сердце шепчет нежно / the heart shall speak softly

Лю Цингэ понятия не имеет, что же он нашел. По крайней мере оно не выглядит опасным, никаких следов демонической ци. В нижней части — сорняк как сорняк. Широкие зеленые листья и жесткий стебель. Ничего особенного. А вот цветок… Цветок весьма необычен. От него невозможно отвести глаз: нежные лепестки безупречной спиралью закручиваются к центру. Идеальная, геометрически выверенная окружность — настоящее чудо природы. Треугольные лепестки складываются в замысловатые узоры изогнутых линий. Должно быть, их не менее сотни, однако цветок держится ровно, гордо поднимая голову к солнцу. Кипенно-белые лепестки необычайно красивы на фоне темно-зеленых листьев. Почему-то идея сорвать его кажется Лю Цингэ кощунственной. Обычно Лю Цингэ не останавливается, чтобы полюбоваться цветами. Он все время очень занят, ведь он Бог Войны пика Байчжань. Необходимо все время быть готовым к бою, дабы со всей мощью разить неведомые опасности и ровнять с землей поля сражений. Он не может позволить себе терять время, занимаясь чепухой (в голове эхом отдаётся ироничный голос Шэнь Цинцю: «Шиди, дабы ощутить аромат роз, нужно остановиться и вдохнуть»). Этот цветок… есть в нем что-то чарующее, притягательное, как песнь Сирина. Какая нелепость. Это всего лишь цветок. Тем не менее он вдруг осознает, что стоя на коленях, нежно ласкает пальцами бледные лепестки. Резко подается назад, мысленно ругая себя на все корки. Лишь глупец станет касаться неизвестного растения, ведь любое из них может ввергнуть в любовную горячку. Когда, в бытность учеником, его посылали на пик Цяньцао, он столько наслушался об отравлениях афродизиаками, что это отбило всякую охоту ко всему, способному привести к таким последствиям. Он напряженно ждет, не проявятся ли признаки отравления, готовый к любому развитию событий. К счастью, тело не опаляет томительный жар, а любострастный туман не мутит разум. Кипенно-белые лепестки мерцают мягким светом. Тело расслабляется, напряжение волной стекает с плеч. Сам не понимая почему, Лю Цингэ бережно выкапывает цветок. Тонкие корни шелковыми нитями пронизывают темную землю. Он долго шарит в мешочке цянкунь, пока наконец-то не натыкается на затерявшуюся в глубине глиняную посудину. Не церемонясь, выкидывает оттуда целебные травы, которые по настоянию Му Цинфана таскал с собой. (Можно подумать, они ему когда-то понадобятся!) Пустой горшок аккуратно заполняет мягкой землей, все еще влажной после недавнего дождя. Затем бережно устраивает цветок в посудине, тщательно убедившись, что тот укоренился в новом обиталище. Цветок все еще мерцает, когда Лю Цингэ осторожно прячет его в цянкунь. -------------------------------------------------------- — Тебе, — Лю Цингэ бесцеремонно сует цветок вместе с горшком прямо в лицо Шэнь Цинцю. Тот наверняка захочет изучить столь любопытный экземпляр. Знания шисюна о растениях и тварях Поднебесной воистину безграничны. И весьма полезны: помогают избегать некоторые особенные виды. Вон — все бестиарии и травники на его полках зачитаны до дыр. А может, новому популярному и расширенному трактату по естествознанию, над которым работает Шэнь Цинцю, не помешает еще одна глава? Уж если кто и способен разобраться, что это за трава, так высокоученый владыка пика Цинцзин. Пересаженный цветок выглядит слегка иначе, но Лю Цингэ это не особо беспокоит. Растения вообще штука нежная, при любых переменах могут взять да и преобразиться. Лепестки уже не кипенно-белые, края их приобрели нежнейший бледно-лиловый оттенок. Может, это лишь игра света, но лепестки все еще мерцают исходящим из чашечки сиянием. Шэнь Цинцю тихо ахает и густо краснеет. Щеки нежно рдеют, и в этот миг он невероятно прекрасен. Лю Цингэ упивается его видом: да если Шэнь Цинцю так любит цветы, он готов хоть целую поляну повыдергивать ему в подарок. — Шиди, это мне? Ты… серьезно? Шэнь Цинцю глядит испытывающе, будто ожидает ответа на давным-давно заданный вопрос. Лю Цингэ вообще не понимает, чего тот хочет, но когда он вообще его понимал? Шэнь Цинцю всегда опережает его на шаг, вот и сейчас Лю Цингэ безуспешно пытается понять, что же тот имеет в виду. — Разве тут есть кто-то еще? Все, до чего он мог додуматься: Шэнь Цинцю требует подтверждения, что цветок предназначен именно ему. Странно, конечно — или он не собственными руками вручил подарок Шэнь Цинцю? Не то чтобы Лю Цингэ имел привычку носиться по двенадцати пикам, одаривая боевых братьев цветами. Шэнь Цинцю единственный удостаивается подобного внимания, но даже если догадывается об особом отношении — все равно ни один из них этого не признает. — Действительно. Лю Цингэ поднимает взгляд как раз вовремя, чтобы поймать ослепительную улыбку на этом прекрасном лице — глаза Шэнь Цинцю сияют, и у Лю Цингэ захватывает дух. Ладони Шэнь Цинцю касаются тыльной стороны его рук, когда он аккуратно принимает горшок, и Лю Цингэ еле сдерживает дрожь. Неужели прикосновение было столь долгим или он принимает желаемое за действительное? Как бы то ни было, в этот момент время для Лю Цингэ замирает. Шэнь Цинцю почти благоговейно обнимает горшок обеими руками. — Это прекрасно, шиди. Если бы ты сказал раньше… Конечно, я согласен. Шэнь Цинцю нежно ласкает лепестки, лишь слегка касаясь. Пальцы витают над головкой цветка невесомо, как дыхание ветерка. Движения столь завораживающи, что Лю Цингэ вновь застывает на месте. Затем Шэнь Цинцю аккуратно устраивает горшок на невысоком столике. «На почетном месте», — как удовлетворенно отмечает Лю Цингэ. Цветок мерцает подобно приглушенному свету ночной жемчужины, но Лю Цингэ не обращает внимания. «Разве это важно теперь, когда Шэнь Цинцю стоит так близко и в глазах его эта всепоглощающая, бесконечная нежность, нежность, нежность…» — отрешенно думает Лю Цингэ. Это всего лишь какой-то цветок, почему же Шэнь Цинцю смотрит на Лю Цингэ, будто тот принес бесценный дар? Шэнь Цинцю сжимает его руку в своей, нежно оглаживает большим пальцем огрубевшую кожу. — Может, останешься, шиди? Обещаю, оно того стоит. Любое время, проведенное в обществе Шэнь Цинцю, того стоит. Лю Цингэ соглашается не раздумывая. -------------------------------------- Шэнь Цинцю возвращается с чайным набором на подносе. Недавно вскипевший чайник исходит паром. Лю Цингэ удивленно отмечает, что сегодня это не привычные бледно-зеленые чашки, изящные, но без особых изысков. Тонкий фарфор искусно расписан белоснежными журавлями по темно-синей глазури. Не понять, с какой такой радости Шэнь Цинцю счел его достойным столь дорогого сервиза? Сердце беспокойно трепещет в груди. Лю Цингэ уверен — за этим наверняка что-то таится. Щэнь Цинцю всегда вкладывает потаенный смысл даже в простой кивок или взмах веера. Каждое движение тщательно продуманно. Недаром шисюн главный стратег школы — его внимание к мелочам и способность скрывать тысячи намеков и тайных подтекстов в, казалось бы, простых высказываниях всегда вызывали у Лю Цингэ головную боль. Когда поднос опускается на стол, Лю Цингэ удивленно моргает. Обычно Шэнь Цинцю весьма щедрый хозяин: наливает чашку за чашкой, словно воду, и никогда не забывает о тщательно подобранных легких закусках. Но сегодня он превзошел самого себя. На подносе плошка и маленький фруктовый нож. А еще — корзинка свежевымытой, сверкающей каплями воды клубники. Шэнь Цинцю клубнику никак не объясняет, но Лю Цингэ давно понял: лучший способ добиться от этого человека-загадки ответа — немного подождать. Расслабленно-грациозный Шэнь Цинцю наполняет чашки. Сегодня чай черный. Оба терпеливо ждут, пока чай слегка остынет, и тем временем Шэнь Цинцю берет фруктовый нож. Его рука неторопливо опускается в корзинку с клубникой и деликатно извлекает одну. Насыщенно-красная спелость ягоды бесстыдно подчеркивает белизну держащих ее пальцев. Лю Цингэ, подобравшись, следит за каждым движением, чувства обострены, как во время ночной охоты, предвкушение мурашками пробегает вдоль позвоночника. Руки Шэнь Цинцю всегда двигаются уверенно, точно и аккуратно. Это особенно заметно в игре на гуцине, непревзойденной каллиграфии и сложных картинах. И сейчас — когда он точным, изящным движением срезает черенок ягоды. Он рассекает мякоть одним плавным движением, разделяя ягоду на две идеальные половинки. Шэнь Цинцю чарующе улыбается, и Лю Цингэ вдруг забывает, как дышать. Шэнь Цинцю надкусывает половинку клубники, прикрыв глаза от удовольствия. Лю Цингэ готов смотреть на это вечно, но внезапно мелькнувший гладкий бледно-розовый язык, на мгновение коснувшийся рубиново-красного бока ягоды — это уж слишком. Бесстыдные мысли окрашивают его уши румянцем. Но Шэнь Цинцю ничего не замечает и протягивает вторую половинку ягоды. Угощает. Накатившее возбуждение угрожает полностью поглотить здравомыслящую часть его разума, Лю Цинге едва сдерживается. Бесстыдная часть его разума подталкивает податься вперед и слизать с этих пальцев каждую каплю липкого, сладкого сока. Он сдерживается и осторожно принимает ягоду. Теперь его пальцы тоже липкие. Так сладко… Шэнь Цинцю довольно улыбается (когда это он успел покраснеть подобно ягоде, которую они только что разделили?) и вновь протягивает руку к корзинке. Достает следующую ягоду и также искусно разрезает. Ягоду за ягодой, половинку за половинкой они съедают все. Лю Цингэ покидает пик Цинцзин поздно вечером, руки и рот запятнаны красным. На губах вкус клубники. Голова идет кругом от томной близости вечера, желание все еще бурлит в крови. Прощаясь, Шэнь Цинцю не может обойтись без таинственного: — Давай… наверстывать упущенное. ------------------------------------ Оглядываясь назад, Лю Цингэ осознает, что Шэнь Цинцю изменился, с тех пор как получил в подарок цветок. Не так сильно, как при достопамятном искажении ци, хвала небесам. Он не представляет, что стал бы делать, окажись теперешний Шэнь Цинцю (добрый, нежный, невыразимо прелестный и невероятно соблазнительный) вновь столь же колючим и ядовитым, как раньше. Что-то неуловимо изменилось, и это наполняет жизнь Лю Цингэ непривычным волнением, не сказать, что таким уж неприятным. Он ощущает некое предвкушение, подобно кошке, с нетерпением ожидающей следующего движения качающейся ленты. Он понятия не имеет, из-за чего все изменилось (не из-за притащенного же цветка?), и, надо отдать должное Шэнь Цинцю, тот отлично скрывает. В этот раз Шэнь Цинцю выносит блюдо с мандаринами. Теперь это неотъемлемая часть их встреч. Как лорд пика Цинцзин Шэнь Цинцю вовсе не обязан развлекать Лю Цингэ при каждом появлении (сперва раз в неделю, затем два, затем три, а теперь тот является на Цинцзин часто, как только можно, оставаясь в рамках приличий), однако всегда встречает с искренней радостью. Шисюн остроумно рассказывает о событиях минувшего дня. Лю Цингэ тоже пытается что-то рассказать. Он говорит короткими рубленными фразами, истории его пресны и скучны, но Шэнь Цинцю всегда очень внимательно слушает. Обычно они ведут беседу за чаем, но теперь Шэнь Цинцю обязательно подает фрукты. Отборные, спелые, сладкие и сочные фрукты. Такие свежие, словно Шэнь Цинцю лично сорвал каждый из них и принес на Цанцюн, дабы разделить с Лю Цингэ. Конечно тот знает, что это не так, однако это совершенно не мешает наслаждаться. Шэнь Цинцю протягивает половинку очищенного мандарина: — Тебе, шиди. Лю Цингэ благодарно принимает. Рот наполняется соком, насыщенный, освежающий вкус растекается по языку. Невероятная сладость, к которой так легко привыкнуть. Привычка его вполне устраивает, но вот некоторые особенности их нового негласного порядка все еще непонятны. В самом деле, почему вместо того, чтобы просто вручить фрукт, Шэнь Цинцю заморачивается, разрезая и очищая каждый, а затем неизменно делит пополам. Вероятно, потому что так вкуснее, но это объяснение отнюдь не удовлетворяет Лю Цингэ. Шэнь Цинцю деликатно подносит к губам вторую половинку того же мандарина. Вероятно, из желания подчеркнуть особое отношение к Лю Цингэ или пытаясь «наверстать упущенное» (что бы это ни значило), Шэнь Цинцю всегда делит поровну каждый фрукт. Лю Цингэ старается не раскатывать губу — понятно, шисюн уважает его, дорожит их дружбой, ценит его общество, полагается как на шиди — но сердце его готово вырваться из груди, когда Шэнь Цинцю, разделив изумительно свежий фрукт, сам вкушает вторую половину. И не важно, что это за фрукты: черешня или груши, апельсины или яблоки. Что бы это ни было — всегда половинка ему, половинка Шэнь Цинцю. В иной раз — крайне редко и непредсказуемо — Лю Цингэ вносил свою лепту в происходящее. — Спасибо, это тебе. Открыв цянкунь, протягивает Шэнь Цинцю веер. Он и раньше дарил Шэнь Цинцю веера всевозможных форм и расцветок. У нового веера простое, не расписное опахало благородного темно-зеленого цвета. Форма пластин из эбенового дерева столь же незатейлива, а вот гарды весьма необычные. Разглядев их, он сразу подумал о Шэнь Цинцю. Лю Цингэ еще не доводилось видеть подобного — на гардах филигранно вырезано изображение гуциня. Эта простая и одновременно элегантная вещица столь идеально подходила Шэнь Цинцю, что Лю Цингэ, дважды не раздумывая, схватил веер и закрепил на собственном поясе. И это тоже новое — Лю Цингэ не признается, хоть режь, но как-то ночью он самолично, грубыми стежками пришил крепление для веера к собственному поясу. Шэнь Цинцю не нуждается в новых веерах. На почетном месте в бамбуковой хижине выставлена внушительная коллекция. Она выдержана в определенном стиле — тут растения и журавли, пологие горные вершины и раскинувшиеся пейзажи. Драгоценные опахала, изготовленные на заказ, соседствуют с простенькими бумажными веерами, что продаются на уличных лотках. Каждый занимает достойное место, и Шэнь Цинцю постоянно меняет их, используя все по очереди. И несмотря на это, подаренные Лю Цингэ веера неизменно встречает улыбкой. — Очень красиво, — Шэнь Цинцю улыбается, пробегая пальцами по резной гарде. Внимательно рассмотрев подарок, Шэнь Цинцю бережно убирает его в рукав. Насколько Лю Цингэ знает, теперь Шэнь Цинцю будет постоянно таскать его с собой и, в конце концов, потеряет где-нибудь на пике Цинцзин или забудет на одном из заседаний глав пиков. Он никогда не делает это нарочно, но сердце Лю Цингэ начинает биться в предвкушении. Потерянный веер — предлог посетить Цинцзин, а посещение Цинцзин — лишняя возможность провести время с Шэнь Цинцю. С человеком, что сам того не осознавая, похитил его сердце. — Шиди, я бы хотел тебе что-то показать. Не дожидаясь ответа, Шэнь Цинцю направляется в глубину бамбуковой хижины. Довольно невежливо, но Лю Цингэ сие беспокоит в последнюю очередь. Он следует за Шэнь Циню в рабочий кабинет. Стол завален бумагами, а книжные полки ломятся от книг и свитков — ну чего же ожидать от ученого? Заметно, что большую часть времени Шэнь Цинцю явно проводит здесь — увлеченно работает, забывая обо всем на свете. На полу разбросаны подушки и грустит чайник с недопитым чаем. Кругом царит небывалый хаос, что совсем не важно. А важно, что Шэнь Цинцю подводит его к горке, где красуются его любимые веера. Та заполнена до отказа, однако одна из полок, как раз на уровне глаз, выглядит пустой. (Конечно она не пустая. Но остальные столь забиты, что, кажется, скоро не выдержат и развалятся.) — Смотри, — Шэнь Цинцю слегка постукивает по стеклу, привлекая его внимание. Приглядевшись, Лю Цингэ потрясенно замечает: полка, показавшаяся почти пустой, отведена исключительно для вееров, подаренных им. Цветущая слива и кролики, тигры и озера. Шэнь Цинцю осторожно открывает стеклянную дверцу, любовно разворачивает новый подарок и устраивает его на полке среди других. Полюбовавшись, Шэнь Цинцю вновь закрывает стекло. В царящей тишине щелчок кажется неожиданно громким. Шэнь Цинцю поворачивается к Лю Цингэ, глаза его сияют в мерцающем свете ночной жемчужины. Щеки покрыты нежным румянцем. — Подарки шиди очень дороги мне. — Угу, — мычит Лю Цингэ. В груди покалывает от гордости. Шэнь Цинцю всегда с удовольствием благодарил за подарки, однако то, что изысканный лорд пика Цинцзин, который как с писаной торбой носится со своей коллекцией, выделил для его подарков отдельную полку, да еще и на самом видном месте — это совсем иное дело. Кровь теплой волной приливает к лицу. — Я принесу еще, — помимо собственной воли вырывается у Лю Цингэ, и он внутренне содрогается. Какое дурацкое обещание! У шисюна уже их столько, хоть лавку открывай. Всем известно о его слабости — поклонники, исполненные надежд, как и ученики, исполненные мечтаний, постоянно задаривают Шэнь Цинцю веерами. И зачем только он пообещал принести еще? Тем не менее Шэнь Цинцю розовеет еще больше, и сердце Лю Цингэ вновь пропускает удар. — Тогда я буду ждать. Вроде обычная, ничего не значащая вежливость, но почему-то кажется, что голос Шэнь Цинцю исполнен глубокой искренности с привкусом ожидания.