сердце шепчет нежно / the heart shall speak softly

Лю Цингэ трижды стучит в дверь. Шэнь Цинцю почему-то очень на этом настаивает. Оказывается, все привычные Лю Цингэ способы попадания в дом слишком дорогие и шумные. А еще Шэнь Цинцю считает их чересчур грубыми — как ни странно, и он, и его ученики находят весьма неудобным, когда двери слетают с петель. Лю Цингэ ничего не имеет против новой привычки, тем более, что это доставляет шисюну радость. Шэнь Цинцю распахивает дверь, и Лю Цингэ ошарашенно хлопает глазами, пытаясь сообразить, что же он такое видит. Шэнь Цинцю одет непривычно просто и непритязательно. Великолепные многослойные одеяния исчезли, а вместо излюбленного развевающегося шелкового дачана на нем простой удлиненный балахон, надетый поверх штанов из самого грубого материала, когда-либо касавшегося кожи благородного владыки Цинцзин. Лю Цингэ и представить не мог, что в гардеробе утонченного шисюна имелось такое! Даже цвета были непривычны — Шэнь Цинцю всегда предпочитал белый и цвет цин, а не темно-синий, почти черный, как сейчас. Это не одеяние высокочтимого владыки Цинцзин, это одеяние простолюдина. И все же Лю Цингэ ничего не может с собой поделать. Он беспардонно пялится на Шэнь Цинцю, и образ утонченного заклинателя в развевающихся одеждах волнующим образом смешивается с тем, что он видит перед собой. В опустевшей голове вертится лишь одно слово: «прекрасен». Шэнь Цинцю невыносимо прекрасен в темной одежде простолюдина. Грубая ткань контрастирует с нежной кожей, как свежерастертые чернила с белоснежным пергаментом. Персиковые глаза сияют, а нежный румянец кажется еще ярче на фоне темных одеяний. Даже столь непритязательная одежда никак не умаляет блеска Шэнь Цинцю — он сверкает, как жемчужина в грязи. — Лю-шиди, — окликает Шэнь Цинцю, — почему ты не заходишь? Лю Цингэ выходит из ступора. Лицо заливается краской от неблагопристойных мыслей и, сгорая от стыда, он послушно следует за Шэнь Цинцю. Нельзя столь непочтительно думать о владыке Цинцзин, тем более, тот его боевой брат и ничего сверх. Шэнь Цинцю всегда проявлял к нему исключительно дружеские чувства. А то, что случилось прошлой ночью (обжигающее тепло Шэнь Цинцю, щекочущее ощущение его слов на коже), всего лишь братская забота. Конечно же Шэнь Цинцю прекрасно к нему относится, но совсем не так, как в ответ Лю Цингэ. — Пройдемся? — предлагает Шэнь Цинцю. Все еще погруженный в свои мысли Лю Цингэ неразборчиво хмыкает в знак согласия и следует рассеянно. Шисюн ведет его куда-то вглубь рощи духовных деревьев, позволяя Лю Цингэ собраться с мыслями. Замедлив темп, Шэнь Цинцю разворачивается, одаряя спутника ясной улыбкой, и Лю Цингэ застывает на месте: он, конечно, непобедимый бог войны пика Байчжань, но как можно устоять перед неодолимой силой очарования Шэнь Цинцю? — Вот мы и пришли. Что скажешь, шиди? Место, куда привел его Шэнь Цинцю взамен обычной беседы в бамбуковой хижине, отдаленно напоминает необъятный сад, спрятанный глубоко в сердце пика Цинцзин. Работы еще непочатый край — кругом раскинулись обширные делянки взрыхленной земли, хаотично расставленныe горшки с растениями перемежаются с аккуратно сложенным земледельческим снаряжением. Несмотря на хаос, Лю Цингэ может оценить, сколь тщательно спланирован сад — участки уже размечены, а дорожки вымощены камнями. Чуть поодаль виднеется оранжерея, где, несомненно, обитают наиболее редкие и ценные растения. Мысли Лю Цингэ возвращаются к тому странному цветку: а счел ли Шэнь Цинцю его подарок достаточно ценным, чтобы поместить в оранжерею? — Этот шисюн хотел создать что-то новое, — замечает Шэнь Цинцю. — Как видит Лю-шиди, я только начал. — М-хм, — весьма честолюбивый замысел, но Лю Цингэ не сомневается: благодаря таланту и трудолюбию Шэнь Цинцю сад будет прекрасен! — Должно получиться красиво. Скулы Шэнь Цинцю розовеют от комплимента, хотя, вероятнее, все-таки от царящей вокруг невыносимой жары. Он сосредоточенно шарит в складках одежды и с победным видом извлекает пару рабочих рукавиц. Тут-то наконец Лю Цингэ соображает, чего ради шисюн так вырядился. В самом деле, возиться в земле в изящных, парадных одеяниях неудобно и непрактично — коль замараются, их не отстирать. Вполне логично, что Шэнь Цинцю заказал для этих целей что попроще. — Спасибо, Лю-шиди, — Шэнь Цинцю не торопясь натягивает рукавицы. Лю Цингэ завороженно наблюдает, как изящные ладони скрываются под грубой материей. Кто-то мог бы подумать, пальцы владыки пика Цинцзин мягкие и нежные, но Лю Цингэ знает — это не так. Шэнь Цинцю привычен к тяжелой работе и хоть не столь виртуозно владеет мечом, как Лю Цингэ, их ладони загрубели одинаково. Регулярные занятия с гуцинем также украсили кончики пальцев шисюна мозолями — теми самыми, к которым Лю Цингэ столь бесстыдно желал приникнуть губами. — Шиди желает помочь? Лю Цингэ пораженно моргает. Этот сад — детище Шэнь Цинцю. Судя по всему, несмотря на немалые размеры, ни один из учеников не удостоился чести помочь. К тому же, ну что бог войны с пика Байчжань может понимать в гармонии или в том, какие растения требуют мягкости и деликатности? Да он скорее что-нибудь безнадежно испортит, чем поможет. Он морщится, вспоминая матушкины гортензии. Та была потрясена и разгневана, увидев, во что превратились ее цветы по милости младшего сына. Лю Цингэ вовсе не хотел их уничтожать, но что поделать, если именно в кустах гортензий скрывался невидимый враг, а он просто хотел всех защитить… — О, наверное, шиди боится испачкаться, — превратно истолковывает его замешательство Шэнь Цинцю. Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! Грязь? Почти после каждой миссии Лю Цингэ является в Цянцюн вывалянный в ней и сплошь покрытый кровью. Да если бы он боялся испачкаться, никогда не стал бы богом войны Байчжань. Ну и, конечно, Байчжань по праву гордится своими очищающими талисманами. Лю Цингэ лично довел их до совершенства — любой по щелчку очищал одежду до хрустящей чистоты. Собравшись объяснить все это, он открыл было рот, но Шэнь Цинцю перебивает: — Сейчас, шиди. Думаю, это подойдет — я заказал размер побольше. Пошарив в мешочке цянкунь, Шэнь Цинцю извлекает на свет еще пару рабочей одежды, точно такую же, как на нем самом. «Что же он имеет в виду?» — недоумевает Лю Цингэ. Не может же быть, чтобы Шэнь Цинцю специально купил одежду большего размера? Нет, Лю Цингэ понимает, удобно иметь две смены рабочей одежды, но почему же разных размеров? Тем не менее, с благодарностью принимает сверток из рук Шэнь Цинцю и лишь сейчас соображает, что переодеться негде. Придется вернуться в бамбуковую хижину, хотя это в высшей степени неблагопристойно. Разоблачаться в чужом доме слишком фривольно, Шэнь Цинцю ни за что не позволит ничего подобного. — Где мне переодеться? — напряженно спрашивает Лю Цингэ. Конечно можно не заморачиваться переодеванием, воспользовавшись очищающим талисманом, но Шэнь Цинцю специально обеспокоился приготовить запасную одежду. Даже владыка Байчжань понимает, что от такого не отказываются. Шэнь Цинцю, как ни в чем не бывало, указывает на оранжерею. Лю Цингэ задыхается от возмущения, кровь приливает к лицу. — Шэнь Цинцю! Серьезно?! — Конечно, шиди, — будто это не он только что предложил Лю Цингэ переодеться в просматриваемой насквозь оранжерее. — Внутри небольшой кабинет с ширмой. Можешь переодеться в нем. Уверяю тебя, это совершенно безопасно, я всегда так делаю. Можешь повесить свою одежду рядом с моей, этот шисюн не против. Еще хуже! Это вовсе не так убедительно, как думает Шэнь Цинцю. Разоблачиться там, где работает Шэнь Цинцю… Повесить собственные одеяния рядом с его, в такой беззастенчивой близости. Но в конце концов больше переодеться негде, а он не может отказать Шэнь Цинцю. — Хорошо, — сквозь зубы соглашается Лю Цингэ и по узкой, извилистой дорожке направляется к оранжерее. Войдя внутрь, словно окунается в поток теплого воздуха. Кажется, тут сотни и сотни растений всевозможных видов и размеров. В глазах рябит от головокружительного разнообразия цветов и оттенков. К счастью, он с легкостью находит кабинет — простая бумажная дверь отделяет его от забитого растениями павильона. Лю Цингэ сразу отмечает, что внутри гораздо темнее. Кажется, кабинет освещен лучами закатного солнца. А еще — ощутимо прохладнее. Вероятно, результат последних экспериментов Шэнь Цинцю с талисманами — тот увлеченно делился деталями, и хотя Лю Цингэ особо не вникал, представление, что это будет и как сработает, имел. «Надо не забыть поздравить Шэнь Цинцю», — отвлеченно думает Лю Цингэ. Талисман, способный контролировать одновременно свет и тепло — в высшей степени впечатляет! Кабинет обставлен весьма просто: невысокой столик с письменным прибором в ворохе свитков, разбросанные по полу подушки. Пара полок, доверху забитых результатами изысканий шисюна и, конечно же, втиснутая в угол простая складная ширма. Лю Цинге решительно направляется за ширму, отчаянно борясь с предательским румянцем. Увидев аккуратно висящие одеяния Шэнь Цинцю, проигрывает вчистую, не в силах отвести взгляд от декоративных наручей, тех самых, серебристых, расшитых узором из листьев бамбука, что обычно дивно оттеняют точеные пальцы и подчеркивают сводящую с ума грацию рук. Лю Цинге не стыдится признать: эти дразнящие движения не дают ему покоя ни днем, ни ночью. Смущенно отвернувшись, быстро переодевается. Кажется, дальше краснеть некуда, однако вешая собственные одежды вплотную к одеяниям Шэнь Цинцю, вновь ощущает, как кровь жарко приливает к лицу. Всего лишь висящие рядом тряпки, но, тем не менее, Лю Цингэ не может избавиться от ощущения сокровенной близости. Синий цвет Байчжань рядом с зеленым Цянцюнь смотрится непривычно, но совсем даже неплохо. Бросив последний взгляд, Лю Цингэ наконец-то направляется к Шэнь Цинцю. Ничуть не удивляется, застав того погруженным в работу. Стоя на коленях в грязи и с лопаткой в руке, Шэнь Цинцю сосредоточенно роет ямку. Голова его покрыта широкой плетеной шляпой, скрывающей длинные волосы, против обыкновения высоко заколотые. Шэнь Цинцю поднимает глаза, и сердце Лю Цинге трепещет от улыбки, наполовину скрытой прохладной тенью шляпы. — С возвращением, — приветствует Шэнь Цинцю. Лю Цингэ молча опускается на колени, пытаясь игнорировать кульбиты собственного сердца. Как может Шэнь Цинцю смотреть на него столь нежно? — Я вижу, одежда тебе в пору, — Шэнь Цинцю, отложив лопатку, оглядывает его с ног до головы. — Готов помогать? — М-хм, — подтверждает Лю Цингэ. Слова излишни. Шэнь Цинцю протягивает вторую лопатку (Лю Цингэ даже не заметил, когда тот извлек ее из мешочка цянкунь), явно приглашая начать. Лю Цингэ колеблется — он понятия не имеет, что от него требуется. Он же ничего не смыслит в садоводстве. Какой ширины нужна ямка? А какой глубины? К счастью, Шэнь Цинцю правильно понимает его затруднения. Он берет в руки лопатку: — Смотри, шиди, я покажу. И не тратя лишних слов начинает рыть. Лю Цингэ с облегчением понимает, что работа не требует особой точности: ямка слегка кривовата, глубина весьма приблизительна, но Шэнь Цинцю это, похоже, безразлично. Он продолжает копать, пока земля под лопатой не становится совсем черной и влажной. Довольный, Шэнь Цинцю отступает на шаг и кивает Лю Цингэ, приглашая попробовать. Тот, сосредоточившись, перехватывает лопатку поудобнее, собираясь начать. — Погоди, шиди, — внезапно останавливает его Шэнь Цинцю. С ловкостью фокусника извлекает откуда-то еще одну пару рабочих рукавиц и решительно вкладывает в ладонь Лю Цингэ. Тот замирает, каким-то непостижимым образом чувствуя тепло рук Шэнь Цинцю сквозь грубую ткань перчаток. — Сперва надень. Послушно натянув рукавицы, Лю Цингэ начинает копать яму под чутким надзором шисюна. Это совсем не тяжело — мягкая земля поддается легко. Выкопанная ямка почему-то овальная и вообще какая-то кривая, но Шэнь Цинцю этого в упор не видит. Наоборот, он хвалит: — Отлично, шиди! Я был уверен, что у тебя получится! Шэнь Цинцю осторожно, двумя руками, берет его спрятанную в рукавицу ладонь и нежно пожимает. О лучшей награде Лю Цингэ и мечтать не мог. Странное, волнующее томление вновь обжигает скулы румянцем. Он не отпускает Шэнь Цинцю, и тот тоже продолжает держать его за руку. Наконец, спустя еще одно невыразимо нежное пожатие, Шэнь Цинцю осторожно высвобождается, одаряя чарующей улыбкой. Развернувшись, указывает на цветочный горшок, вероятно, все время находившийся здесь. Цветы… э-э-э… фиолетовые? У них по четыре лепестка, и это все, что Лю Цингэ может сказать. Цветок может оказаться чем угодно, но уж точно не гортензией. Лю Цингэ в полной растерянности: может, попросить Шэнь Цинцю научить разбираться в цветах? Словно почувствовав его затруднение, Шэнь Цинцю улыбается. — Шиди интересно? Я знал, что тебе понравится, — голос Шэнь Цинцю струится в воздухе, мгновенно приобретая знакомые учительские нотки. Закусив губу, чтобы случайно не улыбнуться, Лю Цинге сосредоточенно внимает объяснениям. — Это сахарно-медовые фиалки. Они не богаты духовной силой, но лепестки и нектар насыщены природной сладостью. Их разводят как лакомство и добавляют к сладкой выпечке. Шэнь Цинцю снимает рукавицу и осторожно отщипывает два крупных лепестка. Протягивает сложенную лодочкой ладонь и беззаботно улыбается (Лю Цингэ знает, эта улыбка не даст ему покоя весь день и будет преследовать ночью, когда он в отчаянии попытается сосредоточиться на медитации). — Шиди хочет попробовать? Это очень вкусно. Лю Цингэ не особый любитель сладкого (уж по крайней мере не такой, как шисюн), но, тем не менее, согласно кивает, ожидая, что Шэнь Цинцю просто отдаст ему лепестки. Однако Шэнь Цинцю неторопливо подносит лакомство к его губам словно… собираясь кормить с рук? Это столь неожиданно и будоражаще бесстыдно, что пораженный Лю Цингэ резко отшатывается. Ничуть не смущенный, Шэнь Цинцю, вместо того, чтобы отстраниться на благопристойное расстояние, придвигается ближе. — Шиди позволит этому шисюну поухаживать за ним? — сладостно-горячо мурлычет Шэнь Цинцю. Глаза его полуприкрыты, зрачки едва виднеются из-под длинных ресниц. Лю Цингэ непроизвольно сглатывает, чувствуя, как по венам растекается что-то тягуче-расплавленное, золотистое и густое, как мед. Губы лишь слегка раздвигаются, но этого достаточно, чтобы Шэнь Цинцю нежно вложил меж них фиолетовые лепестки. Шокированный, Лю Цингэ плотно сжимает губы, а Шэнь Цинцю продолжает смотреть на него соблазняющим, сводящим с ума взглядом: — Ну как, шиди? Ощущение изысканной сладости на языке не идет ни в какое сравнение с потрясением Лю Цингэ. Да если бы он не знал лучше, мог бы подумать, Шэнь Цинцю пытается его обольстить. Этого не может быть (Потому что не может быть никогда! Он точно знает.), ведь Шэнь Цинцю никогда не проявлял заинтересованности в романтических отношениях. Многолетние ухаживания Юэ Цинъюаня так и не увенчались успехом, столкнувшись с полным безразличием владыки Цинцзин. Не говоря уже о том, сколь бесконечно наивен шисюн — непреложный факт! От тесных объятий до предложения повесить одежду рядом — очевидно же, что Шэнь Цинцю не осознает значения собственных действий. Владыка пика Цинцзин Шэнь Цинцю исключительно умен, но в личных отношениях невежественнее младшего ученика. — Ты! — коротко выдыхает Лю Цингэ. Лицо заливается краской и хмурится от смущения. — Что делаешь?! — Просто ухаживаю за тобой, — как ни в чем не бывало отвечает Шэнь Цинцю, будто не от его бесстыдного поведения Лю Цинге до сих пор не может прийти в себя. — Этот шисюн всего лишь выполняет свой долг. Так вот что это было? Ничего себе! Тёмное раздражение скручивает внутренности. Может, исполняя свой долг, он таким же образом заботится и о других боевых братьях и сестрах? Ведь Шэнь Цинцю старается восстановить хорошие отношения со всеми владыками пиков… А самые близкие отношения у него с владыкой пика… Лю Цингэ бледнеет. Может ли… Может ли Шэнь Цинцю обращаться подобным образом с Шан Цинхуа? Неужели Шан Цинхуа тоже удостаивается столь теплого приема? Да не может быть! Хотя… Невозможно отрицать весьма близких отношений этой парочки, а учитывая полное невежество Шэнь Цинцю в области приличий и еженедельные чаепития с владыкой Аньдин, не будет большим преувеличением предположить… — А ты… — кадык Лю Цингэ судорожно дергается. Он никогда не думал, что придется задавать вопрос, ответ на который так страшит, — и с другими тоже… Он даже не может внятно сформулировать, но, вероятно, все написано на лице, так как Шэнь Цинцю немедленно прекращает улыбаться. — Никогда. Камень, сдавивший грудь, трескается, и Лю Цингэ внутренне облегченно выдыхает. Запоздало понимает, сколь грубо и бестактно с его стороны предположить, будто Шэнь Цинцю ведет себя неподобающим образом со всеми подряд. Шисюн, конечно, невежественен, но не до такой же степени. — Прости. Я не хотел… — быстро произносит Лю Цингэ. Слова звучат фальшиво, он вздрагивает от собственного тона. Он всегда испытывал затруднения, принося извинения и пытаясь при этом звучать искренне. Неудивительно, что и это прозвучало нарочито. Мысли побежали, обгоняя друг дружку: то, что нельзя сказать, можно продемонстрировать, но он не хочет поступать неучтиво, бросая Шэнь Цинцю в одиночестве, пока бегает за подарком. Тут его озарило: облачная нефритовая ива все еще в мешочке цянкунь, и хотя этот подарок не был приобретен в знак извинения, он и так предназначался Шэнь Цинцю. Лю Цингэ мгновенно извлекает растение и ставит перед шисюном. — Это тебе. Шэнь Цинцю разочарованно вздыхает. Лю Цингэ накрывает волна паники, но прежде чем он успевает открыть рот, Шэнь Цинцю произносит: — Я благодарен за подарок, шиди, но… — Шэнь Цинцю застенчиво замолкает, явно подбирая слова, — я хотел, чтоб ты знал: я никогда не веду себя так ни с кем другим. Шиди… особенный. Сильная, изящная ладонь сжимает его руку, крепко, но не больно. Сознание Лю Цингэ плывет не от жары, а от искренних слов Шэнь Цинцю. Он особенный. Больше ни с кем Шэнь Цинцю так себя не ведет, только с ним — чувство собственной важности расцветает в груди. Лю Цингэ ощущает себя ребенком, не желающим делиться любимой игрушкой, и хотя Шэнь Цинцю не игрушка, и не его, описать это чувство лучше он не в силах. — Возьми, — настаивает он. — Это я… для тебя… Застенчивая улыбка расцветает на губах Шэнь Цинцю, щеки розовеют. Лю Цингэ приходится напрячь всю свою волю, чтобы не пялиться, и с огромным усилием он все же опускает глаза. — Тогда я принимаю этот подарок как знак внимания моего шиди, — Шэнь Цинцю совершенно очарователен в своей искренней благодарности, сам того не желая, наполняет огнем вены Лю Цингэ. «Моего шиди». — Продолжим? — М-гм. Прихватив лопатки и оставив размолвку позади, они, не торопясь, засаживают медово-сахарными фиалками всю делянку. Когда все закончено, сад уже утопает в золотистом свете заката. Длинные тени духовных деревьев лениво тянутся ко входу. Лю Цингэ молча протягивает Шэнь Цинцю руку, помогая встать, окидывает оценивающим взглядом результат их общих усилий. Они успели не так уж много, но Лю Цингэ распирает гордость. Ряды неровные, земля усыпана листьями и лепестками, угодившими под его сапоги, а некоторые стебли держатся далеко не так ровно, как раньше (тоже, конечно, благодаря ему). Несмотря на это, фиалки слегка покачиваются на легком ветерке. — Спасибо за помощь, — Шэнь Цинцю сжимает ладонь, и Лю Цингэ неосознанно отвечает на пожатие. С некоторым опозданием понимает, что Шэнь Цинцю так и не выпустил его руку (не то чтобы Лю Цингэ этим недоволен). — Такая помощь должна быть вознаграждена. Чего бы ты хотел? Опасный вопрос. Лю Цингэ с легкостью озвучит множество желаний: снова держать Шэнь Цинцю в объятьях, пропустить пальцы сквозь его волосы, нежно прижаться губами к его… — Ужин, — выдыхает он. Горло почему-то пересохло, приходится прокашляться, прежде чем продолжить. — Я бы хотел разделить с тобой трапезу. Это не слишком непристойное предложение, но лицо Лю Цингэ вновь ощущает жар. Им уже случалось ужинать вместе во время совместных миссий (огонь свечей в полумраке, тихий смех Шэнь Цинцю, тяжелый аромат пряностей в воздухе), но он никогда не решался пригласить сам. — Хорошо, — кивает Шэнь Цинцю, — давай сегодня поужинаем вместе. Мягкий голос Шэнь Цинцю струится в воздухе, точно мед. Держась за руки (шисюн не отпускает ладони), они выходят из сада.