"Прошу, согрей"

«Смотри» Чистое, белое поле, всюду снег, но впервые за долгое время можно разглядеть небо. Чёрная точка вдалеке всё отдаляется, бежит к высокой кромке леса. Как, однако, наивно и глупо! Видно, он слишком много ожидает от зверя. «Слушай» Рваное дыхание, звук копыт, что расчищают себе дорогу. Дикий визг лосекабана, тонущий в привычном свисте ветра, хоть и не таком яростном сейчас. Стук сердца эхом отдаётся в голове, зубы лихо клацают, но не от холода. Ему сейчас почти не холодно. «Чувствуй!» Запах мокрой шерсти. Свежесть мороза и сосновых веток, что становится всё сильнее по мере приближения к лесу. Он с азартом пробует воздух языком и буквально смакует это ощущение чужого страха и бессилия. Власть, даже самая малая, является самым сладким ядом. Всего одного глотка хватает, чтобы ощутить себя на вершине мира. Особенно когда оглядываешься назад и вспоминаешь, как сам валялся в ногах у каждого, выпрашивая хоть крупицу милости. Уродец, объект насмешек, шут на потеху. Но что эти мгновения унижения, в сравнении с бесконечностью ужаса? Когда тот, кто смеётся над тобой, вдруг падает замертво, а ладони запачканы красным. «Те, кто не борются до конца, не достойны жизни!» — так воспитывала его судьба. И потому ему не впервой видеть свои руки в крови. Видеть и снова пачкать. Он настигает свою добычу быстро. Не сказать, что ему нравится играть с жертвой и мучить. Нет, его змеиная сущность всегда наслаждается именно охотой. Сначала преследование, тихое, незаметное — Чжучжи загоняет в ловушку. Резкий прыжок, а за ним смерть. «Так ты сильнейший или хитрейший, дитя?» — смеётся что-то тёмное в его душе голосом Тяньлан-цзюня, и он в который раз чуть не спотыкается. Сегодня всё пошло не по плану, как и последние пять лет. Но теперь Чжучжи Лан даже находит в этом своё удовольствие. Извращённое, стоит полагать, но в том вся и прелесть. К гуям границы и правила. Старые нормы уже давно не работают. Долгий бег хорошо согревает его несчастное замёрзшее тело. Однако не так хорошо, как это делает чужая кровь. Лосекабан ревёт в его руках, всё ещё пытаясь выбраться. Безнадёжно, Костлявая Госпожа уже примеряется косой к меховой шее. Хруст, хруст. Чем дольше на воле, тем он больше звереет. Когтями всегда получается лучше, но сегодня не хочется… Хруст, хруст. Сломанные кости так интересно распарывают плоть изнутри. Она сразу же вытекает, тёплая, почти горячая. Он пальцами цеплялся за это ощущение силы, какой-то необъятной свободы. Всякий раз как Чжучжи забирает чью-то жизнь насильно. Он понимает, что сейчас настоящее. Сильнейший? Хитрейший? «Лучше» — его затягивает красный. — «Я выживший!» На кончике языка остаётся стойкий металлический вкус, ладони стягивает начинающая образовываться на морозе корка. Тело на руках стынет крайне быстро. Налетающие снежинки стремительно хоронят их обоих под собой. Но демон не намерен отдавать им свою с трудом пойманную дичь. — Прошу прощения, — говорит он устало лосекабану, на самом деле не чувствуя вины. — Мне просто нужно что-то есть. Ничего личного. И вздыхает, поднимая голову наверх. Небеса привычно-холодны и суровы. — Ты уже закончил? — спрашивает у него почти прозрачный Шэнь Цинцю. Видно у него совсем мало осталось ци. — Да, можем идти дальше. Чжучжи Лан хватает тушу и тащит за собой по снегу. Он не боится что кровь почуют хищники. В конце концов, хищники тоже съедобны. Звери с каждым днём всё тоще и тоще. Вряд ли этого мяса ему хватит надолго. Небеса приказывают им пройти преисподнюю. Ледяную, находящуюся за гранью человеческого сознания и демонической боли. Царство безумия, смерти… И безумной скорби по чужой смерти. Что за шутка? Нет, всё-таки Чжучжи действительно слишком много думает… При чём только обо всём ненужном. Ему есть чем занять свои мысли. Нужно подыскать хорошее укрытие на этот вечер. Освежевать добычу, тщательно распределив останки: что ещё в принципе съедобно, что можно выкинуть. А ещё кровь, кровь и жир, хотя вопрос, конечно, осталось ли в этом тщедушном теле второе. И обязательно найти хотя бы пару веточек для костра. По счастью, впереди как раз лес, быть может, что-то у него и получится. Это место — одно из тех, где время полностью остановилось ещё до того, как всё покрылось льдом. Зловещее, затерянное на этих белоснежных просторах, оно легко-легко щекочет нервы. Деревья болезненно похожи на обтянутые кожей скелеты, их ветви выглядят, как руки с кинжалами. Они словно следят за ними, голодные, жаждущие, наблюдают за каждым шагом, и Чжучжи постоянно чудится приглушенное рычание из их высоких крон. Возможно, это из-за того, что в лесу нет ни единого звука, кроме хруста снега под ногами. Или этого от того, что у него самого уже сводит желудок? Всё вокруг выглядит как декорации причудливой пьесы, ему кажется, ещё немного, и они набросятся. Сожрут и не подавятся. Кажется, он сильно отстал, потому что Цинцю возвращается за ним. Его бледная ладонь практически неощутимо опускается ему на запястье, с той стороны, где волочится дичь, второй же он сжимает свой амулет. От этих прикосновений, ставших привычными, уже не чувствуется мёртвого холода, нет. И дело не только в том, что руки его почти окоченели. Просто когда чужие глаза, пускай покрытые морозом и отпечатком смерти, смотрят с таким беспокойством… Признаться, это довольно приятно. Почти тепло, словно какая-то маленькая искорка от костра застряла рядом с его сердцем. Она не появилась только что — это произошло раньше. Ещё в тот день, пару недель назад, когда они обнаружили, что душа цепляется за давно погибшие в камнях корни, и именно поэтому призрак не может выйти из пещеры. А после мастер Шэнь согласился следовать с ним по одному пути на юг. Но в такие моменты это чувство в груди вспыхивает сильнее. — Устал? — спросил он. — Устал. — ответил демон. И оба знали, что сейчас речь идет о совсем другой ноше. Более тяжёлой, и совсем не похожей на лосекабана. — Тебе сказали: «Иди!», и ты пошёл, потому что есть мужество идти. — тихо пробормотал Шэнь Цинцю, больше ничего не сказав. О да, теперь он знает всю историю целиком. С ноткой горечи и привкусом метала. У Чжучжи долго об этом молчать не удалось. «Тогда иди, к родным краям, если сможешь. К родным холмам, солнцу. Ну же, собирайся и иди, я больше не держу тебя. Удачи тебе, глупый змеиный ребёнок.» Сперва он принял эти слова за насмешку. Тяньлан-цзюнь любил дразнить, будь то в спорах или просто так. Казалось, постоянно испытывал его веру и готовность служить. Потом принял за очередной приказ. Но затем до него дошло, что нет, это было прощание. «С моей смертью ты освобождаешься от всех клятв, так беги туда, где мороз не доберется до тебя. И даже если он догонит, ты сможешь это вынести». — вот что говорил Цзюньшан. Он прощался с ним, но проститься в ответ демон так и не сумел. Наверное, стоило пояснить это мастеру. Но другой раз, глядя на него, казалось, что тот действительно всё понимает. Куда глубже, шире, чем сам Чжучжи. Только почему-то не говорит вслух. Если бы можно было хоть мельком заглянуть в чужую голову, он бы явно удивился тем мыслям, что там находятся. Цинцю ещё во время чтения был интересен его персонаж. Как одна из версий того, кем бы мог вырасти Ло Бинхэ. Как ничем непримечательный на первый взгляд герой, так уместно вплетённый в паутину едва ли не всех ключевых событий. Словно этот роман мог бы быть и про него. Личность и история Чжучжи подходили скорее для того, чтобы это о нём писали книги. Однако он всегда терялся где-то на фоне. Он был мягким, но его руки были полны поистине дурной силы. Вежливым, можно сказать, добрым, но внутренний стержень никуда не исчезал. «Если бы ты был главным героем. Именно ты, со своей личностью. Я бы читал, не прекращая, днём и ночью.» Увы, змей не умеет читать мысли, и он вряд ли решится спросить. Ему даже не хотелось вспоминать об этом. Даже сейчас, эта мысль пробыла с ним всего лишь секунду, прежде чем холодный ветер унёс её дальше со снегом. Они продолжали шагать вместе, чуть ли не нога в ногу. Лес становился то гуще, то реже. Голова Чжучжи Лана, наконец, была пуста, в кои-то веки не наполненная заботами о том, что не сбылось или не сбудется. Он даже не оглядывался в поисках сброшенных веток, словно погрузившись в какой-то транс. Остались только ветер, снег и смутное ощущение знакомого присутствия. Лес раступался перед ними, словно капкан, который неохотно раскрывается перед добродушным охотником. Отпускал их, но не забывал запаха той крови, что они с собой несли. Эта болезненная жажда была почти осязаемой, и как только они вышли за пределы хищной территории, стало легче дышать. Он вдыхал так, словно кто-то действительно держал его за глотку, пьяный от морозного свежего воздуха. Ноги подкашивались, голова кружилась. Наверное, именно поэтому Чжучжи Лан не сразу узнал в развалинах перед ними опустевшее человеческое поселение. Деревня, заброшенная и поражённая холодом и голодом, выглядела убогой, лишенной жизни. Ранее крепкие и ухоженные дома обветшали и разрушились, крыши покрыл снег. Окна разбиты и завешаны тряпками. Некоторые из них выбиты полностью, и лежат в разбросанных обломках стен. В самом центре стоит такая же опустошённая церковь, где раньше жители собирались на службы и молитвы. Рядом с ней находится колодец, но теперь уже никто не наберёт в нём воды. Далёкие поля, раньше засеянные рисом и овощами, теперь покрыты льдом и снегом. Плодовые деревья и ягодные кусты — обнажены и мертвы. Улицы пустынны, нет колесниц, лошадей и другого скота, нет людей. Только окоченевшие трупы. Твердые, как камень. И это из тех, что ещё на вершине. А как много тел скрывается под высокими сугробами? Сможет ли кто сосчитать? Вместе они подошли к первому человеку, что лежал у входа в деревню. Это была совсем молодая девушка, ей, кажется, лет четырнадцать или пятнадцать. Исхудавшая, бледная, абсолютно измученная и истощённая. Платье грязное и поношенное, слишком тонкое, чтобы защитить от ветра и стужи, только сильнее подчёркивает выступающие ребра. Глаза её, по чуду целые, пугающе пусты. Она первая здесь, но к сожалению, далеко не последняя. Мертвецы встречают их повсюду, да и как иначе, никто ведь не хоронил. В такие времена каждая доска золота дороже, чтобы тратить её на сколачивание гроба. Потому они и лежат везде где только это возможно. Искривлённые тела и неестественные позы. Муки, страшные муки и боль. Так много людей погибло напрасно. Обычно демонам не пристало сочувствовать своим естественным врагам, но проигнорировать это просто выше его сил. «Те, кто не борются до конца, не заслуживают жизни!» — напомнил голос в его подсознании. — «Что сделали они в помощь себе?» «Но что, если действительно ничего не смогли сделать? И беда пришла раньше, чем о ней услышали другие» Он чувствовал, как теряется в сомнениях, словно погружается в глубокое ледяное море, и только призрачная хватка, чужая рука в его руке, удерживала сознание в реальности. Шэнь Цинцю был для него якорем и маяком одновременно. Просто его присутствие рядом успокаивало. Чжучжи решительно поворачивается, чтобы того поблагодарить. Но видит только ужас в застывших зелёных глазах, по счастью, направленных совсем не на него. Тот смотрит на деревню, точнее то, что от неё осталось. И, ох, если бы души могли плакать так же, как истекать кровью, Цинцю давно бы уже залился слезами. Слишком много всего, слишком тяжело, невыносимо — призрака колотит. — Цинхуа. — Мастер Шэнь, возможно, это тут совсем ни при чём. — попытался Чжучжи успокоить его, но напрасно. У них обоих сейчас лишь два имени крутились на языке, связанные с одной трагедией. — Нет, я не про это. Цинхуа… — тот судорожно вздохнул, словно позабыв, что у него теперь нет лёгких. — Это его деревня. Это место откуда он родом, это!.. Слов у него не хватало, но Чжучжи Лан не мог его винить. Маленькая трагедия разрушенной и замороженной деревни приобретает новые мрачные оттенки. Он снова смотрит вперёд, и образы в голове оживают. Можно было с лёгкостью представить, как раньше тут кипела жизнь. Простая, жестокая. И всё же… Вот звон колокола будит народ, вот они отправляются на свои поля, чтобы усердно работать, вот собираются в церкви для вечерней службы. Старики вспоминают прошлое, пока молодежь тайком бежит на танцы. Дети смеются, пока их матери в десятый раз не позовут домой. Среди всех этих образов невероятно легко было представить себе одного маленького мальчика. С большими карими глазами, соломенными волосами и веснушками на загорелых щеках. Как он бродил по этим улицам, может, представляя, но ещё не зная, что станет главой пика Аньдин. Заклинателем, чья смерть изменила этот мир. Но его ли в том вина? И стоит ли сейчас об этом думать? Чжучжи сосредоточился на том, чтобы как можно скорее успокоить Шэнь Цинцю. Он понятия не имел, как, демоны не были склонны утешать кого-то, скорее потешаться, но нужно было что-то придумать. Пускай и призрак, но ведь раньше тот жил как человек. Что в таких ситуациях делают люди? Что считается правильным и приемлемым? Тяньлан-цзюнь, наверное, знал бы ответ. Вот только эту мудрость передать так и не успел. Из-за того что тот являлся душой, это было почти неощутимо, но Цинцю отчаянно сжимал его запястье. Возможно, вообще сломал бы руку, будь тело на месте. Однако это заставило задуматься о тех моментах, когда раньше он искал физический контакт. Людям нравятся прикосновения? Не грубые, Цзюньшан любил повторять, что не стоит так просто бить людей. «Медленно и аккуратно. Легко и неторопливо.» Его вторая рука всё ещё свободна. И он мягко, как только может, кладет её ему на плечо. Гладит пальцами несколько раз. Шея — слабое место, не стоит проявлять подобное неуважение. А вот волосы, это ведь хорошо, так? Касаться призрака всё ещё странно, но в основном привычно. Пока Чжучжи Лан не пытается захватить хотя бы одну прядь. Это оказывается занятием не из простых, поэтому он перемещает ладонь на макушку. «Спокойно и терпеливо. Нежно и заботливо» Кажется, Шэнь Цинцю теперь дрожит слабее. Змей думает над тем, что ещё может сделать. Вроде бы, принято ещё обнимать? По крайне мере, кажется, ему нравится слушать биение сердца. Мастер часто холодными ночами устраивается у него на груди. Ближе, ещё ближе, ненамного, не за раз. Всё постепенно, всё в порядке, всё хорошо и безопасно. «Грейтесь сколько нужно. Мне не составит труда подождать». — Я не хочу жалеть вас. — это чувство для демонов нечто убийственное. — Но хочу помочь. Пожалуйста, скажите, что я могу сделать. Вы желаете покинуть это место? — Нет! Нет, не сейчас. Прошу. Цинцю отчаянно мотает головой. — На самом деле, можем ли мы остаться здесь на ночь? — Если это то, чего вы желаете. — облегчённо шепчет в ответ Чжучжи. Они устраиваются в одном из уцелевших домов. Холодном, покрытом не только снегом, но и грязью, и абсолютно неприветливом. Однако, если соскрести лед с дверей, они вполне себе закрываются. Окна стойко держатся против мороза, а крыша не спешит падать на головы. Здесь даже есть печь, и хоть не используется она очень давно, можно всё же попытаться прочистить дымоход. Но Чжучжи Лан не хочет так рисковать, тем более, что задерживаться здесь они не планируют. Вместо этого он проламывает пол, чтобы зажечь костёр. И как только огонёк более-менее разгорается, принимается за свою добычу. Достаёт нож, начинает методично очищать тушу от внутренностей и кожи. Отделив мясо и жир, разделывает первое на куски, и оставляет лежать на ближайшем сугробе. Хоть какая-то польза от этого мороза — можно легко и удобно пустить кровь. Особенно дичи вроде лосекабана, чей яд довольно довольно часто используют для покушений. Травить он никого не собирается, и сам явно не в той форме, чтобы так просто глотать их заражённую кровь. Так что со спокойной душой приступает к тонкой прослойке жира. Раньше у него была лампа, в которой он хранил его и использовал. То пламя зажечь, то руки согреть, то мазь приготовить. Насколько он знает, с его помощью можно даже создать свечи. Раньше можно было, по крайней мере. Звери с каждым днём становятся всё тоще и тоще, полезные и не очень травы пропадают и того быстрее. Шэнь Цинцю всё ещё смотрит сквозь него, гипнотизируя костёр. Одну руку он держит там, где раньше раздавалось равномерное эхо человеческого сердцебиения. Как душе, ему всё ещё больно. Практически невыносимо, до желания сломать себе шею, только бы умереть снова и больше этого не чувствовать. — Спасибо. Что успокоил меня. Я был в таком шоке. — Ничего страшного, Мастер Шэнь. Я всё понимаю. Чжучжи пожимает плечами, продолжая работать. Но тот только качает головой. «Нет, — мелькает отчаянно, слишком быстро. — Тот, кто регулярно спасает меня от собственных эмоций не может обращаться ко мне так формально.» — Зови меня Юань. Просто, без всяких титулов, на «ты». — грустно прикрывает он свои пустые глаза. — Что вы, как я могу? — Можешь, я даю разрешение. Так будет проще. Так будет правильно. Разговор привычным образом угасает. Держа обледеневшее мясо над костром, он размораживает его обратно, и спокойно выжимает лишнюю кровь. А после, взяв за концы, держит куски над дымом. Конечно же, перед всем этим не забыв сделать новую аккуратную зарубку на календаре. Они молчат довольно долго. Но вот Цинцю снова берёт слово, по-прежнему глядя вникуда: — Цинхуа мало говорил о своём прошлом. Немного странно, да? Иногда казалось, что его вообще не заткнуть. Довольно редкая способность, скрывать суть за всякой ерундой. Огонь трещит всё громче. Юань, если Чжучжи действительно может так теперь его называть, словно выныривает из пучины. И продолжает уже более осознанно. — Но деревню свою он при этом любил. Даже не смотря на то, что потерял здесь своих вторых родителей. Похоронил двух младших братьев и сестру. Ему нравились люди здесь, они всегда поддерживали. Именно староста отправил шумного мальчишку на Цанцюн. Мы в его доме. Чжучжи Лан по-новому оглядывает старые стены. Трещины, полки, покрытые грязью углы. Какой жизнь была здесь раньше? Уже сложно представить. — Именно здесь, к слову, он и встретился впервые с Мобэй-цзюнем. Роковое спасение в далёком детстве, такое клише! Хотя, что это я, у него весь мир на этом построен… — Шэнь Цинцю решает сменить позу, обняв себя за колени. — Спрятал, что называется, маленького демонёнка от беды. Мы как однажды напились вместе, то все уши прожужжал, какой же тот был милый. Он рассказывает — неожиданно долго, в подробностях. Так, будто и вовсе никогда рта раскрыть не удавалось. Словно всё, что его сейчас волнует, это успеть договорить. Сохранить честную память о человеке, который теперь полностью окутан слухами. Например, Шан Цинхуа просто обожал семечки, и Его Величество, узнав об этом, лично притаскивал пару мешочков в качестве дополнительной награды за работу. А однажды он каким-то чудом ввязал Мобэя в «авантюру с мороженным». Но в процессе что-то случилось, и Король напрочь отказался продавать готовый товар, не смотря на всю выгоду и прибыль, которые ему это сулило. Ещё как-то раз, прямо на Собрании Севера, тот умудрился назвать своего повелителя чужим именем — Эльзой. Ещё и «диснеевской принцесской» обозвал! Что за место такое, Дисней, и какой род там сейчас правит, Чжучжи понятия не имел, но ситуация выходила неловкая. — Он его чуть ли не за уши в свои покои оттащил! Про Эльзу эту допытывался, и когда же Цинхуа успел его предать. А тот что, а ничего, думает, всё уже, кранты котёнку! Хотя он скорее хомяк, уж больно складировать любил… В общем, пришлось пояснить, что это сказка такая людская. Сюжет рассказал, а этот знаешь, что? Так это персонаж истории! А Шан Цинхуа чем-то похож на Тяньлан-цзюня… — Что же? — После этой ситуации напевать принялся! Не текст, конечно, просто мелодии, но ты только представь, это серьёзное, суровое лицо, величественный профиль, просто, ледяная маска. И всё это под «Отпусти и забудь»! К такому, жизнь северных демонов явно не готовила. Они там чуть сердечный приступ все не схватили. Уж не знаю, что этот балбес ему наплёл, но плоды он пожинал славные. Рассказов той ночью могло быть ещё больше. Не смотря на то, что тот казался совсем серым и неказистым, жизнь у главы Аньдин была весьма интересная. Местами забавная и, несмотря ни на что, ценная. Не для мира, который даже не запомнил, как он выглядел в тот роковой день. Но для его возлюбленного и для его друга. Внезапно он откидывает голову назад, уставившись на потолок. — Я не слушал его. И наверное, повернись всё иначе, не слушал бы и потом. Потому что я ужасно, ужасно гордый. — Чжучжи Лан только хмурится на эти слова, абсолютно не согласный. Все эти истории, разве может их запомнить равнодушный человек? Разве может гордец так сожалеть, с такой лёгкостью признавать свою ошибку? Хочется возразить, но змей сдерживается. Не поверит, утопая в тёмном море вины, не увидит истинного своего отражения. Раз так, то нет смысла зря сотрясать воздух, и говорить пустые слова — они мало что будут для него значить. И если даже при виде этого, сердце кровью обливается… Можно только помочь построить ему плот, и уже с его помощью добраться до берега. Он даже не знает, как точно попал в цель. Про себя призрак только молится, чтобы тот с ним не вздумал спорить. Пускай и догадывается, как это выглядит со стороны. «Но правда в том, что всё на самом деле так. Имея, не ценим, но вот потеряв…» Проклинает автора, но втайне любит тот мир, который был им создан. Ненавидит сюжет, построенный на клише, но страсть как обожает персонажей. Даже после того, как раскрылось бедственное положение писателя. Его гнев литературного критика до сих пор не угасает, вот такой он человек-парадокс. Он оскорблял его, крыл иной раз таким матом, что матушка, услышав, точно дала бы по губам. И всё же только в нём душа признаёт настоящего друга. Первого и единственного за обе жизни. Он готов об этом разговаривать, да и не нуждается в собеседнике — только в слушателе. И один демон прекрасно подходит на эту роль. Может, Чжучжи стоило бы задуматься, о чём другом можно заговорить, но тут, в который раз за день глубоко вздохнув, Цинцю зашептал первое, что пришло на ум. И нечто, подходящее и неподходящее одновременно, само родилось у него в голове. — Но ничего, со смертью многое меняется. Не сразу, конечно, однако факт. — Мастер Шэнь… Юань. — исправляется демон после косого взгляда. — Скажите пожалуйста... — Скажи. — Да, верно. Насколько больно умирать? Вопрос крайне бестактный и грубый. И никакие вежливые слова этого не исправят. Пускай даже для обоих очевиден тот факт, что Чжучжи редко когда приходилось просить. Однако он должен это знать. Быть готовым к тому, что неминуемо произойдёт. Можно сколько угодно убегать от смерти — она всё равно встретит тебя у финиша. А в таком безумном мире «бледная госпожа» давно уже морозным холодом дышит в затылок. С тонким, прозрачным намёком. Сразу же вспоминается тот проклятый лес. Она уже готова пировать на его костях. Нефритовая подвеска на свободной ладони кажется зловещим ледяным обещанием. Цзюнь-шан не в силах от всего уберечь, да и он бы того наверняка не желал. Истинная сила познаётся только в бою. Цинцю смотрит будто бы спокойно, но его навек застывшие зрачки — две зияющие бездны. Оттого они вечно выглядят усталыми, и вместе с тем, глубина их кажется больше. А то, что больше в них ничего нет, кого это вообще волнует? Если захотеть, можно многое увидеть. Однако по мнению Чжучжи Лана, оно того не стоит, если ты не в силах понять. А он не может прочитать чужих чувств. Да что там, в своих разбирается с трудом. Змей знает, что хочет видеть его постоянно. Не расставаться примерно никогда. Знает, что смерть, наверное, будет не так плоха, если это означает вечность наедине друг с другом. О том, что это работает в обе стороны, разумеется, никто не говорит. Шень Юань вздыхает, вспоминает, как, по его мнению, это было. Что он чувствовал тогда, страх? Нет, совсем не то. Всего лишь смирение. С обстоятельствами и судьбой. — Смерть это немногим быстрее, чем засыпать. Да, есть боль, но с каждой секундой тебе всё холоднее, тело становится в тягость. Словно тебя кинули в прорубь, что-то так и тянет вниз, невозможно дышать… Но ты взлетаешь, иначе и не описать. И все тревоги уходят. — Умирать не так уж больно или страшно. Куда страшнее оставаться в этом мире. — Верно. — он зачем-то ёрзает на полу. — Ты бы когда-нибудь сделал такое? Умер сам? — Если буду знать, что там меня ждёт что-то хорошее. Они не говорят больше необходимого. Происходящее вдруг почему-то кажется слишком странным. Словно в мозаике должно быть что-то ещё, но полная картинка и так выходит крайне волнующей. — Говоря о смерти. У демонических народов есть одна общая традиция. — он очевидно меняет тему. — Остатки еды и потроха от добычи, полученные на охоте, мы предаём огню. Чтобы те, кого уже нет на этом свете, могли отведать пищу с нами. С этими словами он бросает в костёр по очереди всё, что не может, или не знает как использовать, мысленно называя имена. Тяньлан-цзюню, Шан Цинхуа… И Шэнь Юаню тоже. Именно так, его личное имя кажется более правильным. Глаза напротив забавно расширяются, а чужие пальцы мгновенно взлетают к округлившемуся рту. Чжучжи может поклясться, что тот впервые за всё посмертие почувствовал вкус. По его телу разливается странная гордость за себя, хотя он в сущности ничего и не сделал. Но взгляд, которым его награждают. Это именно приз, и не простой, а самый лучший из всех возможных. Они готовятся ко сну. Запасы готовы, всё уложено по своим местам. Шэнь Цинцю привычно укладывается у его сердца, и несмотря на потусторонний холод, ему, кажется, становится теплее и как-то немного легче. У него под веками распускаются цветы. Нереальные, слишком живые, яркие. Он хочет поймать и сжать покрепче, но те, в его больной фантазии, превращаются в бабочек, стоит только потянуться к ним. Облака розовые, жёлтые, фиолетовые — солнце окрашивает их все. И главное, никакого одиночества — рядом с ним кто-то есть. Знакомый, родной, это просто чувствуется, лица не видно. Чжучжи Лан не помнит, когда в последний раз видел столько красок. Он бродит по цветущему лугу, проклиная, восхваляя свою выдумку. Свет слепит, манит жаром. Демон не сразу понимает, что последнее происходит не столько во сне, сколько наяву. Стоит распахнуть глаза — перед ним Шэнь Юань держит что-то, смутно напоминающее осколок. Именно держит, тот не выскальзывает, не выпадает из рук призрака. Впервые за долгое время Чжучжи видит, как его губы украшает неуверенная улыбка. Нежная, неверящая, такая прекрасная. — Цинхуа… — тихий шёпот кажется громче всего на свете. Это не полноценная душа — глава Аньдин не похож на Мастера Шэня в его нынешнем состоянии. Действительно осколок, ни больше ни меньше. Но даже он дарит надежду, которой не ощущалось уже много лет. — Это Цинхуа! Я чувствую, как душа душу чувствую! Чжучжи чувствует себя так, словно увидел рождение вселенной. Они берутся за руки, если можно так сказать, и вместе смотрят на ту искру, что спряталась у в ладонях. Золотая с оранжевым по краям, горячая даже на вид, однако с тонким голубым морозным узором в центре. Правда, кто же ещё это может быть? — Кажется, планы меняются. — говорит он, чувствуя, как тянет снова уголки его губ. Снова, Господи, уже второй раз за последнее время! Что вообще здесь сейчас творится? Видимо, ещё поборются, не так ли? Его заполняет давно забытая решимость. Дух разбит, но ничего, они найдут способ его починить, склеить. Поговорить, успокоиться, да мало ли что ещё? Кому теперь вообще нужно на юг? Прямо сейчас они держат ключ ко всему. Надежду на спасение или окончательную гибель. Всяко лучше, чем то подвешенное состояние, в котором приходилось жить эти годы. И будущее уже не так туманно и загадочно. Он почти уверен, что Цинцю хочет плакать, хотя бы потому что у самого Чжучжи уже слёзы так и просятся. Совсем как когда они обнаружили эту деревню. Но теперь тому виной совсем другие чувства. — Мы найдём его. Обязательно. — Конечно. Конечно! Искорки любящего, горюющего сердца вспыхивали где-то далеко и казались голубыми воздушными цветами, расцветая только на миг.