Будущего нет

Аэропорт шумный и разогретый, страшный жар исходит от всех людей разом, соединяется и бьёт волной. Тянет раздеться до футболки и семейных трусов, но там, за стенами, прохладный январь, и дороги готовят ловушки в виде гололёда, прикрытого снеговым одеялом. Самое приятное – из душного аэропорта выходить и вдыхать поры ледяного воздуха, а потом ждать такси в густой толпе. Миху потерять здесь трудно, но всё-таки возможно. Андрей озирается по сторонам и громко, взволнованно цокает: где ходит этот пятидесятилетний лоб – неизвестно. Такси почти приехало, наверное, застряло в плотной пробке на подъезде к выходу. Князев мысленно закатывает глаза и выдвигается на поиски, которые, впрочем, длятся недолго: Мишка обнаруживается рядом с мужчиной нерусской внешности, по-видимому, пытающегося доказать, что его услуги водителя самые лучшие в Питере. - Мих, пойдём скорее? – Горшенёв всё продолжает распинаться, говорит, что не может никто так хорошо водить, как этот перец рассказывает. Глупости всё, но ребёнок повеселел. – Миш, там такси уже подъехало. Ты ж так домой рвался. Это отрезвляет, и через секунду Миха уже следует за Андреем. Видок, надо сказать, у него интересный: почти полностью поседевшие волосы собраны в кичку, футболка с новомодной рок-группой, несмотря на вечную верность классике, джинсы и длинный кожаный плащ, даром что без провокационных надписей, в общем, стандартный советский рокер, который пояснит за культуру того времени, а потом берцами оприходует в случае несогласия с ним без весомых аргументов. Князев к нему в который раз присматривается, но наглядеться всё равно не может: Мишка поменялся, слишком сильно поменялся со времён реставрационки, но он всё такой же – идеально ему подходящий. - Андрюх, ты понимаешь, ё-моё, что это всё сложнее, да? Он же наебать нас пытался, вообще, честного, бравого рокера, понимаешь? – Миха негодовал и активно размахивал руками, рискуя зарядить себе же в глаз. Он сильно вдавался в эту тему, поэтому речь стала спутанной и не очень понятной. - Миш, да они всех обманывают, ты ж знаешь, помнишь, из Хабаровска, кажется, прилетали, повелись на такого – с ветерком и отбитыми жопами приехали, – Андрей улыбнулся мягче обычного и отвернулся к окну. Миха иногда мог страшно надоедать, поэтому небольшой отдых от его заумных сбивчивых речей – то, что доктор и сама душа прописали. У Горшенёва, кажется, закончились доводы на тему уже доказанной информации, и он приосанился, съехал вниз по спинке сиденья и начал разглядывать что-то в окне. Удивительно – что он мог там увидеть – обычное сероватое небо, пустые дома, обплёванные дворы и печальные люди, хотя Мишка всегда смотрел на мир по-другому. Андрей поглядывал на него, но старался не мешать себе отдыхать, а другу залипать в никуда. Такси тащилось долго и таки доехало до обычного дома в Купчино. Миха будто проснулся, схватил набитую спортивную сумку и помчался к парадной. Они быстро добрались до квартиры, молча помылись и ушли спать. Перелёт-таки высосал все соки.

***

Андрей очнулся к трём часам. Ветер из открытого окна надул мороз в комнате, а одеяло было скинуто на пол. Вставать пришлось быстро, надевать кофту и убегать из зоны заморозков в тёплую кухню. В гостиной на диване восседает Миша. Он хмурый, но домашний, даже милый по-своему, в ногах – Бобёр, большой шоколадного цвета кот с чёрной мордочкой. От такого сочетания невольно пробивает на улыбку, и Андрей думает, что всё было не зря, несмотря на всякие предрассудки. - Мих, давай поедем куда-нибудь? – и как-то забываются все концерты, туры, записи, только Мишка остаётся со своими длинными почти седыми локонами. - У тебя тур, – ну ничего себе, он помнит, Андрей посмеивается и думает, что немного позже можно про это поговорить. А у Миши в руках он видит старую видеокамеру и пуще лыбится, даже придурку пустоголовому всё понятно. - Ты видео с туров смотришь? – и интерес просыпается, потому что есть те кадры, которые и Князев не видел, не пересматривал. - С Америки, да. Америка стала для Андрея новым потрясением: он и не думал, что можно настолько переживать за кого-то и его же существование почти игнорировать. С Мишкой там было совсем невозможно, да он и сам это понимал, а душа всё равно рвалась. Горшенёв всегда выглядел измученным и страдающим, а интерес у него вызывало примерно ничего. Вот и болталась эта сероватая капризная тень по автобусу, пока остальные круто время проводили. Ренегат тогда рядом оказался, с ним проще было, но как-то больно, неприятно было Мишу кидать, оставлять с самим собой. А он к себе не пускал без срачей. - А чего с Америки-то? – Андрей сглатывает противный комок в горле и пытается улыбку вернуть. - Вот тогда ахуенно было, понимаешь, да? Все поняли, что дело плохо и не подходили, а я варился, думал, хорошо время провёл, – это не обвинение, но плохо всё равно. - Мишка, тогда не было никак. Америку эту стараюсь и в кошмарах не видеть, так что давай лучше другое что-нибудь. Горшенёв уже камеру убирает и тянет на руки Бобра, гладит, целует в красивую шёрстку, а потом от волосков отплёвывается. Кот к нему ластится и мурчит громко так, протяжно. Андрей в непонятных чувствах идёт на кухню, наливает чай с имбирём и садится на табуретку с маленькой подушечкой. В этой квартире они стараются не селить обиды и грусть, но иногда при взгляде на будто потерявшего что-то важное Миху хочется взвыть и спросить: за что, почему, что не так, Мишк? Андрей не спрашивает, разумеется, он пьёт чай и ждёт Мишу, который обязательно придёт и солнечно улыбнётся, как тогда в реставрационке. Может быть, тогда они поймут, что с этим делать.