Итог

      Хайтам потянулся на диване, разминая затёкшие мышцы. Его вечерний сон затянулся, уже точно должен был вернуться один нерадивый сосед, однако в девять часов вечера того всё ещё почему-то не было дома.       Секретарь Академии подумал, что тот сидит, скорее всего, в таверне с Сайно, играет в карты. Но генерал махаматра сегодня собирался в лес к Тигнари, у них там было срочное какое-то дело. Значит с кем-то ещё, хотя других друзей Кавеха Хайтам и не знал, если те вообще были. Архитектор и один не плохо справлялся с добротой хозяина таверны.       Последнее время психическое состояние Кавеха было расшатанным, слабым, он легко впадал в истерики, иногда приправляя их чрезмерной трагичностью, беспокоя этим своего сожителя, так же легко в момент их прекращал, но это всё было только с Хайтамом, в обычной же жизни улыбка архитектора стала всё более натянутой, просящей, а взгляд всё отчаянней. Кавех будто немо просил о помощи, получить которую ему было просто не от кого, ведь для этого требовалась достаточная степень доверия, а у мужчины таких душевных отношений ни с кем не было. Конечно, архитектор упорно надевал одну и ту же маску забавного неудачника с проблемами, но она всё больше и больше шла трещинами, обнажая нежную и израненную душу.       В час ночи Кавеха дома всё ещё не было, и, не желая выполнять в будущем работу сверхурочно, когда его придётся забирать совсем немощного, Хайтам наспех причесывается и выходит из дома.       Погода была мягкой, безветренной, с лёгкой летней прохладой, небо было звёздным и ни одной тучки, которая могла бы омрачить идиллическую картину этой ночи. Хайтам давно уже не гулял ночами, ведь не было необходимости, что и забыл какого это, в то время как его сожитель наоборот отдавал предпочтение именно этому времени, находя его особенно прекрасным. Что-то романтичное в этом бесконечном сиянии небесных тел и правда было…       Хайтам вздыхает при воспоминаниях, как Кавех восторженно рассказывал о том, какое небо в пустыне, или как ярки звёзды в ясную погоду. Они тогда поругались крепко, потому что Хайтам был уставшим, ему было не до чужого вдохновения, и архитектор тогда слишком обиделся, несколько дней не ночевал дома, вернулся, ещё долго не разговаривал. Тогда Хайтам испытывал удовлетворение от того, что заставил замолчать этого болтливого мужчину, потом пришло раскаяние — люди искусства всё-таки душевно более ранимы, чем другие. Ему ведь ничего не стоило просто покивать, но очевидно, захотелось подемонстрировать свой характер.       Вчера они снова поругались, не так сильно, скорее уже ритуально, чем серьёзно, но расшатанное состояние сказалось так, что после очередного ядовитого выпада Хайтама, архитектор не сдержал слёз, так отчаянно быстро пролившихся из красивых глаз. У секретаря Академии после этого предательски заныло сердце (ему не хотелось признаваться даже самому себе из-за чего).       У таверны Хайтам немного замялся. За дверями стояла почти полная тишина, большинство посетителей, вероятно, или разошлось или уже было слишком пьяно, чтобы говорить.       Мужчина обнаруживается прямо за барной стойкой. Кавех лежал головой на своих сложенных руках и о чём-то тихо сам с собой спорил, когда Аль-Хайтам вошёл в таверну. Секретарь хмурится. — Не думаешь, что уже пора домой, Кавех? — Хайтам садится рядом, кладя свою руку на чужое плечо. Кавех резко вскакивает, едва не вскрикивает в испуге, но быстро признаёт Хайтама, смотрит своими красными, усталыми глазами на мужчину, словно в чужую душу залезть хочет, и становится немного жутко. Архитектор молчит какое-то время, потом словно подкошенный падает на стойку, ударяясь головой, но совсем этого не замечая. — Чтобы пойти домой, он должен быть, а у меня его нет, только твой. Но он не мой… — Кавех говорит охрипшим голосом, тихо посмеиваясь. Хайтам думает, что общение с Сайно плохо влияет на архитектора, снова появились какие-то странные каламбуры. И Кавех опять начал свои речи по поводу того, что к почти тридцати годам не имеет ничего своего; такие разговоры следовало быстрее пресекать ради общего блага. — Тогда пойдём в мой дом, какая разница. Ты уже достаточно выпил, не думаешь? — Хайтам складывает руки на груди. Мужчина, сидящий перед ним, начинает его раздражать и секретарь думает, что лучше бы он здесь и оставался до утра, а сам бы спал уже давно. — Об этом я не думаю, но знаешь о чём я думаю? — Кавех садится на стуле ровнее, и обычно подобная поза означает какую-то долгую и нудную для Хайтама речь. — Может, дома расскажешь, когда придём? — Секретарь чувствует мутные и пьяные взгляды зевак и ему от этого неприятно, анализируя свои эмоции, он приходит к выводу, что неприятно ему от того, что завтра все будут рассказывать о Кавехе всякие гадости, и тому будет плохо.       Кавех на предложение Хайтама отрицательно машет руками, он почти в панике, глаза испуганно таращит и пытается быстрее говорить, захлёбываясь словами. — Нет-нет, дома я непременно забуду об этом сказать! — Хайтам смиренно кивает. Спорить с пьяным — бессмысленная затея. — Вот если я умру — выйдет же так, что мои долги никому не достанутся. Посмотри, отец — мёртв, маму они не найдут, если даже я толком не знаю, где она, а я её родной сын, на секундочку, ну а тебе я вообще никто! — Кавех прерывается на горький смешок. — Выходит, я умру и не будет ни долгов, ни бездарных заказов, где приходится как проститутке, унижаться всячески, но при этом улыбаться, только бы заплатили! Ни-че-го не будет! Да и тебе самому станет легче, девушку может найдёшь и женишься, ну, или просто нормально заживёшь. Это же такая благодать… — Кавех, кажется, плачет, а Хайтаму впервые за долгое время становится страшно. Ни один человек в психической норме не станет такого говорить. Секретарь Академии решает попробовать отрезвить архитектора язвительной фразой: — Ну, в целом ты не бездомный, у многих и того нет, я с тебя и за аренду беру меньше, чем должен, хотя больше у тебя просто и нет… — Кавех вскрикивает и падает в свои руки, потом зло отирает лицо от слёз и встаёт. Хайтам думает, что сейчас получит по лицу, в этот раз вполне заслуженно, это уж точно. — Что там, домой к тебе идём, верно?! Идём! — Кавех хватает Хайтама за руку и почти волоком утаскивает из таверны, перед этим не глядя бросив деньги за выпитое. Секретарь удивляется, откуда столько силы в пьяном, но не сопротивляется. До дома идут молча, только на мосту Кавех останавливается и долго смотрит широко раскрытыми глазами на звёзды. — Интересно, будет ли и для меня место среди всего этого великолепия? — Кавех перегибается через перила и Хайтам придерживает мужчину за рубашку, чтобы тот не свалился, вот таких трагедий в Сумеру только и не хватало после уже произошедшего за последний год. — Вряд ли. Звёзды — небесные тела, а не души умерших, а ты человек. — Кавех как-то слабо толкает Хайтама в грудь, бурча о том, что тот как всегда испортил весь момент. Мужчине жаль. Всё, чтобы он ни говорил — Кавеха убивает и от этого веет могильной безысходностью.       Ближе к дому Кавех снова, кажется, разозлился и домой он почти вваливается, разуваясь, едва не отрывая подошву обуви. Хайтам идёт к журнальному столику, чтобы налить воды пьяному мужчине, когда Кавех начинает свою гневную речь. — Не оплачиваю полностью аренду, значит, да?! Да, ты прав, потому что денег у меня больше и нет! Мешаю, да?! Поэтому я и исчезнуть хочу, потому что сил у меня больше нет, я только и делаю, что являюсь всем своим друзьям обузой! Что бывшим, что нынешним… Но мне тебе платить просто нечем, понимаешь? У меня только моё тело и осталось, можешь взять мне всё равно! — Кавех обессилено и больно падает на диван. Хайтам представляет, как это бы происходило, ведь архитектор сейчас такой беспомощный и так глупо бросающий слова, и уши секретаря невольно краснеют, но он держит себя в руках, пока Кавех, обсуждая что-то сам с собой, не распаляется ещё больше. — А хотя погоди. В Академии я же тебе нравился, верно? Может и сейчас нравлюсь? — Хайтам не может определить, какую эмоцию он видит на лице архитектора — отчаяние или надежду, или отчаянную надежду, а потому отвечает уклончиво. — Не валяй дурака, бред несёшь, ложись спать. Поговорим, когда протрезвеешь. — Хайтам устал, хочет спать и слушать чужую путаницу пьяных слов не имеет желания. Кавех подходит к секретарю, зажимает его у стены, смотря каким-то новым взглядом, какого Хайтам у него ещё не видел, но видел у некоторых знакомых девушек, занимавшихся не самым высокоморальным трудом (он не спал с ними, нет, просто доводилось знать и ему было тех искренне жаль), оказавшихся там не по своей воле и желаниям. — Хочешь, так доплачивать буду? Всё равно больше у меня ничего нет… — Кавех кладёт одну свою руку на чужое сильное плечо, поглаживает его, а вторую опускает на ширинку, мягко сжимает. Хайтам вздыхает, закатывая глаза в раздражении. Он очень хотел бы продолжить, но только в том случае, если Кавех будет трезв и в стабильном психическом состоянии, а не как сейчас, когда он вряд ли в полной мере отдаёт отчёт своим действиям. — Давай-ка ты спать пойдёшь, мне всего, что ты мне даёшь, хватает, спасибо. — Хайтам смиряется с тем, что быть беспристрастным с этим мужчиной у него никак не выходит, упирается ладонями в чужую грудь, мягко отталкивая. Кавех послушно отходит, и его нижняя губа дрожит, слёзы готовы вот-вот опять политься из таких красивых глаз. Хайтам понимает, что опять что-то сказал не то. — Я тебе противен… Что ж, понимаю, я себе тоже! — Кавех взмахивает руками и истерично смеётся сквозь слёзы. Хайтам берёт Кавеха за ладони, обнимает, прижимает к себе, пока тот бьётся в истерике, дожидается, пока архитектор прекратит брыкаться и пытаться расцарапать себе лицо (Кавех не так давно заимел такую привычку, и это тоже беспокоило) и только потом ведёт его в спальню. — Ты сейчас проспишься, а там посмотрим кому от кого противно. — Кавех безучастно кивает, в его глазах полная пустота. Пока Хайтам его переодевает и укладывает в постель, как маленького ребёнка, с несвойственной себе заботой, архитектор не говорит ни слова, но после быстро засыпает, измученный своими мыслями. Хайтам думает о том, с кем ему посоветоваться в этой ситуации, потому что чужая психика и душа — потёмки, душа Кавеха — ещё большие потёмки, ни один фонарь не справится. С Тигнари — самый верный вариант, хотя бы потому, что других людей в окружении Хайтама, способных не распускать слухи не было, но потребуется какое-то время на сбор дополнительной информации, чтобы не заявлять голословно, что Кавех в депрессии.       Половину ночи Хайтам остаётся возле Кавеха, смотря в запылённое стекло окна на холодные звёзды, думая о том, как тот верно подметил, что ему нравится уже долгое время. В конце концов, это было так очевидно для кого угодно, кто знает Хайтама больше, чем три дня — просто так в свой дом секретарь жить не пустит никого ни под каким предлогом, даже за самую высокую плату за аренду и по решению самой Академии. Секретарь сжимает зубы — не жили же в своеобразном спокойствии и рутине, а тебе опять всё пошатнулось.        К пяти утра Хайтам неохотно поднимается с чужой постели, разминает затёкшее тело и медленно уходит к себе, бросая печальный взгляд на измученное бледное лицо, длинные ресницы, искусанные до крови от невысказанной боли губы, спутанное золото волос.       Утром Кавех просыпается в одиночестве на холодной постели. Он помнит всё, от начала и до того, как заснул, а потому утыкается лицом в ладони и воет, пальцами больно дёргает за волосы. Идиот, так себя вести, снова всё испортил! Мужчина почти утопает в ненависти к себе, проклинает самыми бранными словами, неосознанно расцарапывает и без того покрасневшее от слёз лицо, переходит на шею и руки. Надо теперь как-то перед Хайтамом извиняться и продолжать жить эту жизнь под одной крышей.       Архитектор прислушивается, где находится Хайтам, и варианта у Кавеха два: либо ещё спит, либо уже куда-то ушёл. Сегодня выходной, так что первый вариант был более вероятным, учитывая, что из таверны они вернулись довольно поздно.       Кавех встаёт, заправляет кровать, вновь погружаясь в свои мысли. Если бы он не упросил отца участвовать в турнире, тот остался бы жив, их семья так и была бы самой счастливой. Причина для самоненависти раз. Архитектор собирает свои средства для умывания, вспоминает, как маме было тяжело его растить, в скольких радостях она себе отказывала, только чтобы вызвать у него улыбку, скольких отвратительных заказчиков прошлось вынести этой женщине, прежде чем она встретила свою новую любовь. Причина для ненависти к себе — два. Кавех понимает, что она имеет право на счастье, что это её выбор, но что-то в душе не согласно и говорит, что она его покинула. С момента отъезда её в Фонтейн, она написала ему от силы три письма. Она счастлива, и Кавех заставляет себя поверить в то, что он тоже счастлив, даже если это не так. Брак близкого человека прочно связался в голове с тем, что после этого он остаётся один. А если Хайтам тоже найдёт девушку и, смешно звучит, женится, то он опять будет в одиночестве? Кавех дрожит от этой мысли, но понимает, что это глупо, потому что это даже не его жизнь.       Мужчина находит в себе силы пройти в душ, отмыться от приставшего запаха алкоголя, привести себя более-менее в порядок. Из зеркала на него смотрит измождённое лицо, полное невыносимого страдания, с красными полосами ногтей, который сойдут только к вечеру. «Чтобы ни случилось — улыбайся!» — говорили родители. Кавех растягивает губы в фальшивой улыбке, губы дрожали, как и руки, и мужчина сильно зажмуривается, чтобы опять не развести сырость. Верно, нужно улыбаться — это повышает гормон радости, привлекает людей, потенциальных заказчиков, друзей, помогает выжить, в конце концов. Пока мужчина красится и подводит совсем немного глаза, становится легче, появляются снова силы, но Кавех не знает насколько его опять хватит, перед тем как рассыпаться окончательно.       На кухне Хайтама также не оказывается, и архитектор вздыхает с облегчением. Он уже успел придумать извинительную речь со всеми оправданиями, осталось только завтрак на двоих сделать, еда задабривает всех (Кавех с мягким смехом вспоминает Паймон и путешественника, отправившихся ныне в Фонтейн. Интересно, встретят ли они там его маму?). Если Хайтаму хватит совести — ситуация будет замята.       Хайтам выходит на кухню, когда Кавех заканчивает сервировать стол. Завтрак получился удачным, ничего не подгорело и не было испорчено, что несколько подняло настроение архитектора, хоть что-то он смог не испортить. — У нас какое-то событие? — Хайтам садится, причёсывает волосы ладонью, только-только из душа. Кавех хмыкает, тяжело вздыхает перед тем, как начать говорить, голос его дрожит. — У нас извинение за вчерашнее. Перебрал лишнего, вспылил, извини, много чего не стоило говорить и уж тем более делать. — Кавех отворачивается, хмурится, но потом садится за стол напротив секретаря, готовый вытерпеть очередную порцию насмешек. Хайтам кривится, вот уж кто должен извиняться, так это он сам. — Проехали. Но ты последнее время такой нервный, что с тобой? — Хайтам манерно режет яичницу, Кавех трагично вздыхает, вот об этом он совершенно точно не хотел говорить. у него не было даже правдоподобной отговорки на этот счёт. — Нормально всё, просто нервы последнее время шалят. — Кавех нервно стучит пальцами по столу, посмеивается, и Хайтам кивает, смотря за чужой нервозностью. От внимания секретаря также не укрывается и расцарапанное лицо, беспокоя его собственное душевное равновесие. — Ну-ну, у тебя с ними всегда был непорядок. Спасибо за завтрак. — Хайтам довольно щурится, наблюдая за тем, как румянец, пусть и гневный, возвращается на щёки мужчины. Это уже признак улучшения. — Хайтам, чтоб тебя! — Вилки на столе жалобно звенят от удара.