сердце шепчет нежно / the heart shall speak softly

Лето сменяется осенью. Не успели оглянуться, и вот уже льдисто сверкающие горы Цанцюн укрываются пушистым снежным одеялом. Колкий зимний ветер обжигает кожу Лю Цингэ, принося пронизывающий холод. Но какое это имеет значение, если Шэнь Цинцю столь незамутненно счастлив? Глаза его искрятся радостью. Выпавший снег приносит с собой первую из тех пленительных улыбок, от которых у Лю Цингэ перехватывает дух. В эти дни они видятся чаще, деля друг с другом шичень за шиченем. Время тянется бесконечно, но пролетает слишком быстро. Большую часть они проводят в уютном тепле бамбуковой хижины, однако, похоже, Шэнь Цинцю предпочитает как можно дольше оставаться под открытым небом. Он часто приглашает Лю Цингэ прогуляться, по пути рассказывая о своих новых изысканиях. Его всегда интересно слушать. Лю Цингэ отлично знает, как часто высокоученый владыка Цинцзин столь глубоко погружается в собственные раздумья, что перестает откликаться, повергая в тихий ужас обеспокоенных учеников. Он также знает, что Шэнь Цинцю исключительно умен и способен держать в голове одновременно сотни идей и научных фактов, поэтических строф и мелодий. Если шисюн не откликается, значит, занят обдумыванием новой идеи, до которой никто, кроме владыки Цинцзин, додуматься не способен. Лю Цингэ давно понял: нужно лишь немного подождать и Шэнь Цинцю сам возвращается к реальности. Когда это наконец-то происходит, Лю Цингэ просто слушает, а иногда даже что-то предлагает. — Хм, как бы заставить обогревающий талисман работать дольше? — отстраненно бормочет Шэнь Цинцю, пока они вдвоем прогуливаются по заснеженной тропинке. Лю Цингэ мгновенно напрягается: совершенствующийся уровня Шэнь Цинцю не нуждается в обогревающих талисманах. — Ты замерз? При внимательном осмотре становится заметно, что Шэнь Цинцю одет по погоде. Вместо многочисленных слоев тончайшего шелка он укутан в более тяжелые, хоть и не менее роскошные, ткани. Быстрым движением Лю Цингэ берет шисюна за запястье. Почему-то меридианы того смещены и перепутаны. — Ты должен лучше следить за собой. — Ничего страшного, — Шэнь Цинцю пытается стряхнуть его руку, но Лю Цингэ чувствует, как тот дрожит от резкого порыва морозного ветра. — Это может оказаться полезным для учеников. Глупости. Шэнь Цинцю страдает от холода, но продолжает вести себя так, будто ни чуточки не мерзнет. Они здесь одни, и шисюн должен бы знать, что нет никакой нужды в притворстве. Внутренний голос Лю Цингэ сразу указывает на лицемерие: какое право он имеет требовать искренности от Шэнь Цинцю, когда сам глубоко скрывает собственную влюбленность? Однако они уже далеко углубились в лес, слишком поздно разворачиваться, чтобы одеть шисюна потеплее. Хотя… есть способ, и весьма простой (бесстыдство!), согреть его. Безуспешно пытаясь не краснеть, Лю Цингэ быстро развязывает пояс и снимает верхнюю накидку. Ветер полощет его белоснежные нижние одеяния. Он прекрасно может обойтись без нее, а Шэнь Цинцю явно нужнее. Лю Цингэ отлично контролирует температуру тела, холодная погода не причиняет особых неудобств. Шэнь Цинцю удивленно ахает, когда Лю Цингэ укутывает его собственной накидкой. В этот момент неизъяснимой близости (Лю Цингэ вдруг ощущает безмерное облегчение, оттого что ученикам запрещено ходить в эту часть леса, ведь, увидев его в нижнем облачении, а Шэнь Цинцю в накидке Байчжань, они могли сделать однозначно неверный вывод), он, игнорируя распекающий внутренний голос, обращается к стоящему перед ним шисюну с упрямым: — Тебе нужнее. Скулы Шэнь Цинцю покрываются румянцем, вероятно, от холода. Судорожно сглотнув, Лю Цингэ закрепляет накидку: — Надень. Шэнь Цинцю ненамного ниже Лю Цингэ, однако накидка велика: ворот свисает слишком низко, а подол едва ли не волочится по земле. Рукава тоже чересчур длинны — изящные руки тонут в гладкой ткани. Укутанный в синюю накидку Байчжань, Шэнь Цинцю выглядит… соблазнительно. Он прекрасен в весенне-зеленых цветах собственного пика, но в зимне-синих цветах Байчжань кажется… принадлежащим ему. — Спасибо, — Шэнь Цинцю мягко берет его за руки. Ладони совсем холодные, и обеспокоенный Лю Цингэ направляет в них теплый поток ци, одновременно стараясь осторожно разгладить перекрученные меридианы Шэнь Цинцю. — Пойдем домой, шиди. — М-гм, пойдем. Хоть Лю Цингэ и не сможет сосредоточиться на меридианах Шэнь Цинцю, пока они идут через рощу, он все же не выпускает руки шисюна и продолжает согревать его собственной ци. Но прежде чем вернуться в уютное тепло бамбуковой хижины, они останавливаются в саду. Защитное поле, которым Шэнь Цинцю окружил сад перед наступлением холодов, оказалось весьма действенным — едва войдя внутрь, оба ощущают, как обжигающий зимний ветер сменяется удушающей летней жарой. Шэнь Цинцю хотел сохранить в саду весеннюю погоду, а когда Лю Цингэ попытался уточнить, пустился в объяснения, что сначала необходимо пережить весну, а затем что-то о «консервации» сада в это время года… Лю Цингэ так ничего и не понял. Прислонившись к одному из столбов навеса у входа в сад, он выпускает руку Шэнь Цинцю и наблюдает, как тот неторопливо обходит грядки, заботливо проверяя дорогие сердцу растения. Последние несколько месяцев сад приобрел особое значение для них обоих. Этот самый навес построен его собственными руками. Шэнь Цинцю понадобились несколько, и Лю Цингэ не мог ему отказать. Довольный Шэнь Цинцю посадил вокруг ползучие растения: глицинии лавандовой любви и звездчато-благородный жасмин. «В честь моего дорогого шиди», — застенчиво сказал он тогда. Лю Цингэ никак не мог взять в толк, какое отношение к нему имеет глициния лавандовой любви, но на все вопросы Шэнь Цинцю только загадочно улыбался, смущенно прикрывая веером розовеющее лицо. Неподалеку высятся шпалеры для алмазно-красной клубники. Лю Цингэ собственными руками соорудил их в подарок Шэнь Цинцю. В благодарность шисюн не устает угощать его спелыми ягодами. Духовные персиковые деревья (саженцы Лю Цингэ раздобыл на одной из миссий) временно высажены чуть правее. Каким-то образом Шэнь Цинцю ухитряется выращивать великолепные, крупные и невероятно сладкие персики, сохранив деревца совсем маленькими. Рядом высажены еще несколько видов фруктовых деревьев. Может, Лю Цингэ даже построит новый навес, дабы защитить нежную зелень от палящих лучей летнего солнца. Плоские речные камни (тоже притащенные им) аккуратно выложены в соответствии со взыскательным вкусом Шэнь Цинцю. Шаговые дорожки все еще не завершены, надо будет поработать над ними. В центре сада высится основа будущего круглого павильона, пока всего лишь голый остов. Мелочи, но какое важное значение имеет каждая из них! Все незамысловатые строеньица подтверждают — это и его место тоже. Теперь это не просто сад Шэнь Цинцю — это их общее детище. Хотя и невозможно отрицать, что именно Шэнь Цинцю собрал и заботливо высадил цветы, деревья и травы — это Лю Цингэ раздобыл материалы и создал навесы и беседки, чтобы защитить хрупкую красоту и позволить саду цвести. Наклонившись, Лю Цингэ бережно срывает несколько лепестков медово-сахарной фиалки. Осторожно кладет на язык. Никогда он не любил сладостей, да и сейчас не особо, но этот вкус будит дорогие сердцу воспоминания. Мягкая улыбка, персиковые глаза. Грубая одежда и плетеная шляпа. Пальцы ощущают мягкость земли, а губы бархатную нежность лепестков. Наконец-то, убедившись, что в саду все в порядке, Шэнь Цинцю направляется к выходу. Укутанный во множество слоев, он, должно быть, страдает от жары, но даже не подумал скинуть хоть что-нибудь. («Не снял мою накидку», — проносится в голове Лю Цингэ.) В руке у него корзинка с фруктами — золотистые, без единого изъяна сливы. Тут, в саду, Шэнь Цинцю смотрит на него с привычной нежностью. В такие моменты образ величественного и неприступного владыки Цинцзин соскальзывает, как маска, обнажая яркую и страстную натуру. У Лю Цингэ захватывает дух, сердце пропускает удар. Очень мало кому доводится видеть Шэнь Цинцю таким! Может, только ему. Хотя… точно не ему одному — Шан Цинхуа каким-то загадочным образом теперь лучший друг Шэнь Цинцю, даром что сам шисюн такое категорически отрицает. — Все в полном порядке. А к чаю у нас сегодня сливы, — Шэнь Цинцю мягко берет его за руку. Лю Цингэ слегка сжимает пальцы (бережно, но твердо — не слишком крепко, просто успокаивающе), прежде чем переплести их со своими. — М-хм. Пойдем. Шэнь Цинцю пододвигается ближе, пока они выходят из сада. Тепло моментально растворяется, и обжигающий мороз вновь атакует их. Шэнь Цинцю дрожит и поплотнее запахивает накидку Лю Цингэ. Обратный путь протекает в уютном молчании, и только в бамбуковой хижине, когда Шэнь Цинцю разрезает золотистую сливу, Лю Цингэ внезапно осознает, что же Шэнь Цинцю сказал в лесу. «Пойдем домой, шиди». -------------------------------------------- То, что Шэнь Цинцю так и не вернул накидку, не ускользает от внимания Лю Цингэ. Конечно от него не убудет — полный шкаф накидок в цветах Байчжань, одной больше, одной меньше. Однако это наталкивает Лю Цингэ на мысль. Пускай Шэнь Цинцю хранит его одежду (сама идея, что Шэнь Цинцю хранит его накидку, может, даже иногда надевает, думая о Лю Цингэ, вызывает у того вихрь сложных чувств). Да если бы он был храбрее и не боялся нарушить приличия, то сам бы предложил Шэнь Цинцю носить ее! Однако же не это является важным. А важно то, что Шэнь Цинцю не должен мерзнуть. Зимы в Цанцюн, расположенной высоко в горах, исключительно суровые, а учитывая отравление Неисцелимым, Шэнь Цинцю наверняка испытывает немалые трудности, пытаясь согреться в холодные дни. Лю Цингэ находит решение. Буквально находит по пути в фамильное имение. Перед ним нежнорунный тигрокролик. Эти зверюги славятся великолепным мехом: мягким, пушистым и невероятно густым. Лишь благородные черные полосы украшают серебристо-белую шкуру, ни коричневый, ни серый не пачкают царственной элегантности. Однако, несмотря на невинное название, нежнорунный тигрокролик — это не только ценный мех, но и свирепый нрав, помноженный на огромную силу, гигантские когти и острые клыки. Многие смертные охотники и бессмертные заклинатели лишились жизни, пытаясь добыть его шкуру. Излишне говорить, что далеко не каждый император может позволить себе носить столь драгоценные меха. Ничтоже сумняшеся, Лю Цингэ решает добыть так удачно попавшегося зверя. Учуяв противника, нежнорунный тигрокролик издает чудовищный рев и атакует, нанося удар за ударом и целясь в горло. Разъяренно рычит и шипит, пока Лю Цингэ, уворачиваясь, выбирает подходящий момент, чтобы обезвредить и убить хищника, не повредив шкуры. Когти нежнорунного тигрокролика длиннее предплечья взрослого мужчины, а нрав достаточно злобен, чтобы соперничать с Лю Цинге в плохой день. Однако зверь не соперник богу войны Байчжань. После короткой схватки (чуть больше шичэня, вполне неплохо) тигрокролик испускает последний вздох. Он заваливается на спину, и Лю Цинге, тщательно удостоверившись, что зверь действительно мертв, наконец-то расслабляется. Взвалив тушу на плечо и радуясь нежданной (но бесценной) добыче, направляется в сторону имения Лю. ------------------------------------------------- Очередной визит домой прошел… неожиданно неплохо. Отец и матушка терпеливо дожидаются, пока он снимает шкуру со своего трофея, а затем его провожают в отдельную гостиную для перекрестного допроса. Простые вопросы, как и в другие его приезды. Ровно до того мига, как матушка опускает чашку с тихим, но от этого не менее выразительным звоном. Отец делает то же самое, и оба многозначительно замолкают. Отец постукивает пальцами по столу — знакомая привычка. — Скажи мне, сын мой, — матушка испытывающе смотрит в глаза, пытаясь найти ответ. Лю Цингэ отчаянно старается не отвести взгляд. — Твой охотничий трофей предназначен в дар? — Да. Это будет доупэн. Нет никакого смысла скрывать от родителей правду. Все равно они всегда точно знают, когда он лжет. Кроме того, у него нет никаких причин стесняться дружбы с Шэнь Цинцю. Напротив, он гордится! Гордится быть другом Шэнь Цинцю, гордится, что дарит тому подарки и помогает во всем. Конечно хотелось бы большего, но ему вполне достаточно, что они друзья, и Шэнь Цинцю приглашает его на Цинцзин для совместного времяпрепровождения. Постукивание по столу прекращается. Лю Цингэ бросает на отца удивленный взгляд. Сложив руки, тот ведет безмолвный диалог с матушкой. Происходит что-то непонятное, но Лю Цингэ никто не считает нужным что-либо объяснять. — Хм, — отец первым нарушает молчание, уставившись на сына столь же испытывающим взглядом, что и матушка. Видимо, увиденное полностью удовлетворяет его, так как постукивание по столу возобновляется в прежнем ритме. Губы растягиваются в тонкую линию. — В следующий раз приезжайте вдвоем. Странное требование. Даже очень странное. Неужели того, что он хочет сделать подарок боевому брату, достаточно, чтобы родители желали с тем познакомиться? — В следующий раз обязательно, — эхом откликается Лю Цингэ. Он вполне может привести Шэнь Цинцю, тот совсем недавно упоминал, что с удовольствием бы куда-нибудь съездил. «Сбить двух птиц одним камнем» — как сказал бы сам шисюн. Да и что, в конце концов, может случиться? Родители серьезно кивают, разговор окончен. В этот раз необычно короткий, и Лю Цингэ поспешно встает, не желая испытывать судьбу. Эти семейные допросы раньше никогда не заканчивались для него ничем хорошим. Наконец-то он может отдохнуть. Выйдя из гостиной, уже потянул за собой дверь, но матушка останавливает его властным жестом. — Подожди, — приказывает она. Лю Цингэ послушно замирает. — Завтра, прежде чем отправляться в город, зайди ко мне, я одолжу тебе доупэн. — Зачем? — недоуменно хмурит брови Лю Цингэ. Он не мерзнет, он же заклинатель с золотым ядром. Зачем ему одалживать матушкин доупэн? Матушка смотрит, будто он сморозил величайшую глупость. — Ты же собираешься заказать доупэн? Возьми за образец один из моих. Если подумать, очень здравое предложение. Без сомнения, Шэнь Цинцю благодарно примет что угодно, но Лю Цингэ хочет, чтобы шисюн с гордостью носил его подарок. Матушка одевается очень изысканно, вероятно, среди ее нарядов найдется что-то, Шэнь Цинцю подходящее. — М-гм, — соглашается он. В этот раз допрос уж точно окончен, и Лю Цингэ направляется в свои покои. Завтра его ожидает тяжелый день. Подклад доупэна будет из меха нежнорунного тигрокролика, а вот верхнюю ткань предстоит выбрать. Лю Цингэ вообще не разбирается в красивых вещах, но знает, что Шэнь Цинцю отдает предпочтение вышивке. Что бы заказать? Растительный узор? Одеяние должно быть удобным, не слишком легким, но и не избыточно тяжелым, в самый раз. Обуреваемый этими мыслями, Лю Цингэ готовится ко сну и, наконец улегшись, откладывает их на завтра. Воспоминания о сочащихся сладким соком ломтиках фруктов и зарумянившихся скулах, о персиковых глазах и ощущении мягкой земли под кончиками пальцев убаюкивают его, погружая в сладкую дрему. ------------------------------- По возвращении на Цянцюн Лю Цингэ первым делом отправляется навестить Шэнь Цинцю. В это раз он собирается не только очистить меридианы шисюна, но и вручить столь важный для него дар. При виде бамбуковой хижины позволяет себе улыбнуться, а стуча в дверь, безуспешно пытается вернуть безукоризненно невозмутимое выражение лица. Тишина. Нахмурившись, стучит еще раз, и снова ни единого движения в ответ. Против ожидания, дверь остается закрытой, и Шэнь Цинцю не возникает перед ним, сияя нежной улыбкой. Странно — день едва перевалил за половину, и у шисюна разгар рабочего дня. Судя по количеству праздношатающихся учеников, весьма странно на него поглядывающих, занятий у них сегодня вообще не было, а в сад владыка Цинцзин обычно отправляется куда как позже. Да и кроме того, Лю Цингэ совершенно точно знает, что Шэнь Цинцю дома — он чувствует свойственную шисюну ци. — Шэнь Цинцю? — зовет Лю Цингэ. Обычно шисюн, радуясь его приходу, открывает сразу или, по крайней мере, откликается, приглашая зайти, но сейчас Лю Цингэ уже довольно долго ждет и ничего не происходит. Беспокойство владыки Байчжань усиливается, и он нерешительно заявляет: — Я захожу. Очень хочется как следует пнуть дверь, но, обескураженный отсутствием Шэнь Цинцю, он не решается и осторожно поворачивает ручку. Дверь незаперта и распахивается от малейшего усилия. Несмотря на удивительно солнечный зимний день, в бамбуковой хижине темно, как ночью. Вероятно, Шэнь Цинцю воспользовался одним из собственных амулетов, хотя обычно его жилище залито светом. Лю Цингэ с трудом сдерживает рвущееся из груди беспокойство. Он заходит и, стараясь не шуметь, идет на ощущение такой знакомой ци. По мере приближения сердце падает куда-то вниз. Звук еле слышный, но для усиленного слуха заклинателя громче самого сильного рева. Хриплые вдохи и выдохи. Неужели это… В спешке Лю Цингэ распахивает дверь. В комнате темно, как в склепе, но он нестерпимо ясно видит все-все. — Шэнь Цинцю! Владыка Цинцзин выглядит так, что краше в гроб кладут, но все равно пытается встать, дабы приветствовать гостя как полагается, однако с трудом может поднять голову. Подскочив к кровати, Лю Цингэ нежно, но настойчиво укладывает его на подушку. То, как легко, без обычного упрямства Шэнь Цинцю позволяет это, увеличивает озабоченность Лю Цингэ во сто крат. — Шиди, — хрипит Шэнь Цинцю и, прокашлявшись, продолжает. — Этот мастер позорно проспал… — Ты болен, — заявляет Лю Цингэ. Нет смысла делать вид, что все как обычно. Внутренне Лю Цингэ ругается на чем свет стоит — с Неисцелимым, отравляющим меридианы, и невероятной чувствительностью к холоду в сочетании с любовью к долгим зимним прогулкам рано или поздно это должно было случиться. Шэнь Цинцю пытается отмахнуться, но Лю Цингэ не так-то просто сбить с толку: — Не отрицай. Ты принимаешь какие-то лекарства? — Э-э-э, да… — неуверенно признает Шэнь Цинцю, немного помолчав. Столь неубедительно, что Лю Цингэ едва ли не фыркает от этой жалкой попытки. — Со мной все в порядке. Звучало бы гораздо убедительнее, если при этом Шэнь Цинцю не стучал бы зубами под четырьмя одеялами и был способен подняться. Вздыхая, владыка Цинцзин, откинув одеяла, вновь пытается сесть, активирует у изголовья освещающий талисман. Лю Цингэ застывает на месте, дыхание застревает в груди. Шэнь Цинцю кутается в накидку, которую Лю Цингэ уже не чаял увидеть. Накидка не запахнута, но заметно, насколько она велика. Ворот свисает слишком низко, открывая нижние одеяния тончайшего шелка, а слишком длинные рукава болтаются дальше кистей рук. Это та самая накидка. Узнавание раскаленными искрами пробегает по позвоночнику. Сколь восхитительно снова увидеть Шэнь Цинцю в цветах Байчжань, завернутого в синюю ткань словно долгожданный подарок. Внезапно Лю Цингэ осознает скрытое значение — в одиночестве собственного дома, в момент наибольшей уязвимости Шэнь Цинцю находит утешение, кутаясь в его одежду. Из всех людей на свете именно Лю Цингэ дарит ему чувство защищенности и уверенности. Это неприлично, даже бесстыдно до невозможности, но Лю Цингэ внезапно осознает, что вместо обычного смущения его заливает горячей волной безграничной нежности. Он полюбил Шэнь Цинцю задолго до того, как съездил в фамильное имение, до того как они посадили вместе сад и даже до того как Шэнь Цинцю впервые угостил его клубникой, но каким-то непостижимым образом сейчас влюбляется еще сильнее. — Отдыхай, — сдавленно произносит Лю Цингэ. Сердце переполнено эмоциями, он прикрывает глаза, пытаясь успокоиться и не совершить какой-нибудь глупости. С нежностью, совсем не вяжущейся с образом бога войны Байчжань, он помогает Шэнь Цинцю лечь удобнее, заботливо укрывает всеми одеялами. Пустив тонкую нить ци, приглушает свет, пока комната не погружается во мрак. Берет руку Шэнь Цинцю и сжимает в своей, чуть ли не вздрагивая, коснувшись ткани рукава. Интересно, с чего бы это? Ведь раньше он носил эту самую накидку и в пир и в мир, не чувствуя никакой дрожи или нервозности. — Я останусь с тобой. — Я не хочу, чтобы ты заболел, — вяло сопротивляется Шэнь Цинцю, тем не менее даже не пытаясь высвободить руку. — Этот шисюн не хочет заразить своего шиди. Обидно, что для Шэнь Цинцю он всего лишь «шиди», но какое это имеет значение? Главное — его любимый шисюн дожен выздороветь. Богу войны Байчжань никогда не приходилось исполнять обязанности сиделки, но для Шэнь Цинцю он готов на все, что угодно. — Чепуха. Спи, — не выпуская руки Шэнь Цинцю, кладет вторую ладонь на его лоб. Тот полыхает, как в лихорадке, и Лю Цингэ озабоченно цыкает: — Ты весь горишь. Медленно, не торопясь, понижает температуру собственной ладони. Еще в бытность учеником, Лю Цингэ научился этому трюку, сейчас оказавшемуся весьма кстати. Шэнь Цинцю успокаивается, ресницы медленно опускаются. Другой рукой Лю Цингэ посылает ручеек собственной ци, согревая и успокаивая. Это срабатывает: Шэнь Цинцю млеет, члены его расслабляются, кажется, он тает, растекаясь по постели. Прежде чем палочка благовоний прогорает наполовину, Шэнь Цинцю крепко и спокойно спит, его дыхание — ровный ритм слабых вдохов и выдохов. Спустя какое-то время Лю Цингэ останавливает поток ци, но не двигается с места. Он сидит, не смыкая глаз, оберегая беспокойный сон Шэнь Цинцю. ---------------------------------------- — Шиди как раз вовремя, — говорит Шэнь Цинцю, будто Лю Цингэ не является каждый день в одно и то же время. Честно признаться, он понятия не имеет, как так получилось, что, окончательно отринув правила приличия, теперь приходит ежедневно (себя-то не обманешь, он оставался у постели Шэнь Цинцю на протяжении семи дней, а когда тот поправился, просто продолжил приходить ежедневно). Шэнь Цинцю протягивает руку, и Лю Цингэ, пристроившись рядом с владыкой Цинцзин, переплетает его пальцы со своими. Легко взмахнув веером, Шэнь Цинцю приглашает: — Я как раз собирался отправиться в сад. Пойдем? — Подожди. Шэнь Цинцю смотрит удивленно. Обычно они отправляются сразу же — солнечный день короток, и как бы ни были мощны освещающие талисманы, они не могли разогнать тьму зимних сумерек. — Я приготовил тебе подарок. — О, — легкое удивление на лице Шэнь Цинцю сменяется ослепительной улыбкой. — Не стоило беспокоиться. Лю Цингэ цыкает. Конечно же Шэнь Цинцю заслуживает подарки! — Закрой глаза, — командует он. Так вручить подарок гораздо проще, тем более что Шэнь Цинцю милостиво соглашается и театрально закрывает глаза, делая вид, что упал в обморок. «Притворщик», — с нежностью думает Лю Цингэ. С величайшей осторожностью Лю Цингэ извлекает тяжелый доупэн из мешочка цянкунь. Это великолепное одеяние, подбитое мехом нежнорунного тигрокролика, кипенно-белым с чернильными полосами. Верхняя часть сработана из лучшей парчи нежно-зеленого цвета, расшитой сверкающими на солнце лотосами. Естественно, это не какая-то заурядная ткань — для изготовления парчи взяли особые шелковые нити, собранные с цветков лотоса, цветущих в озере рядом с родовым поместьем Лю. Весьма не просто было собрать все необходимое (не говоря уже о том, чтобы разыскать мастеров, готовых выполнить столь сложный заказ в кратчайший срок), но оно того стоило! Лю Цингэ извлекает тончайшей работы веер из той же шелковой парчи — уж ему-то известно, как учёные любят, чтобы все подходило по цвету и материалу. В глубине души он понимает — это слишком шикарно для подарка боевому брату, но Шэнь Цинцю все равно нужен доупэн, а у Лю Цингэ как раз оказалась подходящая шкура… Кроме того, он обещал Шэнь Цинцю принести еще вееров, а Лю Цингэ — человек слова. Осторожно накидывает доупэн на плечи Шэнь Цинцю, неловко застегивает. Глаза Шэнь Цинцю округляются от удивления, и Лю Цингэ затаив дыхание наблюдает, как удивление сменяется восторгом. Руки Шэнь Цинцю погружаются в густой, пушистый мех, пальцы аккуратно прикасаются к драгоценной вышивке. Опустив край доупэна, Шэнь Цинцю порывисто хватает Лю Цинге за руки. — Шиди, — выдыхает Шэнь Цинцю. Глаза его горят, голос дрожит от восхищения. Он нежно пожимает руки Лю Цингэ. — Ты… И чем я заслужил такое счастье? Одним плавным движением Шэнь Цинцю бросается в объятья. Теплые руки обхватывают едва не упавшего от удивления Лю Цингэ. Это не первый раз, когда Шэнь Цинцю его обнимает (он никогда не забудет ту ночь после охоты на рыдающего каменного призрака, горячее тело Шэнь Цинцю и как болезненно-близки он были в тот миг), но, пожалуй, второй. Тело напрягается, неловко вздрагивая от неожиданной ласки. Шэнь Цинцю крепко прижимается к Лю Цингэ, льнет, как невероятно ласковый кот. Как можно ставить в вину Лю Цингэ его последующие действия, ведь он так долго этого желал, а сейчас Шэнь Цинцю явно показывает, что не против, значит, ничто не мешает Лю Цингэ… Он позволяет себе обхватить руками стройную фигуру, крепко обняв за талию. «Бесстыдство! Бесстыдство!» — верещит внутренний голос, но Лю Цингэ его игнорирует. Сейчас это намного проще, потому что Шэнь Цинцю со счастливым возгласом прижимается еще крепче. В этот миг все правила приличия кажутся глупостью, пустым звуком перед лицом такой разрушительной силы, как Шэнь Цинцю. — Буду беречь, как драгоценный дар, — обещает Шэнь Цинцю. Он слегка отстраняется и улыбается ярко и солнечно. Лю Цингэ хочет обнять его крепче, прижать так близко, чтобы тот услышал биение его сердца. Прекрасное лицо Шэнь Цинцю раскраснелось, и Лю Цингэ не может отвести глаз от такой красоты. — Позволь шисюну отблагодарить тебя. — Хорошо, — бормочет Лю Цингэ. Да он готов Шэнь Цинцю ноги мыть и воду пить! — Хорошо. Держась за руки, они направляются к саду. И хотя Шэнь Цинцю не снимает доупэн, щеки Лю Цингэ продолжают гореть.