можно, наоборот, приближаться и изучать всю его суть? Хоть Саша и боялся контакта с подобным человеком раньше, сейчас он понял и убедился на собственном опыте, как много в этом есть хорошего. Саша снова не заметил, как засмотрелся на Щиголева, который, покачиваясь в кресле, просто молча курил. Он вроде должен смотреть в текст, а смотрит на его автора. Ну, если уж говорить откровенно, то это зрелище гораздо привлекательнее выглядит, чем мелкие чёрные буквы. Леонтьев глубоко вздыхает и опускает взгляд вниз, понимая, что не успел даже заметить тот момент, когда его глаза поднимались. Как-будто это случилось само собой, без его прямого участия. И это тоже ощущается так непривычно. Саша не помнит, чтобы он когда-то ещё вот так вот терял над собой контроль даже на какие-то жалкие мгновения. — Пиздец... — коротко бормочет парень себе под нос, когда глаза снова натыкаются на эти слова. Лучше бы продолжал курящим Шурой любоваться, честное слово, — Ладно, а как альбом назовём? Мы так это и не обсудили, — правда он без понятия, какие варианты можно предложить для названия, но надеется, что у Щиголева уже есть мысли на этот счёт. — "Семейный бизнес", — Шура только ведёт плечами в ответ на это, озвучивая уже заранее придуманное название, выдыхает пар и улыбается с нотками издёвки. У Саши снова поднимается вверх одна бровь, будто бы на рефлексе. Сначала он удивляется, а потом прыскает он смеха, тут же закрывая лицо ладонью. Ну как же нелепо это звучит. Настолько нелепо, что Леонтьеву это, чёрт возьми, нравится. Он так и представляет себе гламурную розовую обложку альбома, на которой блестящими буквами будет красоваться эта надпись: "Семейный бизнес". — Ого, а когда это мы успели уже семьёй стать? Слышишь, бизнесмен, ты не перепутал? — Саша смеётся в собственную ладонь, от чего его плечи начинают ходуном ходить. Смех у парня искренний, заразительный, он разливается по студии и приятно ласкает слух, отражаясь от стен. Даже возмутиться толком у Леонтьева не выходит, настроение вдруг становится ну совсем хорошим. Глупо это всё, чёрт его дери, несуразно и глупо. Но, как ни странно, очень нравится. Саша почти не думает обо всём этом с серьёзной точки зрения, разум захватывает чистый юношеский восторг. — Так, всё, захлопнись и отдай сюда бумаги, — смех у Саши действительно заразительный, потому Шура и сам начинает хихикать, но не позволяет самому себе делать это долго. Он сразу вспоминает о том, что им нужно работать, потому быстро забирает тексты из рук Леонтьева и снова кладёт перед собой на рабочем столе. Щиголев, почему-то, хочет сделать всё как можно скорее, хотя спешить им некуда, ведь фронт работы не такой уж большой: мотивы уже есть, и они не его авторские. Саша вроде как не был особо против, чтобы они позаимствовали их у других исполнителей. Нечестно это, но зато принесёт больше успеха, — Мне надо сегодня начать биты писать. Но ты не уходи никуда, мне нужно, чтобы ты это слушал в процессе. — Ла-а-адно-о-о. Не ухожу, — Леонтьев продолжает хихикать, но уже совсем тихонько, когда Щиголев открывает на своём рабочем компьютере какие-то файлы, потом какие-то программы, и с серьёзным лицом надевает большие чёрные наушники, сдвинув один с уха чуть назад, чтобы можно было слышать Сашу, — А что по поводу обложки? Есть мысли? — Саша вообще не сомневается в том, что мысли есть и на этот счёт, Шура, как оказалось, ну очень продуманный человек, он всегда уходит на несколько шагов вперёд, обгоняя не только Леонтьева, но и весь мир. Нельзя этого мужчину недооценивать, совсем нельзя. — Я там дату назначил для небольшой фотосессии. Несколько снимков сделаем, а самый удачный я обработаю, и будет у нас готовая обложка, — Щиголев отвечает, не отрывая глаз от монитора, а потом показывает пальцем на небольшой календарь, стоящий у него на столе, где зелёным маркером помечено двадцатое чисто. Это примерно через неделю, — Я могу тебе либо адрес и время скинуть, либо заехать за тобой и отвезти, если хочешь. — Хочу, конечно. На такси сэкономлю, — Леонтьев бесстыдно обнажает зубы в широкой и крайне довольной улыбке, становясь похожим на чеширского кота. Его честность, конечно, удивляет, но не поражает, просто потому, что Шура поступал бы на его месте точно так же, он его полностью понимает. Поэтому просто кивает. Ему не сложно, а Саше приятно, так что, поедут вместе на машине Щиголева. Шуру моментально захватила работа, он практически сразу погрузился в неё с головой. Это тоже одна из его отличительных черт: когда Щиголев работает, усердно, внимательно, увлечённо, его почти невозможно оторвать от дела. И это не из-за больших наушников, в которых ничего не слышно, вовсе нет. Он может слышать, но успешно игнорировать все попытки привлечь внимание. Когда Щиголев работает, то действительно выкладывается на полную, всё его сознание будто бы в этой работе. Самое главное тут: заинтересованность. А на то, что абсолютно безразлично, Шура очень неохотно тратит своё время. Леонтьев понимает, что придётся снова сидеть без дела длительное время. Ему пока что элементарно нечего здесь делать. Но уходить не хочется, совсем. Да и к тому же, Щиголев ведь попросил его остаться и послушать несколько промежуточных вариантов, видимо, для него это важно. Саше, конечно, будет ужасно скучно, он это осознаёт, но всё равно останется. Мысль о том, что его мнение даже в вопросе битов (в которых он вообще-то мало что понимает) важно, льстит и заставляет удовлетворённо ухмыляться. Саша возвращается к своей прокрастинации, к созерцанию потолка и катанию на кресле. Пожалуй, крутящееся кресло — единственное стоящее развлечение на этой студии. И то, через час такого импровизированного "катания на карусели" неизбежно начнёт кружиться голова и к горлу подступит тошнота. Потому Саше даже к этому приходится относиться серьезно и рассудительно. Пока Щиголев тихонько пыхтит над работой, сжимает собственную челюсть левой рукой, щёлкает мышью и внимательными глазами бегает по экрану, Саша внезапно вспоминает о чупа чупсе, который лежит у него в кармане джинсов. Обычно он такую хрень не покупает, конечно, на кой черт оно ему надо? Но сегодня ему никак не могли посчитать сдачу на кассе, потому додали мелочь в виде детского чупа чупса. Леонтьев тогда почувствовал себя слишком богатым для этого мира, раз уж ему не смогли найти сдачу с пятитысячной купюры. Но чупа чупс взял, что уж делать, не выбрасывать же его, в конце концов? А сейчас конфета лежит в кармане и почему-то просится из него наружу, чтобы повидать мир, а главное — побывать у Саши во рту. А Саша, в свою очередь, очень хочет хоть какой-то мелкой радостью разбавить свою скуку. Леонтьев достаёт конфету из кармана, срывает с неё обёртку резким феерическим движением и тут же погружает в рот. Шура на него косится. Саша просто пожимает плечами и выбрасывает в урну, стоящую у входной двери, яркую обёртку, а после снова растекается и расслабляется в кресле, не обращая никакого внимания на округлившиеся глаза Щиголева. Будет он ещё о чужом мнении беспокоиться. Саша хочет сосать конфету — Саша будет сосать конфету. А Шура пусть сидит молча и созерцает. "Нехуй глаза выкатывать на лоб. В следующий раз связку бананов принесу, ахуеешь", — в своей привычной едкой манере, с издёвкой мысленно говорит Саша, но в реальности эти мысли не озвучивает. Как факт, они просто есть в его голове, но Щиголеву о них знать не обязательно, в целом. — Шура, — Саша прекрасно знает, что отвлекать старшего в такой момент почти что бессмысленными вопросами очень неправильно, чревато даже тем, что тот вспылит. Но всё-равно Леонтьев заводит сладкую конфету за щёку и зовёт, привлекая к себе внимание. А карамель клубничная, кстати, — Шура-а-а, — Саша тянет его имя самым умоляющим голосом, какой только может из себя выдавить, и от того сам же начинает хихикать. — Чего ещё? — Шура явно не намерен на долго отвлекаться, но он на секунду поворачивает голову к Саше, как бы показывая тем самым, что он его слышит и готов воспринимать информацию, какой бы она там не была. Внутри себя Щиголев уповает на то, что Сашин вопрос всё-таки будет стоящий, но даже если нет, злиться он точно не будет. — А ты ещё много артистов продюсируешь, кроме меня? Ну, в настоящее время, — Саша откидывает назад голову и наклоняет её чуть вбок, смотря то в потолок, то на Шуру. А тот в ответ лишь насмешливо фыркает, — Нет, я серьёзно спрашиваю. Сколько? — становится даже страшно, что Щиголев сейчас назовёт какое-то запредельно огромное число, от которого у Саши глаза на лоб полезут. Но эти догадки совсем себя не оправдывают: Шура ведь много своего времени посвящает Саше и их альбому. У него явно не так много артистов на попечительстве, иначе бы он просто не успевал вот так вот с Леонтьевым возиться. — Нисколько, кис, — Шура пожимает плечами. Ему совсем не стыдно об этом говорить, не стыдно за то, что с ним сейчас никто не работает, не стыдно признаваться в этом Саше. Во всяком случае, Щиголев сам знает себе цену, ему не нужно постоянно на практике доказывать, что он хороший продюсер, количеством артистов, пользующихся его услугами. — Как это? — Саша искренне удивляется, его брови вдруг подскакивают, как и голова со спинки кресла поднимается. Леонтьев ведёт языком по конфете, пока заинтересованно вглядывается в затылок старшего. А это, чёрт возьми, действительно вкусно! Он уже успел пожалеть о том, что считал чупа чупсы сугубо детской темой, упуская при этом возможность наслаждаться чем-то подобным. — Ну, вот так. Ты один. Думаешь, много желающих полагаться на двадцатиоднолетнего, совсем ещё зелёного продюсера? — Шура снова поворачивает голову в бок, и Леонтьев отчётливо видит на его лице мягкую, приятную ухмылку, которая пропитана чем-то из разряда грустного смирения. Он ведь действительно ещё очень молод, и в этой индустрии уважения к нему проявляют не намного больше, чем проявили бы к Саше. Они мало чем друг от друга отличаются, похоже. И Саша понял это только сейчас. — Я думал, что у тебя целая толпа под опекой, — на самом деле правда удивляет тот факт, что Саша у него один. Ведь Щиголев по-настоящему хороший продюсер, это видно невооружённым глазом, он заслужил большего. Всё-таки Леонтьев правда воспринимает его, как крутого человека, на такого должен быть огромный спрос. А они, получается, единственные друг у друга. Значит всё-таки какая-то негласная клятва о музыкальной верности работает. — Ага, гарем, — с сарказмом фыркает Щиголев, потом чуть покачивает головой, долго затягивается электронкой и, выдыхая пар, снова начинает тихонько щелкать мышью. А у Саши во рту мягко расстилается вкус клубничной конфеты. Хорошо им на самом деле. Напишут сейчас альбом, а потом... А что потом, Саше думать не хочется. Популярности нужной, конечно, не будет сразу же, но по крайней мере он попробует что-то новое и может быть даже выйдет на какой-то более высокий уровень лично для себя. Будут они вкалывать изо всех сил — будут и деньги тогда. Главное не останавливаться, раз уже начали. — Значит, я единственный? Особенный? — Леонтьев по-кошачьи ухмыляется, блаженно растекаясь по удобному креслу. Мысль о собственной важности и уникальности приятно щекочет все внутренности, а удовольствия прибавляет сладкий вкус на языке. Саша-то думал, что он просто очередной артист в большом списке из таких же артистов, а может быть ещё и лучше, чем он сам. А он у Шуры один, надо же. Теперь понятно, почему их альбом так быстро пишется. Щиголев весь свой ресурс, все силы на Сашу тратит. Так приятно думать об этом. Это ведь хорошо. — По факту, так и есть, кис, — забавно, но Саше начинает чертовски сильно нравиться то, как Щиголев его называет, не смотря на то, что он в сторону Леонтьева совсем не смотрит в этот момент. Обычно люди обижаются, когда им не уделяют должного внимания в диалоге. А Саше оно почти что по боку, для него главное то, чем Шура сейчас занимается так увлечённо. Это ведь важнее всего на самом деле. Даже здорово, что старший совсем не отвлекается от дела. — Ахуенно, — Саша улыбается ещё шире, он, кажется, становится самым довольным и счастливым человеком на планете. Быть исключительным действительно очень лестно, — А ты что, правда послушал все мои старые треки? — Конечно. Проделана хорошая работа, очень даже цепляет, — Шура утвердительно кивает головой. Он ведь и правда потратил много своего личного времени на то, чтобы послушать всё, что ему Саша тогда скинул, — У тебя манера и подача очень интересные. Если ты и в нашем альбоме так же выложишься, будет просто прекрасно, — льстец чёртов. Но, признаться честно, его слова служат для Саши наилучшей мотивацией, чтобы сделать всё со своей стороны действительно круто, под стать тому, как хорошо Щиголев выполняет свою работу. — А то! Мой рот всегда рабочий, так что, можешь даже не сомневаться, альбом будет пиздатый, — Саша ухмыляется, вытащив чупа чупс изо рта, помахав им в воздухе и кинув обратно, причём так резко, что карамель ударилась о зубы. Он начинает тихо смеяться и строить Щиголеву глазки, причём вполне умело. Уж что-что, а глазки он строит профессионально. Так, что занятой Шура переводит на него свой заинтересованный взгляд и оценивающе щурится. — Вижу-вижу, какой у тебя рабочий рот, — старший как-то странно кивает, как-будто сделал для себя какие-то выводы, — Эх, лучше бы ты так мой член сосал, пока я тебе биты пишу, — мечтательно тянет он, подпирая голову рукой, едва удерживаясь от того, чтобы засмеяться в голос, даже бровки друг к другу сводит и губу дует. Блять, ну и кто тут из них артист, Саша или Шура? — Ловлю на слове, Алек, — Саша медленно произносит его псевдоним с той же издевательской интонацией, что и в первую их встречу. Он широко усмехается, сильно жмурит один глаз, будто бы прицеливаясь, и выбрасывает свой чупа чупс в урну, умудрившись при этом не промахнуться и не намусорить (Щиголев в таком случае дал бы знатных пиздюлей за испорченный карамелью ковёр). Очевидно, что старший просто пошутил на эту тему, Леонтьев это прекрасно понимает. Только вот такое предложение всё-равно звучит заманчиво. До того заманчиво, что Саша встаёт со своего кресла и подходит сзади к Щиголеву, увлечённому работой и пока ещё не до конца понимающему, что конкретно младший собрался делать. Леонтьев же в свою очередь только хитро усмехается. Он планирует удивлять, поражая воображение. — Как думаешь, я под столом помещусь? — Саша снимает со своей переносицы очки и небрежно бросает их прямо на стол, после чего его достаточно крепкие руки плавно ложатся на плечи Шуры и осторожно начинают их гладить. Голос его становится игривым и завлекающим, совсем другим, нежели когда Саша просто разговаривает. Старший даже чуть вздрагивает, но это не испуг, просто неожиданность. От Сашиных прикосновений по коже бегут приятные мурашки, а на лице вырисовывается кривая улыбка от предвкушения.

***

— Машка, ты сейчас упадёшь! Угадай, что сегодня случилось, — вдохновлённо, с сильным придыханием начинает Леонтьев, когда наконец падает на кровать в своей спальне. Этот день не был тяжёлым, отнюдь, однако парень жутко устал к вечеру. Усталость эта, конечно, приятная, а воспоминания о случившемся греют душу и заставляют широко улыбаться. Сашины волосы растрёпаны, они вьются волнами и рассыпаются по подушке. У Леонтьева даже нет желания переодеваться, по крайней мере пока что. В приоритете сейчас разговор с лучшей подругой по телефону, он просто необходим для полного душевного спокойствия. — Мне уже страшно. Вы поругались с Шурой? — почему-то Марии сразу кажется, что парни повздорили. То напряжение, которое между ними чувствовалось ещё в первый день знакомства, верно, должно было во что-то вылиться, в какой-то конфликт или крупную ссору. Нефёдова кусает губу, отводя от лица кружку с чаем, который пила, пока Саша ей не позвонил. Она не привыкла мыслить вот так вот негативно, однако в сложившейся ситуации других мыслей в голове просто нет. Только вот сомнение в собственных догадках ей внушает бодрый и весёлый тон, с которым Саша говорит. Скорее всего, всё не так плохо, как Маше кажется. Но тогда почему она должна упасть от удивления? — Короче, — Леонтьев быстро вдыхает и выдыхает, улыбаясь. Догадки Маши на самом деле настолько далеки от реальности, что парню становится даже смешно. А ещё очень неловко от полного осознания той правды, которую он хочет ей сказать сейчас. Щёки от чего-то совсем немного краснеют, Саша блаженно тянет улыбку, закрывает глаза, прижимает телефон поближе к уху и восклицательно, но при том очень тихо и осторожно, будто бы заговорчески, шепчет, — Я ему отсосал! — Саша быстро выдыхает эти слова, а после этого закрывает рот рукой и тихо-тихо, едва слышно пищит в собственную ладонь. — Что-что-что ты сделал?! — быстро начинает тараторить Маша, которая такого уж точно не ожидала. Хорошо, что чай она от себя успела отставить, иначе бы подавилась, Саша этими словами ей будто почву из-под ног и воздух из легких выбил. Девушка шокировано прикрывает и свой рот ладонью, не понимая, что можно сказать и как прокомментировать то, что Саша сделал. Ей элементарно даже не верится в то, что это правда. — Да! — радостно восклицает Саша в трубку. Парень, судя по всему, полностью доволен таким расположением вещей, мало того, он в полном восторге. А Марии больше ничего не остаётся, кроме как молча поражаться этому. Месяц назад она стояла на пороге студии Щиголева, держа Сашу за руку, и молилась, чтобы эти двое просто друг друга не убили. А сегодня вот...