Будущего нет

Рядовая квартира выглядела празднично. По столу разложены ложки и вилки из одного самого дорогого сервиза. Скатерть ажурная, белоснежная до идеальности похожа на свежий снег, который мягкими хлопьями опустился на крепкую дубовую столешницу. По телевизору громко играет балет, а на часах всего семь вечера. Только начинает пахнуть чем-то вкусным: кажется, это селёдка, купленная бабушкой у знакомой на рынке, ей в скором времени предстоит накрыться плотной шубой из варёных овощей. Часы тем временем тихо-тихо тикают: тик-так, тик-так. Андрей распрямляет слегка влажными ладонями штанины и укладывает руки на колени. Мама отказалась допускать его до приготовлений, а отец решил оставить сына и уйти за чем-то в гараж. Андрей в пол глаза рассматривает упаковку конфет, ещё не початую, и сглатывает слюну – хочется. Он точно знает, что они шоколадные и с небольшим количеством начинки – самые вкусные, мама всегда приносит их на праздник. На стенах развешаны медали, это Андрей стал призёром то там, то там. Семья им гордится и всегда ставит в пример, а двоюродные сёстры и братья закатывают глаза, вспоминая о нём. Весь он из себя идеальный, такого только на званые ужины в девятнадцатом веке приглашать. Андрей заглядывает под ёлку и мысленно даёт себе по затылку – нельзя так жаждать подарков, настоящий советский гражданин скромно обрадуется под бой курантов и отблагодарит родителей. Он попросил у них гитару и отцовские кассеты, на них первые рок-исполнители и тайно и горячо любимая Пугачёва. Родители новые интересы восприняли нейтрально-положительно: какая разница в чём, их сын всё равно лучший в любом деле. А Андрюша, ковыряя носком ботинка ковёр в прихожей, впервые раздумывал о побеге из дома, чтобы попасть на концерт "Машины времени". - Сынок, сходи, будь добр, за маслом в магазин, – мама ласково треплет Андрею волосы и даёт рубль. Он красивый, как новый совсем, теплеет в ладони и едва заметно блестит. Андрей потеплее одевается и выбегает в подъезд. Наконец-то у него получилось сбежать, подышать свежим воздухом, расправить плечи. Он выскакивает на улицу и прикрывает глаза. Здесь, у подъезда, хорошо зимой: ветер почти не задувает, а снег сияющими пушинками оседает на земле или козырьке. Холод заставляет поёжиться и поторопиться, до магазина ещё дойти нужно. Князев идёт как по линейке и не отводит взгляд от дорожки, протоптанной какой-то маленькой бабушкой. Возле оклеенной рекламками двери магазина стоит парень. Он курит и громко ходит, видно, замёрз. Андрея учили помогать людям, но он не представляет как, поэтому подходит ближе и неловко улыбается. - Тебе нужна помощь какая-нибудь? – парень чернявый и без нескольких передних зубов. Он тяжело смотрит в ответ, но всё равно понятно, что они ровесники. - Слушай, мне помощь бы не помешала, да вот только не твоя, – он затягивается и незаинтересованно отворачивается. - А чья? Я могу тебе что-нибудь тёплое вынести. - Эй, я понимаю, вас, юных коммуняк воспитывали добрыми, хорошими и прочее, прочее, прочее, меня, поверь, жизнь учила быть таким же, но я сам справлюсь, – он прищуривает глаза, гипнотизирует, и шумно падает на лавочку. - Я Андрей. Тебе холодно, да? - Миха. Знание моего имени не даёт тебе права продолжать доёбы, – Миша выкидывает бычок. – Я просил из согревающего что-то, но отказались. Непривычно мне в Питере вашем. - А ты откуда? – Андрей приземляется рядом и участливо чуть ли не в рот собеседнику лезет. - Я из Калифорнии. Джима Моррисона знаешь? Лично его видел, – Миша гордо улыбается и тянет руку. – Ладно, извини, друг, я правда растерялся, замёрз, потерялся и вспылил. - Для американца ты слишком хорошо русский знаешь, – Андрей отвечает на рукопожатие и улыбается. - Так у меня вся семья на русском говорит. Мы переехали просто когда-то, а я с рождения два языка учу, так что шпарю на обоих. А в Питер приехал на заработки и узнавать поближе ваш, коммунистический и близкий мне концепт. Мы-то рождество отметили уже, а у вас новый год ещё, – Миша вытер нос холодной курткой и громко чихнул. - А давай я попробую родителей уговорить, чтобы они тебя пустили? – Князев улыбался и надеялся, что новый знакомый, который так запал в сердце, согласится. - Можешь попробовать, но вряд ли выйдет. - У нас менталитет другой. Не бухти вообще, Мих, – Андрей щёлкает его по кончику носа и смеётся, когда угрожающий взгляд колет его в ответ. Они заходят в магазин, и продавщица, грузная и хамоватая женщина, злобно смотрит на Мишу. Прилавки почти пусты, это довольно частое явление, особенно под новый год, но масла среди стола изобилия не находится. Андрей вываливается на ледяную улицу и топает дальше – без масла домой могут не пустить и его. Они обсуждают всё на свете, пока обходят четвёртый магазин, а потом плавно утекают в музыку. Миша громко высказывается, чётко обозначает свою позицию и сильно машет руками, чуть, блин, в лицо не попадает, а когда слышит про столь любимую Аллочку, влезает на помёрзшее дерево и прыгает на крышу гаража дяди Вити, чтобы потом пробежать по ровному ряду таких же и сигануть с разбегу на землю. - Это панк-рок, Андрюх. Панк-рок! Вам в Питере его двигать надо, ты чё?! Такой город – это ж культура вся, а музыка – тоже культура. Мы с Сашкой уже группу создали, пока вы всем городом на жопе сидите, – Миша едва не пробил Князеву в лоб пару раз вытянутым указательным пальцем, а потом будто сдулся и молча пошёл вперёд. – Мы с ним переехать хотим, да не ладится ничего. И вообще, долго чапать нам до мечты, но ничего, доползём при надобности. Андрей улыбается и в порыве радости обнимает Мишку, подбородком залезая под воротник его тёплой, должно быть, импортной куртки. Они стоят под светом яркого фонарного столба, и кажется, что потеплела природа на пару градусов. Это здорово, потому что Миха давно задубел и мелко подрагивал под сильными порывами ветра. Масло находится в шестом магазине, даже сдача остаётся, но её придётся сохранить и передать маме. Миша на это хихикает и говорит что-то про разницу в менталитете, но не всё же этим можно оправдать, всё-таки странные эти американцы. За эту мысль Андрея пробивает патриотизмом и гордостью, а на сердце приятно теплеет, так что больше к непонятным эмоциям он не лезет, предпочитает вести друга домой с приподнятым настроением. Он вяло цепляет комочек снега и отправляет его в замешкавшегося Миху, а тот бесовски улыбается и швырает ответный шар. Андрей убегает, громко смеясь, перепрыгивает через сугробы и перелазит через заборы. Около подъезда его достигает акт несправедливости – снежный ком, местами даже подледеневший. Князева тянет прокомментировать, но он не привык использовать нецензурную брань, тем более, что отец, главный авторитет, всецело не одобрял подобное. - Миха, – Андрей сверкает глазами зло и наступает, отряхиваясь от снега. - Чего? – Миша даже не расстраивается, когда падает ледяной жопой в свежий снег под окном тёть Светы. Они смеются вместе уже в подъезде и тащатся к нужной двери. Андрей откашливается, просит Мишку встать за спиной и стучит. - Мам, это Миша. Он приехал из Америки. Я его встретил на улице, он очень замёрз. Можно ему у нас погреться? – мама удивлённо рассматривает чернявого Мишку, который на добрую голову выше её сына и пытается при этом спрятаться за его спиной. Женщину эта картина почему-то умиляет, так что против Миши она не имеет ничего. - Здравствуйте. Я Миша Горшенёв. - Пусть сидит. Ты масло-то купил? – она забирает заказ и удаляется на кухню, а Андрей втаскивает Миху в тёплую квартиру, здесь теперь легче дышится и совсем хорошо. Горшенёв задубевшими пальцами не может раздеться, ему приходится помочь, а потом вести греть руки и лицо под тёплой водой. Миша на ходу старается рассмотреть интерьер и едва шею не сворачивает на особо красивые картинки. - Это я нарисовал, кстати, – Мишка удивлённо распахивает глаза и любуется с новой силой, правда теперь Андреем. - Вау, это очень красиво, – Горшенёв, отогрев руки, осторожно трогает чёткие линии рисунка и улыбается. Весь оставшийся вечер они то дерутся, то громко спорят о чём-то, то весело шутят. Андрей бесконечно смеётся, а улыбка не сходит с губ. На бой курантов и последующее празднование решается Миху допустить – так сказал отец – все коммуняки такие любезные и гостеприимные – это уже со слов Миши. Князев на всякий случай больно ткнул друга в ребро и отвлёкся на блестящие конфеты, которые уже распаковали. - Они очень вкусные. - Я вообще к сладкому так, лишние деньги собираю и иду на концерт или, там, примочки для гитары покупаю, – Миша постукивает какой-то бит по колену. - Ты на гитаре умеешь? – Андрей восхищённо улыбается, конфеты отходят на второй план. - Умею, да. - Я на новый год попросил гитару. - Хвалю, приобщаешься к высокому, – Горшенёв его приобнимает и хлопает по плечу. Они в шутливой борьбе переплетаются конечностями, и сразу становится по-нужному тепло и уютно. Андрей посмеивается, переводит взгляд на Миху и не может его больше отвести. Друг отвлёкся на театральную постановку на телевизоре, у него в глазах засияли заинтересованные искорки, а рот приоткрылся. Страшно захотелось его поцеловать, но Князев отдёрнул себя – так не должно быть, так нельзя: он бравый комсомолец и не может нарушать законы своей страны. Он должен целовать милую девчонку, например, Алиску – старосту их класса. Но это же панк-рок, так почему бы... - Андрюш, помоги мне поставить тарелки на стол, – Андрей силой воли отводит взгляд и уносится на кухню. Щёки начинают полыхать, а глаза продолжают искрится восхищением. Он относит несколько пустых и с десяток заполненных тарелок на стол и старается всякий раз не смотреть на Мишку, который от театральной постановки так и не оторвался. Постепенно все рассаживаются. Мама раскладывает оливье и красивую, будто золотую картошку, припорошенную петрушкой и крупными кубиками соли. Андрей смотрит на Миху и поражается его счастливой улыбке: он будто не пил нормально долгие годы, пробираясь с караваном сквозь жаркую пустыню, а потом наткнулся на оазис. Леонид Брежнев уже прочитал свою речь, куранты заканчивали биение, Андрей смотрел на друга и желал увидеться с ним вновь, он поймал ответный взгляд и улыбнулся, тыкая Мишку сразу в два мягковатых, но страшно худых бочка. Они молниеносно уносятся в комнату, прихватив по паре бутербродов, и валятся на кровать. Миша рассказывает про Рождество, которое он всегда отмечает с Сашкой, и пожёвывает свежий батон с маслом. Андрей любуется и любуется, посмеивается и весело рассказывает о своей поездке в летний лагерь. Больше-то ему туда не поехать – взрослый совсем, но воспоминания хранятся тёплые, как костёр на последнем вечере. Они слышат увлечённые споры родителей и бабушки Андрея, а через секунду Миха заваливается на него с поцелуем. Может, у них в Америке с этим проще.. Андрей не в силах ему сопротивляться и обхватывает руками. Горшенёв целуется умело, отрывается и заглядывает в глаза, а там всё ещё только восхищение. - Андрюх, мне пора, я сегодня домой улетаю, – Князев заправляет короткую, чёрную прядку за ухо друга и поджимает губы. - Мих? А как мы... от вас можно позвонить? – все коммунистические догмы и законы становятся такими неважными, что Андрей даже удивляется на миг. - От меня нельзя, у нас с Сашкой и телефона нет. Мы с ним бомжуем, считай, как настоящие панки. Школу уже закончили, а поступить – не поступили, вот и сидим, кукуем, – Миша прислушивается к разговорам в гостиной и снова целует его, а пресловутые бабочки бешено бьются в клетке желудка, появляется чувство свободного падения, и в животе разливается тепло. - Ты меня бросаешь что ль, Миш? – Андрей с трудом отрывается, и на глазах его проступают слезинки. - Извини, мы с Сашкой хотим приехать в Питер летом. Просто жди меня, – все возможные возражения он перекрывает, снова влажно целуя, и встаёт с кровати. Уходить собирается. Андрей объясняет всё родителям, провожает друга до двери подъезда, крепко обнимает его и обещает нарисовать сотню таких же Миш в своём блокноте, но в виде вурдалаков, упырей и путников. Горшенёв улыбается, чмокает его кратко в губы и уносится вслед за снежинками к остановке. Андрей его дождётся, обязательно.