Лучший нянь в мире заклинателей

             Уютная и красивая беседка открывала вид на город, распростёртый под длинной мраморной лестницей Башни Золотого Карпа. Деревянное основание и крыша были оплетены лозами и повсюду усыпаны разными цветами, не только пионами. Дорожка, которая вела к этой уединённой беседке, была с боков выделена кустами, на которых тоже росли бутоны разных цветов. Красота и приятный запах на вкус Сичэня. Излишняя пёстрость и приторная удушливость на вкус Минцзюэ. У них была определённая причина прибытия сюда. Первый и последний раз они видели малыша Цзинь на церемонии празднования его первого срока рождения. Третий названый брат пригласил их, предложив поближе увидеть его сына. Они оба согласились. Когда старшие братья пришли, Ляньфан-цзунь уже ждал их на скамейке, с нежной улыбкой качая на руках младенца. Как иронично, что он был младшим из их Триады, но первым и пока что единственным обзавёлся и женой, и ребёнком. — Извините, братья, что не могу поприветствовать вас, как подобает, — неловко улыбнулся Гуанъяо. — Руки заняты. — В этом нет нужды, А-Яо, — поспешил его успокоить Сичэнь и тут же расплылся в широкой улыбке, подходя ближе. — Кто это тут у нас? Наконец-то я могу как следует разглядеть твоё милейшее личико, малыш. — Я едва смог забрать А-Суна на прогулку, — усмехнулся Гуанъяо с едва слышной ноткой горечи под напускным весельем. — Цинь Су заметно ослабла здоровьем после родов и недавно заболела. Пока с ней возится лекарь, я решил провести время с сыном. Няньки ни в какую не хотели отпускать его со мной. Они не верят, что я умею обращаться с детьми. Пока Первый Нефрит вовсю ворковал и крутился вокруг младенца, Минцзюэ предпочёл опереться плечом на колонну беседки в шаге-двух от братьев и не приближаться вплотную. Он не доверял Гуанъяо, но и Гуанъяо тоже чувствовал себя с ним не очень комфортно, опасался. Эдакие взаимные настороженность и неприязнь. Вряд ли молодой отец будет рад подпустить его к своему самому ценному сокровищу. Чифэн-цзунь не удивился бы, если б третий названый брат пригласил его исключительно из вежливости или по просьбе Сичэня. Однако Минцзюэ был вынужден согласиться с тем, что няни относились к Санди предвзято. Во время кампании он видел, как Мэн Яо подобрал ребёнка и успокоил его. Его названый брат вполне был способен справиться. То, что он не спешил потискать младенца, не значило, что он не был заинтересован. Минцзюэ с большим удовольствием всматривался в его черты лица, чувствуя небольшой прилив настроения, которое было отнюдь не на высоте от того, что ему пришлось прибыть в Ланьлин Цзинь. Этот очаровательный ребёнок стоил того, чтобы находиться в этом тошном месте. Ничего особенного в младенце не было, если объективно. На самом деле все младенцы были в общих чертах абсолютно одинаковы: крохотные клювики носов, пухлые щёки, выпяченные губы, тельце в складках. Однако Минцзюэ всё равно не мог не любоваться тем, как крошечные пальчики мяли пелёнки и плед, в которые малыш был завёрнут, какие забавные звуки он издавал, с каким любопытством его глазёнки осматривали всё, что могли охватить с такой скудной свободой движения. Большие глазёнки, явно отцовские. Широко распахнутые, выразительные, моргали невинно едва заметными ресничками. Когда малыш встретился с ним внимательным и любопытным взглядом, будто в удивлении приоткрыв беззубый рот, Чифэн-цзунь едва удержал улыбку. Идиллия разрушилась несколькими мгновениями позже, когда малыш истошно заревел и начал брыкаться, размахивая руками и размазывая ими киноварь на лбу. Минцзюэ поморщился, закрыв глаза. Он ещё в детстве, после рождения Хуайсана, со временем научился не испытывать отвращения к детскому плачу, но громкие звуки резали ему по ушам и нервам. Только бы этот плач не спровоцировал у него мигрень, которая и так уже стала регулярно его посещать и даже, казалось, учащалась. — А-Сун, малыш, что случилось? — засуетился Гуанъяо. — Тише, тише. Ляньфан-цзунь начал перебирать в голове возможные варианты. Его сын не мог плакать от голода, потому что его покормили совсем недавно. Никакого характерного запаха и влаги на пелёнках не было, так что он не мог плакать от дискомфорта и мокроты́. Гуанъяо покрутил перед ним погремушку-барабанчик, но и это не успокоило младенческий вой. Если мальчик испытывал какую-то внутреннюю боль, то он ничем не мог помочь. Ляньфан-цзунь знал, что у детей бывают колики, например. Ребёнок не успокаивался ни игрушками, ни покачиванием, ни ласковым голосом, ни попыткой Сичэня спеть. Цзинь Жусун отчаянно махал ручками, иногда вытягивая их вперёд. Возможно, он просился к маме? — А-Яо... Мне кажется, что малыш тянется к Дагэ, — заметил Первый Нефрит. — С чего ты взял, что он именно тянется ко мне? — фыркнул Чифэн-цзунь. — Возможно, он испугался меня и требует, чтобы я ушёл. — Мы не узнаем, пока не попробуем. Что в этом страшного? Просто подойди, Минцзюэ-сюн, чего ты врос в беседку? — беззлобно проворчал Цзэу-цзюнь, непривычно повышая голос, чтоб его было слышно через отчаянный плач. Минцзюэ снова посмотрел на ребёнка, затем перевёл взгляд на третьего названого брата. Ему точно не показалось, что руки Гуанъяо на мгновение крепче сжались вокруг кокона из пелёнок. Чёрт возьми, почему его глаза выглядели такими настороженными, как у испуганного зверька? Когда-то Сичэнь, сейчас Гуанъяо. Оба взъерошились так, будто он когда-либо был замечен за нападением на детей. Хотя... Если бы у Минцзюэ был ребёнок, смог бы он, не тратя ни секунды на раздумия, разрешить третьему названому брату приблизиться или коснуться? Он сомневался. После такого вывода раздражение потухло. Ляньфан-цзунь спохватился, вернув на лицо уверенность, лёгкую улыбку и безмятежность... Насколько это было возможно, когда левое ухо рисковало оглохнуть. Он чуть развернулся на скамье вместе с сыном в сторону старшего брата, как бы приглашая. Первый Нефрит сел на соседнюю лавочку, чтобы не мешать. Как только Минцзюэ подошёл, Цзинь Жусун перестал плакать так громко, но продолжил махать ручонками. Чифэн-цзунь нерешительно протянул руку, и его указательный палец тут же был цепко схвачен крошечными пальчиками. Мальчик тут же успокоился и начал с каким-то лепетом и ауканьем мять и ощупывать палец с таким энтузиазмом, как будто он был самой лучшей и интересной игрушкой. Гуанъяо наблюдал за этим в равной степени и с облегчением, и с удивлением. Сичэнь улыбался и выглядел, как воплощение фразы: «Я же говорил». Младенец, быстро наигравшись с пальцем, сунул его в рот и принялся грызть. — Я думаю, у него скоро начнут прорезаться зубы, — заметил Чифэн-цзунь, не препятствуя действиям малыша. Он сказал это настолько мягким тоном, что оба брата обратили внимание на старшего. Это было самое безмятежное, мягкое и приветливое выражение лица Минцзюэ, которое они когда-либо видели. Одно взаимодействие с ребёнком заставило лицо посветлеть, а вечную хмурость — разгладиться. Во взгляде на младенца плескалось столько нежности и тепла, что в них можно было утонуть. Цзэу-цзюнь был уверен, что, если бы здесь не присутствовал третий брат, Дагэ бы точно улыбнулся. Когда Цзинь Жусун вдоволь набаловался и отпустил свою живую «игрушку», Минцзюэ не удержался и ласково ткнул пальцем ему в нос. Когда ребёнок заливисто рассмеялся, уголок губ мужчины всё же дёрнулся вверх. Однако, как только Чифэн-цзунь убрал руку и выпрямился, чтобы отойти, мальчик снова захныкал, угрожая новой истерикой, и вытянул ручонки вверх. — Похоже, А-Сун хочет, чтобы ты взял его на руки, Дагэ, — снова вмешался Сичэнь, внутренне явно веселясь. Он обратил внимание на Санди. — Здесь не о чем волноваться, А-Яо. Минцзюэ-сюн не уронит его. «Как будто дело только в этом», — мысленно усмехнулся Чифэн-цзунь. — Ты как всегда прав, Эргэ, — смиренно улыбнулся Ляньфан-цзунь, протягивая сына старшему брату и стараясь не выдать напряжения. Минцзюэ аккуратно взял ребёнка на руки, уложив его голову на сгиб локтя, и сел с ним на лавочку, на освобождённое Первым Нефритом место. Цзинь Жусун успокоился, довольный выполненным требованием, и продолжил во все глаза таращиться на Чифэн-цзуня, периодически сжимая в кулачке его пряди волос или трогая ткань одежды. Ляньфан-цзунь наблюдал за этим, пребывая в смешанных чувствах. Удивление от того, как сильно ребёнок заинтересовался Минцзюэ, даже некая зависть, что малыш предпочёл рукам отца руки незнакомого мужчины и только после этого успокоился. Даже к Цзэу-цзюню, солнечному свету и добру во плоти, Цзинь Жусун не тянулся с таким отчаянием. Не меньшее удивление вызвало у Гуанъяо и поведение Минцзюэ, так кардинально изменившееся, стоило ему посмотреть на ребёнка и прикоснуться к нему. Мэн Яо глубоко в душе всегда хотел, чтобы его собственный отец смотрел на него с такой же теплотой, с какой Чифэн-цзунь смотрел, не отрывая взгляда, на чужого малыша. И насколько этот взгляд отличался от того, тяжёлого и острого, как сабля, с которым Дагэ обычно смотрел на него... На самом деле, со стороны Ляньфан-цзуня, Минцзюэ сейчас выглядел так, словно едва удерживался от улыбки, глупого воркования с ребёнком и превращения в умиленную лужу. В это время Первый Нефрит уже расплылся в умиленную и улыбающуюся лужу, глядя на старшего брата едва ли не слезящимися глазами. Подсознательную настороженность Гуанъяо и беспокойство за сына успокоило то, что Минцзюэ, по всей видимости, действительно хорошо обращался с детьми и, более того, выглядел таким защитным, когда держал ребёнка на руках, словно был бы готов сражаться за него до смерти. Цзинь Жусун через несколько минут уснул. Он сжал кулачки, как котёнок лапки, и мирно посапывал через приоткрытый рот, немного повернув лицо к груди его временной няньки. Минцзюэ полюбовался им ещё немного и медленно, чтобы не потревожить и не разбудить, встал, осторожно передавая ребёнка Ляньфан-цзуню. Гуанъяо понёс сына домой, прошептав, что скоро вернётся для беседы с назваными братьями. — А-Хуань, прекрати уже проедать во мне дыру этим умиляющимся взглядом, — проворчал чуть покрасневший Минцзюэ, сложив руки на груди. Сичэнь, тихо и довольно посмеиваясь, погладил его выше локтя, словно успокаивая или утешая, и уткнулся лбом в плечо.