Будущего нет

Миша сел на драный матрас и тяжело вздохнул: не сказать, что его поступок настолько ужасен, но определённые муки совести всё-таки истязали несчастного. Андрей не был таким же, как сверстники, этим зацепил, а дальше стоило только закрыть глаза.

***

В двадцать лет Миха повидал многое: концерты, пьяные дебоши, героин. Самой главной его страстью навсегда оставалась музыка, но иногда она благосклонно подпускала к себе те или иные любови. Горшенёв многое уважал, во многое верил и вообще молодцом продолжал быть, а потом истосковался по трамвайной романтике. Он сел на махину с самым длинным маршрутом и засмотрелся на улицу в окне. Красивый пейзаж, по-своему необычный, хотя и простой совсем. Люди заходили и выходили, у всех ведь свои дела, на которые нужно долго ехать по извечно одинаковой дороге. А Миша бездумно сидел на мягком сиденье и не представлял, где выйти, куда идти. Сказочное ощущение, которое было по-глупости забыто из-за бесконечных вопросов. Их группу никто не хотел видеть на трезвую, но нужно было пробиваться, а когда об этом думаешь, не хочется вовсе доезжать до куда-нибудь. Двери снова распахнулись, впуская порывы ветра и толпу. Из самой её гущи вырвалось яркое нечто. Пацан пробежал мимо бабушек и упал на сиденье напротив Миши. Лицо озаряла такая светлая и яркая улыбка, что невольно случилось залипнуть. Он выглядел как стандартный подросток, от которого Горшенёв не далеко ушёл, но отличался тем временем очень сильно. Свободой без всяких ограничений почти воняло, аж глаза от удовольствия прикрывались: о такой жизни Миха и говорил когда-то Шуркам, их группа и есть отросток этого, вонючий и отмудоханный. Ужасно хотелось почувствовать себя таким же, поучаствовать в акте счастья и юности, которая, по ощущениям, давно уже утекла. Время бежало, может быть, пацан скоро пойдёт рассказывать маме, что получил очередные страницы кровавых лебедей. Миша схватил из-за плеча гитару и слишком порывисто вынул её из чехла. - Пластмассовый мир победил, макет оказался сильней, последний кораблик остыл, последний фонарик устал, а в горле сопят комья воспоминаний. О-о, моя оборона, – начало припева Миха проорал самым низким и хриплым голосом, на который был способен. Дух удивительного юношеского максимализма никогда в нём не утихал, но, кажется, именно сейчас он был вдохновлён на полную. Пацан усмехнулся и также громко завторил ему. Вместе они наловили взглядов сердитых старушек и выбежали из трамвая. Колкое, как снег в мороз, ощущение не спешило проходить. - Я Андрей, круто вышло, хорошо играешь, – почему-то комплимент именно от него согрел душу. - Я Миха, – непонятно было, что ожидать от, кажется, школьника теперь, когда вокруг улица и дома, а не узкие стенки советского трамвая. - В какой школе учишься? - Я из училища ушёл недавно, какая школа, сейчас всё время на группу уходит, понимаешь, да? – Андрей, кажется, заинтересовался и теперь выглядел по-детски смешным, Миша из этого периода вырос, но скорее увы, чем слава богу. - Тебе двадцать? Мне шестнадцать, тоже в училище пойду, а что за группа? – пацан смотрел как-то по-особенному, может быть, Горшерёву только казалось, но многообещающее ощущение охватило его. - Панк-рок играем, но тексты хуёвые, таланта у нас стихоплётного нет, ё-моё, – Андрей взволнованно вытащил из сумки потрёпанную тетрадь и пихнул в руки Миши. Заляпанные местами и измятые повсеместно листы украшались щедро и красиво, рисунками и стишками, которые волей-неволей к себе притягивали. Нужный мотив сам полился полноводной рекой, а гитарист уже счастливо улыбался. Вот оно, нашёл. – Ты свободен? Когда ты свободен? Хочешь к нам в группу? Андрей засмеялся и закивал, а потом они и о времени договорились.

***

Вечер, часов, кажется, девять. Миха улыбается и курит, оплачивая последними деньгами несколько конфет в безвкусных обёртках. Он суёт их Андрею и уносится в сторону сгнившего заката, пока мелкий не понимает, какого, собственно, произошло. Улица не пустая, как в песне Цоя, но удивительно легко дышать. Людей меньше, чем в дневное время, а оставшиеся – милые старички, которые стараются больше взглядов кидать именно на своих спутников. Миха оглядывается и Питер будто впервые видит, с Князем все по-другому выглядит и ощущается, наверное. - Мих, ты чего? Я сигарет просил, – мелочь его быстро догоняет и бритой башкой сияет. - Лысым мальчикам нельзя курить, ё-моё, я тебе говорил уже, – юношеская шутливость – вечный теперь атрибут, главное – не просрать её где-нибудь в бесконечных подворотнях. - Лысым рокерам курить можно, Мих, ну ёпт, – Андрей хмурится и из кармана пытается мельком пачку вынуть, но сигарета там последняя – с этим просто так не смириться. - А ты не рокер, на самом деле, так, шпана, – Миша ту самую, перевёрнутую, забирает и задумчиво отводит взгляд. - Да? Тогда пой лесника без сказки – выйдет социальщина для профсоюзов, вперёд, – Князев тычет фак и убегает к скамейке, он, видимо, своё сказал. Мелкий манипулятор, но и Миха часто так поступает. - Да на, держи, придурок, ё-моё, – Горшенёв смотрит на гордую моську и понимает, что сигареты тут не хватит. Извиняться что ли, а за что? – Ты группе нужен, не шпана ты, нет, хуйню сморозил, Андрюх, ё-моё. Князев весело смеётся, выхватывает сигарету и уносится в глубину дворов. За ним приходится бежать, скакать почти. Миша хватает вора за шиворот, но отпускает тут же. Андрей счастливый, улыбка до ушей, больших и оттопыренных, целует его и воняет дешёвым табаком. Что теперь делать – непонятно. Отталкивать мелкого от себя не хочется, Миха жмётся ближе, за волосы хватает и кусается. - У меня три по географии, – зацелованный, неловкий, но довольный Андрей жуёт распухшую губу и играется костяшками. - Удивил, ебать, двойку исправил?

***

Мише пришлось долго и уверенно убеждать Князевых, что их сынок в надёжных руках, нагло, в общем, пиздеть, потому что его, в мозолях от гитары и синяках от шприцов, руки совсем не те, которым можно доверять. Может быть, желание вымолить для мелкого немного свободного времени после концерта было невероятной силы – непонятно, но Сергей потрепал чадо по высветленным теперь волосам и разрешил. Андрей вылетел из дома со счастливым видом и новой расписной кофтой. Серьга в ухе радостно колыхалась, а жизнь ощущалась легче и светлей. Нестерпимо хотелось что-нибудь спиздануть, чтобы выразить восхищение какое-то детское этим обликом, но Мишка приобнял и молча потащился в сторону клубешника. Им предстояло выступить и набухаться, потому что Князевы отпустили сынка на ночь, не зная, что создатель группы – почти бомж. Андрей зажал Горшенёва в гримёрке голодно поцеловаться и довольный, видимо, ждал чего-то где-то ночью, а Миха тёр лоб и думал. Он почти не выпил сегодня, хотя водку предлагали бесплатно, на это повелись все, особенно мелкий. Сильно бушующий максимализм заставил его напиться в слюни и нагло виснуть на несчастных, а потом и засосать их пытаться. Миша стоически выдержал и потащил безмозглую мелочь спать к Шуре домой. Бухать хотелось, наверное, так же, как уколоться, но забытое после ухода из дома чувство ответственности за кого-то крепко держало его в тисках. Балунова послать за дозой – идея глупая и скорее вызовет драку. Пришлось заливаться портвейном, больше похожем, однако, на мочу, зато по-панковски. Кровать была одна, и совсем уж стыдно было забирать её у хозяина или пьяного малолетки, поэтому к утру вдоволь напившийся Миша исчез.

***

Андрей пинал листья около реставрационного училища, в которое поступил не так давно. Он чувствовал себя и без этого вполне успешно, будучи вторым солистом и писателем группы, набирающей популярность. Но мама настаивала и просила, а ей нельзя отказывать. Князев улыбался будущим одногруппникам и ждал конкретного человека с пивом и гитарой за пазухой. Миша обещал бежать по первому зову, так что теперь расплачивался. Сутулая фигура с заразительной улыбкой вывернула из-за угла. Горшенёв курил и запивал каким-то соком. Андрей подлетел к другу и порывисто его обнял. - Ну чё ты, Мих? - Не усложняем, ё-моё, – в целом, такой ответ удовлетворил.