"Прошу, согрей"

Когда они встретились после заморозки мира, они были просто незнакомцами — единственными союзниками в этом опасном путешествии. Но по мере того, как они сражались вместе каждый день, стремясь увидеть новую жизнь, взаимное доверие и уважение между начали расти. Мастер Шэнь, Шэнь Цинцю или просто Юань — любое из этих имён — был сложным для понимания человеком ещё при жизни. Заклинатели обычно являлись сильными и отважными воинами, защитниками света. Однако, отчаянно сражаясь с тьмой, сами не замечали, как она поглощала их сердца. Смешно сказать, но у этих людей, у каждого отдельно взятого человека… Не было должной человечности. Сочувствия, понимания и сопереживания в том числе. Они не стали бы призраками, при всем желании, и не потому что у них отсутствовали сожаления или жажда мести. Чжучжи Лан ощущал, что они просто не обладали душой. А у Шэнь Юаня она была, самая яркая из всех возможных. Он испытывал огромную благодарность за помощь и поддержку. Это помогло выбраться из выгребной ямы, в которую жизнь его затолкала. Оказаться не одиноким было на редкость приятно. От этого стало теплее. Чжучжи не мог заглянуть в голову кому-то еще. У него не было такой силы. Но было видно, что Мастеру Шэню тоже становилось легче. С его призрачной одежды больше не текла кровь. А на губах все чаще появлялась улыбка. Чжучжи нравится радовать его. Исполнять просьбы, такие, как например, посетить старую школу. Однако когда они стояли на вершине и оглядывали окрестности, душа сама собой наполнялась чем-то холодным и звенящим. Пустым, тревожным. Перед ними простирается остаток хребта Цанцюн. Это место, где когда-то звучали детские голоса, где царили знания и мудрость. Но сейчас остались лишь разрушенные стены и обломки прошлого величия. Мысли о погибших сводили с ума, давили, охватывали тяжелым чувством сожаления. Холод, который царит на этой горе, словно живой, проникал сквозь кожу, пронизывал кости. Именно он их и унёс. Для демона, который в жизни столько не чувствовал, всё это слишком. Мир вокруг замирает, так почему Чжучжи Лан должен продолжать бежать? Находясь в месте, где время застыло, он сам тоже хотел замереть. Успокоиться, подумать, выдохнуть. Если бы жизнь была книгой, прямо сейчас он бы тянулся за закладкой. А то на сердце как-то странно. Утрата и печаль, тоска и ностальгия. Сочувствие и что-то ещё, что появляется только рядом с Шэнь Цинцю. Чжучжи не мог просто так заглянуть кому-то в голову. Мог только хорошенько порыться в своей, и даже тогда он далеко не всё понимал. Ну почти, кроме, наверное, пары вещей: «Юань, мне больно без тебя» — Так горько, непонятно. — «И больно, когда больно тебе. Как сейчас». Если бы только мёртвые могли плакать. Он готов был размышлять об этом снова и снова. Смотрел на руины и тут же переводил взгляд на белые кости. Все кто остался, но так и не смог выжить. Бедные дети, его несчастные юные ученики. Цинцю не мог плакать, но мог смеяться. Истерично, громко, так, чтобы эхо шло от гор. Молодые парни и девушки, горячая кровь. И замёрзли, все до единого. Все, кто остался в школе, по общему убеждению, едва ли не самом безопасном месте в мире, умерли из-за этого проклятого холода. Может быть, это глупо, они не первый день путешествуют вместе. И за все это время ни одного живого существа, кроме их будущего обеда, не встретилось на их пути. Ни человека, ни демона. «Будто мир вымер вовсе». Хватит, это слишком страшная мысль. Так или иначе, он все равно надеялся, что кто-то выживет. Ведь здесь были все необходимые условия. Есть бумага для талисманов и практикуется инедия. Есть помощь и взаимовыручка от старших товарищей, не так ли? А запасы одежды, или лучше, золотое ядро, они могли… Нет, они не могли ничего сделать. Шэнь Цинцю пошатнулся. Страх уничтожает разум, в мире после катастрофы нет никаких боевых товарищей, каждый сам за себя. И инедия слишком сложна для изучения, а на такое количество людей тепла от талисмана не хватит. И этот холод, Мобэй-цзюнь. Он снова расхохотался, невольно испугавшись своего собственного смеха. — Самое смешное, что он не убивал их. Мобэй не убивал их, это действительно звучит, как злая шутка. Но это правда. Новый Северный король видел врагом только Ло Бинхэ. Он покрыл снегом все вокруг, словно в своих родных землях, и заперся в своем дворце. Только метели отражали его настроение. Скорбное и уничтожающее все живое вокруг. Их забрал не Мобэй-цзюнь, а горе. Но разве можно это так просто понять? Шэнь Юань не знал, как относиться к подобному. И Чжучжи Лан тоже не имел представления, как с этим справиться. Глаза у призрака были сухими, и голос не подводил. Только руки так неистово дрожали, что ненароком выпустили осколок души Шан Цинхуа. К счастью, он не улетел далеко. Казалось, он чувствовал, что другу нужна поддержка. — Я понимаю, но не могу принять. Просто не могу! Меня всё достало. Достал этот мороз, этот холод. Все эти трагедии. Я не могу. Сердце змея сжималось так болезненно, будто на него наступили. Слишком много, слишком тесно в груди, но вряд ли весь мир сможет вместить все это. Горячо, так отчаянно горячо. Еще никогда его сердце не горело так сильно, не билось так жарко в желании. Чего именно? Чжучжи знает только одно: легче вырвать эту штуку из своего тела, чем смотреть, как без слез рыдает Шэнь Цинцю. — Позволь мне согреть тебя. Прошу. Руки распахиваются сами собой. Утешительно, привычно, необходимо. Призрачные руки окутывают его словно нить, связывающая две реальности. Ту, где нужно бежать от смерти, и ту, где это будет считаться благословением. Безопасность и понимание, облегчение и надежда. Душа, не имея физического тела, обнимает своим присутствием, их души сливаются, словно они становятся одним. Будто нет никаких различий между жизнью и смертью, расами, культурами — только момент. Цинцю выдыхает, но все равно цепляется к нему. Безнадежно, хрупко, так, как только может. — Ты всегда меня спасаешь, — он слышит эти слова только потому, что они стоят очень близко друг к другу. — Но что я могу сделать для тебя в ответ? «А что я могу поделать с собственной душой?» Вспоминаются их разговоры у тлеющего костра. Пока ветер снова приносит метель, а черное небо смотрит уныло на белое поле снега. Общие сны и мечты, полные ярких красок. Чжучжи Лан оглядывается — как далеко они от этого. В высоких горах, в непроходимых лесах, от голода, холода и душевной боли погибла не одна тысяча зрелых и юных воинов, борцов со злом. Потому что ни один меч на свете не может смягчить чужую скорбь. Горный хребет распростерся перед ними, похожий на чьи-то могучие разбитые ребра, которые то тонули в сизой мгле, то исчезали на краю в тучах, то совсем терялись под покрывалом льда. Как будто это часть скелета, может быть, великана. Так глупо. Из снежных верхов, из черных обрывов, из пропастей, из каждой скалы выглядывает бездна, и ее имя — безнадежность. Но среди этого мрачного молчания небес, облаков, гор и бездны, они стоят рядом, прижимаясь друг к другу, словно шепчут: — Назад, назад… Но как им повернуть назад? Они уже преодолели столько, нельзя же бросить все наполовину. И вновь перед ними трупы, тела. Одежда на них — грязные и замерзшие лохмотья. Лица покрыты, кажется, не кожей, а черно-серой землей. Вместо щек провалы, словно две глубоко раскопанные могилы. Глаза укрыты где-то глубоко. Демон рад обнимать Шэнь Цинцю так долго. По крайне мере, пока тот так отчаянно жмётся к нему, он не видит ничего из этого — смерть и руины, тени прежних учеников и товарищей. — Я не хочу, не могу просто на это смотреть. — Крепись. — говорит Чжучжи, только потому что что-то надо сказать в ответ. — Мы пришли сюда искать. Честно говоря, он жалеет, что они сюда пришли. Но в тот момент это казалось самым логичным решением, что можно только представить. Они нашли Цинхуа не где попало, а именно в его старой деревне. Месте, где тот родился и вырос, которое ему дорого. Если следовать логике, все осколки должны находиться там, где при жизни находилось его сердце. Например, школа, в которой обучался заклинательству, а позже и трудился. Цинцю предположил, что осколков будет четыре. В конце концов, в момент смерти именно на столько частей Ло Бинхэ поделил того своим мечом. Если расчёт верен, сегодня они соберут половину. Но основная причина прийти сюда заключалась в другом. Мастер Шэнь сам захотел увидеть, что случилось со школой. И этому желанию Чжучжи не смог отказать. Если бы люди только однажды увидели их, то, узнав своих родных и близких, сошли бы с ума от ужаса. Он сам, хоть никакого отношения к этому не имеет, кожей ощущает их взгляды, слышит измученные стоны. Возможно, потому что в заклинательских школах народу больше, чем в деревне, эти ощущения становятся еще более острыми. «Они неупокоенные» — вдруг понимает Чжучжи Лан. Осознание этого вдруг кажется таким очевидным. Он тут же обращает внимание на свою нефритовую подвеску — та звенит, как безумная. Однако за время путешествия с призраком к подобному он уже успел привыкнуть. В следующий раз головы демон и дух поворачивают вместе. Среди скелетов, души умерших кажутся неясными сизыми струйками дыма, заволакивают всё вокруг чёрным туманом. Как вообще среди них искать ту самую душу, золотистую, словно искорка от огня? Отчаяние снова поднимает свою голову, а страх из-за плеча выглядывает. Шепчут, словно змеи, но не родные и прекрасные, далёкие, а как чудовища из Бездны: — Ошибёш-с-с-ся! Чжучжи только гонит их прочь. Надежда в нём ещё оказывается, не убита, хоть и держится еле-еле. Если сегодня ничего не найдут, значит рухнет, но если вдруг случится наоборот… Он даёт себе предельно чёткую установку — не радоваться сверх меры. Но по крайне мере, это даст ему ещё одну, хоть и временную, причину жить. Они начинают искать. То держатся рядом, то разделяются, и так снова и снова. Перекликаются, называя имя, но эхо их голосов затихает в безжалостных горных вершинах. Ничего, и здесь тоже, и тут. Тем не менее, они находят силы, чтобы продолжить. С той силой и решимостью, какая только ещё есть. По мере того, как время проходит, мир вокруг них становится ещё темнее. Ветер бушует сильнее, словно пытается сдуть надоедливый призрак. Для Чжучжи Лана каждый шаг — это вызов. Снег в горах особенно жесткий. Ничего не изменилось, всё по-прежнему, в этом месте тоже нет. Они продолжают поиски, пересекая опасные ущелья и заброшенные тропы, но разум каждого наполняется горечью и сомнениями. Хоть и не могут позволить себе подумать, что все это было зря, паника уже давно лежит на плечах. Осколок скачет из рук в руки. Глаза устали вглядываться в даль. — Цинхуа! Под конец они сбиваются с ног. Пиков всего двенадцать, но каждый из них велик, а их всего двое. И, в отличие от деревни, здесь нет шансов найти хорошее укрытие. — Он должен быть на Аньдине. Естественно, он же там глава. Был. — Да, но всё замело так, что ничего не видно. Я вообще иной раз не могу различить, где одна вершина переходит в другую! Они прошли так много. И сейчас речь совсем не о милях. Им нельзя сдаваться. «Что сделаю я для людей и демонов?» Это всегда успеется. Принять поражение так просто. Он постоянно падает на колени — неизбежно при такой дороге. Но снова встает на дрожащие ноги, встаёт и продолжает идти. Тащит за собой. В такие моменты глаза Шэнь Юаня загораются диким огнём. Колдовским, родом с самой преисподней. Но подтверждение их немой клятвы, кажется, находится на самих небесах. — Шан Цинхуа! Чужие души мешают, сильно. Они протягивают кривые руки, хватают их, словно надеются почувствовать тепло. Чжучжи не знает, как упокоить мёртвых. И ему, как порядочному демону, должно быть всё равно. Раз нельзя уничтожить, что ж, ладно, пускай. Но дело не в том, что он не может. Не хочет, потому как чувствует, что это неправильно. — Может, это необязательно Аньдин? Есть ещё варианты? — Цинцзин? Он часто заходил ко мне в гости. Точно не Байчжань. Часто Му Цинфана проведывал, главу Юэ. Но мы ведь уже большую часть проверили. — Да. И нет никакого шанса, что оставшаяся пятёрка — то, что нам нужно. Они потратили целый день, но безрезультатно. Только балансируют на краю иссякших сил и душевной усталости. Искали, боролись, но теперь каждая ниточка надежды, которая осталась, медленно затухает. — Может, стоит попробовать завтра? Мне кажется, мы взяли на себя слишком много, надеясь просмотреть всё за один день. — А оно будет, это завтра? Тем более, у нас нет места, где можно переночевать. Пелена безысходности затягивает всё сильнее. Реальность порой так жестока к хрупким мечтам. И глаза, полные огня и решимости, теперь отражают только пустоту и усталость. Внутри бушует буря эмоций, но слезы не приходят. Чжучжи Лану хочется высказать всю боль и разочарование, но слова застревают в глотке, как затерянные крики в пустоте. Он спрашивает себя, почему хоть раз в жизни всё не может пройти ровно и по плану. Чтобы дать силы снова поверить. Почему удача не может, если не улыбнуться им, то хотя бы горько усмехнуться уголком рта. Не поворачиваясь худой и прямой спиной. Последняя надежда, которую они держали в своих дрожащих руках, кажется, угасает. Осколок-искра будто становится всё тусклее и тусклее, словно свеча, которая истощается до последней капли воска. Отчаяние растёт, окутывая каждую клеточку и разъедая души. Они стоят там, глядя то в пустоту, то друг на друга, измученные, сломленные и потерянные. В их груди бьется сердце, одно на двоих, но оно стало таким слабым. Жар, который там блуждал, превратился в пару нежно тлеющих угольков. Все, что осталось, это пустота и безысходность, поглощающая с каждым вздохом. Шэнь Цинцю будто чувствует это. Как если бы грудь змея напротив действительно была его. Он поднимает ладонь, прижимает к себе и шепчет: — Там тоже холодно, верно? В сердце. Неверяще так. Глаза его круглые, как у совы. А взгляд, как у её добычи. — Ну нет. Так не может, не должно быть! Юань перемещается быстро, снова оказываясь рядом. Его руки, вместе с осколком, ложатся ровно в центр грудной клетки и слегка давят, будто надеясь согреть. Напрасный труд. В то время как Чжучжи чувствует разочарование в своей душе, он промерзает до костей. А укрыться здесь по прежнему негде, при том, что они совершенно не готовы уходить. По крайне мере, один из них. — У нас нет возможности дальше продолжать. — Но нам нужно! Откуда взялось в обычно смиренном Мастере подобное упрямство? Но Цинцю отступать явно не намерен. — Тем более, что пока мы спустимся с горы, пока найдём место… Тогда действительно не факт, что мы протянем до утра. Если здесь и в правду нет никакого убежища, это не означает, что мы не можем его вырыть. Слова отчаянные, безумные, они вызывают ноющую боль внутри, но в то же время приносят тепло. Взгляд Шэнь Юаня — это нож, который опытный целитель использует для надреза. Но его собственные слова, как успокаивающий травяной бальзам. В этих отрывистых фразах слышна забота, терпение, которые присущи только учителю, объясняющему новый материал нерадивому ученику. Ему не безразлична судьба Чжучжи Лана. Он не отделяет их друг от друга, наоборот — говорит «мы». — Я знаю, что делать. И демон кивает, позволяя собой руководить. Взяв последние остатки сил, он начинает рыть укрытие в снегу. Без лопаты, разумеется, есть только его когти, которые уже давным-давно стали его единственным инструментом. Медленно, но настойчиво Чжучжи продолжает копать. Снег лежит плотный и холодный, ближе к концу его руки дрожат и ноют от напряжения и усталости. Но ему всё же удалось прорыть себе проход и войти внутрь. Там, внутри, он чувствует облегчение. Яма до странного теплая, снег служит хорошей естественной защитой. Места в ней конечно мало, они едва могут поместиться туда вдвоём. Однако во время путешествия границы приличия сильно стираются, особенно когда никто не напоминает о них. Да и не требуется призраку слишком многого. «Здесь относительно безопасно». Чжучжи Лан хочет вздохнуть с облегчением, когда его вздох превращается в зевок. Веки становятся все тяжелее, и он борется с неудержимым желанием закрыть глаза хотя бы на мгновение. Истощение и усталость делают его сопротивление еще более бесполезным. — Нельзя засыпать, ты же знаешь, что замерзнешь. Да, он отлично понимает это. Также он знает, что такой близкий контакт с призраком точно не исправит ситуацию. Шэнь Цинцю, видя насколько он вялый, только горько вздыхает. — Почему я хоть раз не могу быть немного полезным? Он чувствует себя неполноценным, бесполезным и слабым. В жизни от него было мало пользы. Не смог увидеть, разглядеть, понять, к чему всё идёт. Взгляд теряется в чёрной мгле, словно пытается разглядеть что-то недостижимое. Зря — облака, темные и угрожающие, долго закрывают весь небосвод, и души только больше приходят в ярость. Исключительно картинную, драматичную, как спектакль смерти. Время тянется бесконечно, словно замедлившаяся музыка, уводящая их все глубже в забвение. Глядя на всё это, на внутренние метания Юаня, Чжучжи не может не чувствовать пустую, замученную злость. Она не находит выхода, заточенная внутри, питаемая бесконечным разочарованием и обидами, отвращением к миру, к его безразличию и непроницаемости. Он также осознает полную бесполезность своих мыслей и чувств. Эта ненависть не принесёт ему ничего нового, ни удовлетворения, ни исправления ситуации. Сможет ли он с помощью гнева отправить Мобэя на тот свет? Вернёт ли это погибшего от его руки дядю? Такие размышления только больше разрушают. Но он не знает, как выбраться, возможно, просто не готов к этому. И потому только и может оставаться пленником собственных эмоций, ощущая бесконечную тяжесть. Ему нужно свалить на кого-то всю вину, оправданную и нет. Ведь если то, что так долго кипит в его сердце, иссякнет, что ему останется? — Мобэй-цзюнь, что же ты все-таки делаешь? — Молчи, прошу, молчи. Только в такую погоду его вспомнить не хватало! — А что еще нам остается делать? Только уснуть мертвым сном. — Не засыпай! — Цинцю с какой-то неясной паникой смотрит на него. — Если так нужно говорить, то говори. Но тебе правда так необходимо обвинять его? Как будто он не сможет ничего с тобой сотворить. Демону хочется пожать в ответ плечами, может движение поможет согреться. Но находясь в снежной яме, свернувшись едва ли не в узел, он не решается что-либо предпринимать. — Я понимаю его и не понимаю. Но не думаю, что мое мнение сильно отличается от мнения большинства, если это «большинство» вообще ещё живо. Горе горю, но уничтожение всего сущего вряд ли имеет хоть какой-то разумный смысл. — Хочешь сказать, действия великого и могучего Короля мира бессмысленны? — это утверждение неожиданно развеселило Юаня, но только для того, чтобы его настроение тут же сменилось легкой грустью. — Но Цинхуа его за что-то да полюбил. Глаза обоих непроизвольно уставились на лежащий между ними осколок. Как ни странно, стоило только заговорить о Мобэе, пускай и не в самом лучшем ключе, тот засиял ярче. И именно тогда, в тёмных горах, на жалких руинах, в месте, без света и надежды началось настоящее чудо. Все, что успел ощутить Чжучжи Лан прежде, чем понять, так это то, что словно на краю сознания образовалась нить. Совсем тонкая, руку протянешь немного и оборвешь. А осколок души тем временем начал звенеть. Так сильно и громко, что даже звон нефритовой подвески показался не более чем далеким шумом. Это был зов — поиск самого себя. В какой-то степени яростный, но всё же, в большинстве своём спокойный. Мир в тот момент будто замер. Тени прекратили танцевать, ветер перестал выть, и снег казался просто застывшим в воздухе. Такая неясная, странная картина. На которую игривый художник будто бы нечаянно решил капнуть золотистой краской. И пятно вдруг ожило и изо всех сил помчалось прямо к ним, как яркая комета. Ему нужно было вспомнить, как дышать. Снова ощутить связь с реальностью, и это желание они разделяли оба. Ладонь нашла ладонь. Он даже не знал, с чем это сравнить, и главное, что именно? Мимолетное касание или неверие от находки, которая, в конечном итоге, сама их нашла? Это же и подъем на вершину и покорение глубин, все и сразу. Хотелось смеяться — какая ирония! Стоило потерять всякую надежду и веру в лучшее, похоронить себя и все свои труды, как у них получилось! Какая смешная однако шутка, Небо! Хотелось плакать — какая ирония. Небеса не могут быть простыми. Нет, им нужно толкнуть на самую грань огромной пропасти, убить весь боевой дух и жажду жизни. Не зная, что делать, они сделали выбор в пользу и того, и другого. Смеясь, чтобы скрыть привычную боль и страх, и плача, чтобы хоть ненадолго освободиться от бремени, которое несут на своих плечах. Рыдать пришлось без слез — на морозе соленые капельки бы сразу застыли, и глаза слезились потом еще долго. А хохотать беззвучно, чтобы, если что, не рассердить еще больше Его Величество. Хотя куда уже? После всего, что уже было сказано. Осколки засветились и начали сплавляться в одно целое. Все, как раньше. Они изменили свою форму и стали больше. Превратились в человека. Появились маленькие руки, ноги… Пожалуй, даже слишком маленькие. Но вскоре стало понятно, когда свет погас, остался только один ребенок. Человеческий младенец с золотистой кожей и морозным узором на животе. Они сидели молча, погруженные в магию момента. Их взгляды снова встретились, и сердце наполнилось странным, необъяснимым чувством. С каждым разом оно казалось все сильнее. И что-то подсказывало: оно не исчезнет так просто. Чжучжи вспомнились недавние размышления. Что останется у него, если исчезнет ненависть? Что-то подсказывало, он теперь знал ответ, но не знал имя. А может, просто боялся назвать его. — Юань, — Что? Теперь ощущение было такое, словно выбора в этом вопросе ему уже не оставили.