Будущего нет

Вспоминается только хлопнувшая дверь и сжатый до судороги кулак. Миша в который раз уходит на сухие питерские улицы, когда накатывает, сердце словно сжимается в последний раз, и хочется добить, по-детски причинить такую же боль. Пугает Андрей. Он ведь всегда был рядом, поддерживал, если ткнуть в происходящее лицом, по волосам гладил, а теперь ушёл и не переживает будто бы, словно им и порознь неплохо. Но Михе плохо, очень, и он почти уверен, что жизнь его уверенно движется к концу – страшиться стоит только последнего взгляда в глаза Сашки перед холодными и чёрными – Смерти. Бухать стыдно, совесть глупым лисёнком сжимается вокруг шеи и щекочет кончиком хвоста нос. "Милая моя, прости, что я дурак такой". Но извинения не лезут, а водка – вполне неплохо. В тот момент выбор уже сделан: процесс самоуничтожения активирован.

***

Тодд не доставляет былой радости, он выпивает все соки, пусть и остаётся едва ли не детской мечтой. Мишка, маленький и смешной, хотел бы попрыгать на сцене с настоящей бритвой, холодным оружием, способным убить, Михаил Юрьевич хочет только напиться до беспамятства, погрызть бывшему другу сердце его счастливое от всей души и свернуться смиренной кошкой в лесу перед кончиной. Муся всегда ему рада: готовит свежие блинчики, улыбается милой улыбкой и греет у своего бока, как нашкодившего кота или щеночка, который притащился обратно к хозяину замаливать грехи. На неё больно смотреть. Женщина будто стареет вместе с сыном и не может оградить себя от его же демонов, пожирающих нагло и уверенно. А отчий дом всё такой же родной, но слёзы наворачиваются при взгляде на обои и частицы старой мебели, всё напоминает о былом: о счастье, о юности, об Андрюхе. - Ну чего ты, Мишут? – Татьяна улыбается и мягкой рукой волосы поседевшие перебирает, руки её уставшие подрагивают и тормозят временами, словно боятся упустить, не верят в существование человека, лежащего под их властью. - Мусь, я не понимаю, почему он ушёл-то, ё-моё? Хочется, понимаешь, да, побольнее ему сделать, чтобы понял, что я чувствую, – она не кричит и не ругается, этим с самого детства выводила на слёзы стыда, раскаяния и подлинной грусти. - Это же ты его кинул, сынок, ушёл в Тодд, а Андрюша другого хотел, всё в жизни бывает. - Но мы же друзьями были столько лет: и в огонь, и в воду, а он, – поражало, насколько Миша остался ребёнком, верящим в вечную дружбу и постоянные компромиссы. - Ну извинись, Мишут, раз ты так. - Не буду, он сам начал, – ох, принесёт это ему только плохое, материнское-то сердце чует. А Миха идёт по серой улице привычного Питера и не чувствует чего-то сверхъестественного, но без Андрея мир опустел внезапно и скоропостижно. Похороны, однако, не были такими уж весёлыми и дорогими.

***

Кровью подкрашенные лепестки незабудки удивляют, но не так сильно, как могли бы. Горшенёв клянётся в своей ненависти и заливает водкой, в ярости трезвонит Балу и Чаче и рыдает им в трубки. Ренегат кричит про готовность к концерту и убегает в гримёрку. Миша подсаживается к местному пьянице на лавочку и сладко надирается спиртякой вместе с ним. На сцену его тащат грустным, провонявшим и полностью не готовым. Песни петь приходится, за двоих даже, без Андрюхи трудно и хочется выкашлять лёгкие, смывая дранные лепестки в унитаз. В машине хорошо, но жарко и душно. Горло дерёт, голова ноет, страх окутывает. Незабудка всё лезет наружу и пытается что-то объяснить покоцанному разуму. Миша от неё отплёвывается и обиженно закрывает глаза. "Ненавижу, я его ненавижу, предатель, недруг, Иуда". Больно, до смерти и слёз больно.

***

Он говорит "Береги себя" и уходит, будто ничего между ними не было, будто не друзья они совсем. Горшенёв задыхается долбанными бутонами и начинает считать дни до смерти. Встреча с ней будет приятной, сомнений нет. Сердце громко трепыхается в груди, и хочется ненавидеть виновника торжества, но не можется – любить бы его и никогда от себя не отпускать. В этой сказке, кажется, нет счастливого конца, а по сему и бояться нечего. Миша честно звонит, и они разговаривают, такие друг от друга теперь далёкие. Больно от этого расстояния. "Андрюх, а я тебя всё это время ненавидел и незабудками кашлял, понимаешь, да?" Он понимает, но, как и прежде, не сильно интересуется. Старушка Смерть громко шаркает у порога своей длинной сухой тростью и неловко кряхтит, устала ждать, бедняжка. Её одежда – несчастное тряпьё, чёрные лохмотья – вот она настоящий панк, а не эти ваши. Миха ей улыбается и просит ещё пару минут, которые тянутся уже пару десятков. Последний звонок старому другу, завуалированное прощание с Шуркой, долгие объятия с Олей и дочкой – это всё стало ужасно важным в финальных кадрах фильма о великих похождениях Горшка. Дом пустеет, а лёгкие наполняются. "Я ведь больше его не ненавижу, почему?" Но цветы говорят лишь знаками, незабудки клянутся в истинной любви, знать бы ещё об этом. Старушка стучится в дверь и просит спускаться, с ним она, от чего-то мила. Миша ставит точку в своём глупом раскаянии перед Андреем и выходит на холодную улицу. - Ну привет, – Смерть лукаво поглядывает и молча ведёт за собой. Ну вот и всё.