И Пошло Всё Прахом

Муторная выдаётся неделя. Неделя долгих разглядываний заключенной или стальной стены за ее плечами. Мария начинает сходить с ума. Хотя нет. Она почти сошла с ума, потому что по некой, одному богу известной, безумной причине охрана занимает все ее расписание. Каждый грёбаный день она здесь. За стенами камеры проходят учебные курсы, на которых очень желательно присутствовать, но в то время, как другие получают реальные задания, учатся азам работы на летучем корабле, она вынуждена протирать штаны на дежурстве. Даже оскорбительно по отношению к ней. Мария начинает искать информацию о заключенной, чтобы развлечь себя и чтобы мозг не загнил окончательно. (Это не связано с ее любопытством. Конечно, нет) Не то чтобы были результаты. Ее уровню допуска к секретной безопасности не доступно ничего, кроме имени (Наталья Альяновна Романова) и журнала с общим временем пребывания заключенной на геликарриере. Но даже в этих записях есть пробелы. Журнал отслеживает время, когда Романову выводят из камеры, но когда Мария пытается выведать место, куда девушку забирают, ее снова блокируют. Охранница испытывает искушение взломать чертову систему, но не то чтобы она славится хакерскими навыками. И при таких бешеных темпах личностного роста вряд ли хоть чем-нибудь прославится. Другим охранникам известно примерно столько же, сколько и ей (ничего), и им запрещено обсуждать дежурство. От ситуации желваки ходят ходуном, Мария почти жалеет, что не вернулась в армию, на поле боя. Почти. По крайней мере, Щ.И.Т. ценит ее за то, что она задает вопросы. Но, черт возьми, получение в ответ какой-то херни, а не информации, не на шутку выводит из себя. В конце концов Мария, получив только дырку от бублика и плохое настроение, сдается, и когда входит в камеру заключенной, уже находится в плохом расположении духа, прежде чем Романова успевает повлиять на него. Хотя у Марии складывается впечатление, что она все равно уже наскучила девушке. Романова даже не шевельнулась, когда Мария заняла свое стульчик в камере. Это слегка огорчает, потому что, по крайней мере, попытки вывести ее на эмоции развлекали. Агент Щ.И.Т.а не в силах себе представить, каково днями напролет сидеть в скучных стенах камеры, не видеть ничего, кроме грубых нелюбимых охранников, отказывающихся с тобой взаимодействовать. Когда Наталья приходит в сознание, то не понимает, где находится. Если определять по ощущениям, то здесь холодно, даже слишком холодно. Но это не сильно сужает количество возможных вариантов местонахождения, потому что девушка более чем привыкла за жизнь просыпаться продрогшей до костей. Мысли, туманные и аморфные, как облака, неуловимым потоком кружатся в голове. Первая же, которая кристаллизуется, - это осознание того, что все тело изнывает от боли. Спина, шея, плечи и грудная клетка болят так, будто она тренировалась двенадцать часов, а потом ещё и не растянулась должным образом. Но боль в туловище – ничто, по сравнению с адской, просто запредельной болью в голове. Рыжеволосая пробует открыть глаза, но свет бьёт в них с такой силой, что она едва удерживается от рвоты. Благодаря инстинктам, Наталье удается определить, что в комнате есть кто-то ещё, но вот кто? Вероятно, кто-то из охранников, и она надеется, что не та девушка с карими умными глазами. По непонятной, но бесящей причине Наталье хочется сохранить крупицы достоинства перед той, кто глядит непреклонно, но не враждебно, слишком сильно сжимает ствол пистолета и фыркает подобно быку, когда дразнишь. Она охраняет ее большую половину недели, но Наталья не просыпалась ещё при брюнетке после «сеансов». Пока только другие охранники наблюдали, как она пытается прийти в себя после маленькой тележки медикаментов. Девушка прижимает ладони к глазам, остро ощущая вездесущие синяки на висках, и украдкой бросает взгляд на место охранника. Черт. Это точно она. Как ее звали? Трудно вспомнить из-за неослабевающей боли в голове, тем более что имя она слышала лишь приглушённо через дверь своей камеры (камера уже все больше походит на клетку). Так как же ее звали? Агент Миллс? Ну нет. Вариант Агент Хелл всплывает в голове, и хотя он кажется исключительно подходящим, фамилия не может быть такой. В какой-то момент становится все равно. Сейчас фамилия не имеет никакого значения. Когда Наталья начинает говорить, голос звучит хрипло и надтреснуто. Этот факт наряду с легким звоном в ушах наводят девушку на мысль, что пару часов назад приходилось долго и громко кричать. Она ни черта не может вспомнить и просто концентрируется на том, чтобы выровнять тон: - Можешь сказать им выключить свет? Заключенная почти неживая, даже голос неживой, померкший и слабый. Мария слегка занервничала и долго смотрит на Романову, прежде чем встает и направляется к двери. Она не знает, почему выполняет просьбу девушки, но кроме той жвачки, Романова ее больше ни о чем не просила. Мария прижимается спиной к стене и не сводит глаз с девушки. Одной рукой открывает дверь и приказывает вырубить свет. Не то что бы у нее была власть над другими охранниками, но их нерешительность и мельтешение раздражают. Девушка на секунду отворачивается, кидает на парней суровый взгляд и жёстко и четко повторяет приказ. Когда свет гаснет, Мария закрывает дверь и, прислонившись к стене, стоит на месте. Курок в руке направлен прямо на кровать. Сейчас горит лишь аварийная лампа и глаза девушки ещё некоторое время привыкают к полумраку. Темнота мгновенно навеивает на мысли, что Романова нападет в следующую секунду, но более твердый, хоть и тихий внутренний голос подсказывает о маловероятности опасений. Волнение все же не унимается. Наталье до конца не верится, что свет действительно выключен. Она ожидала ещё одного краткого, саркастического замечания о том, что девушка всего лишь охранница, да и не собирается выполнять легкомысленные, подозрительные просьбы, либо холодного игнорирования. Несколько долгих мгновений рыжеволосая просто охвачена сладостным чувством облегчения, боль больше не давит на черепную коробку, норовя расколоть на двое. Но вскоре другие болевые ощущения в туловище заполняют появившийся пробел, не давая расслабиться. Обычно она пытается оправиться после «сеансов» в тишине, но сейчас ей нужно отвлечься, любое отвлечение. Рискуя вынудить свою охранницу включить свет, Наталья решает снова разговорить (подразнить) ее. - Теперь все, что нам нужно, это парочка свечей и бутылка шампанского. - Мечтай дальше, Романова. Мария остаётся стоять на месте, хотя глаза уже привыкли к слабому красному освещению. Она может разглядеть заключённую на койке: все ещё едва двигается. Голос такой же безжизненный. Мария хмурится, крепче сжимая пистолет. Звучание своей фамилии в устах агента действует Наталье на нервы. Даже в темноте она бросает на брюнетку свирепый взгляд. От движений искры нещадно бьют в голову, выбивая дыхание из груди, но она даже не пытается подумать и поволноваться об этом заранее. - Поздравляю. Ты наконец-то выучила мою фамилию. Но это не даёт тебе права называть меня по ней. – Огрызается девушка. Слова рыжеволосой - как пощечина, и Мария даже не понимает, почему. Она не отвечает. Охранница отходит от стены и возвращается на свое место. Сидеть надоело, но ничего не остаётся, кроме как вытянуть ноги перед собой и смотреть вперёд, как и делала всю неделю. Никакого ответа. Просто идеально, думает Наталья. Как она собирается отвлечься от ноющих ощущений в теле и медленно возвращающихся воспоминаний о последних двенадцати или около того часах, если даже не может сыграть в игры разума с единственным доступным ей человеком? Наталья полагает, что сама виновата в срыве. Но после того, как они обращались с ней, будто со зверем в клетке в течение недель, кто будет винить ее за то, что и вести себя начала наподобие? Наталья медленно выдыхает – компромисс между сохранением невозмутимости и разочарованным вздохом, который так норовит вырваться, – и переворачивается на кровати. Все еще жутко холодно и неудобно, но, по крайней мере, если лежать лицом к стене, не придется смотреть на силуэт охранника в темноте. Мария ловит себя на том, что хмуро вглядывается в спину Романовой, гнев немного утихает. Она наклоняется вперед, направляя курок вниз, на землю. - Мигрень? - спрашивает охранница, когда не улавливает признаков того, что Романова будет поворачиваться обратно. Нотки теплоты в голосе охранницы шокируют. Она спрашивает без мягкости, но сухость и лаконичность, которые Наталья слышала всю прошлую неделю, куда менее отчётливы. Либо дружелюбность и крупицу сочувствия голосу придает мушка пистолета, направленная не на жизненно важные органы, а на стальной пол. (Наталья всегда может определить, когда находится под прицелом, а когда нет, даже находясь спиной к стрелку) Также это первый раз, когда разговор начинает не заключенная, а агент. Наталья с любопытством отвечает: - Не считая всего остального, да. Взгляд Марии скользит вверх, к красной точке в углу помещения, где находится камера видеонаблюдения. Естественно, здесь есть и другие, но эта повешена в это место по очевидной причине дать знать, что они всегда под наблюдением. - Тебе что-то дали? - Мария все равно спрашивает, отказываясь аккуратно подбирать другие вопросы. Она не слепая. Эти синяки уже давно должны были изменить цвет, заживая, но они абсолютно свежие неделю спустя. Наталья почти смеется. Она могла бы реально рассмеяться, если бы ребра болели не так сильно. - Мне дали много чего, но, скорее всего, не все из этого предназначено помочь. Мария мало что может ответить, или, тем более, сделать. Она все ещё не понимает происходящего: зачем она здесь и почему здесь Романова? Такое чувство, что все это игра, и девушка не знает, за какую шахматную фигурку ее держат. Через мгновение Мария встает и направляется к двери. Она игнорирует вопросительные и неодобрительные взгляды, которые бросают другие охранники, и когда возвращается в камеру, в руках у нее бутылка воды. Брюнетка держит пистолет наготове, подходя к койке на расстоянии вытянутой руки и ожидая, пока Романова повернётся. В течение нескольких долгих секунд Наталья может только с недоверием смотреть на протянутую бутылку. Часть ее хочет схватить ее и осушить на одном дыхании, но другая кричит «ловушка». В конце концов, жажда берет верх, девушка берет бутылку, стараясь не показывать своего безумного желания попить. - А есть что покрепче? - Наталья начинает шутить, но все же меняет тон, прежде чем охранница может передумать и забрать сосуд. – Спасибо. – Добавляет, стараясь звучать максимально небрежно. Мария кивает, отходя на несколько шагов назад и не сводя глаз с Натальи. - Я не посвящена в то, где они хранят припасы, так что увы. Несмотря на все старания, голос Марии звучит напряженно. Половина ее готова к тому, что о своих действиях придется сожалеть. Подобное строго запрещено, но в то же время ее никто не останавливал. Странно это все. Наталья отвинчивает крышку бутылки, с удовлетворением отмечая, что она была плотно запечатана. Значит, шансы в ее пользу и это на самом деле простая вода. Девушка делает большой глоток. Прохлада неописуемо приятно растекается по пересохшему горлу, но, хотя жидкость комнатной температуры, мурашки от холода пробегаются по телу. Кажется, мороз въелся до костей, и ей никогда не удастся согреться. Хочется испить все до дна, но девушка знает, что если не притормозить – простудится в два счёта. Заставляя себя пить маленькими глотками, она изучает лицо охранницы. Глаза достаточно хорошо приспособились к тусклому освещению, чтобы различить малейший намек на неуверенность брюнетки. Наталья решает попытать счастья более мягким, искренним тоном. - Итак, ты выяснила мое имя, скажи мне свое. Серьезно, она не может продолжать думать о ней как об «охраннице». Даже не как о «привлекательной охраннице» (она позволила себе подумать о подобном никнейме только один или два раза) - Полагаю, это справедливо. - говорит Мария, но затем также предполагает, что на в ее работе нет понятия «справедливо». Девушка на мгновение задумывается, аукнутся ли ей в будущем нарушенные правила. Если ей следовало лучше знать и если она будет лучше знать, когда поймёт, что заключенная выслеживает ее по инициалам, в случае если выберется отсюда. Если. - Агент Мария Хилл. Хилл. Точно. Не Хелл. В этом больше смысла. - Хочешь, чтобы я так тебя называла? - С чего бы тебе меня как-то называть? - спрашивает Мария, звуча слегка озадаченно. Наталья перебирает в голове варианты ответа, забавляясь. Они варьируются от похабных («Хочу знать, какое имя выкрикивать в постели») до угрожающих («Хочу знать, какое имя высекут на твоем надгробии»), прежде чем решается на святую простоту. Безобидность и естественность подходят их разговорам пока что больше всего. Сегодня самый длинный диалог, который когда-либо удавался. - Сейчас я обращаюсь к вам, охранникам, как «Эта», «Этот» и «Другой». Должен быть попроще способ отделять вас друг от друга. - А ты не очень изобретательна с прозвищами, да? – Возможно, фраза была бы полноценным поддразниванием в другой жизни, где Мария не держит рыжеволосую под прицелом. Сейчас же она звучит сухо и резко, не так, как намеревалось. Наталья слегка усмехается и тут же жалеет об этом, когда мышцы грудной клетки протестуют. Она надеется, что темнота в полной мере скрыла содрогание. - Псевдонимы - да. Прозвища – нет. Как насчет просто «Хилл»? - Не думаю, что это имеет большое значение, и не думаю, что тебя особо волнует, что я предпочитаю, - подмечает Мария. Ей не хочется снова садиться, поэтому она прислоняется спиной к стене. Во всяком случае, так у нее лучший обзор. Мысли не перестают крутится в голове. Нет абсолютно никакой причины, по которой слова должны ужалить, но они жалят, и попытка проанализировать почему, только заставляет голову Натальи пульсировать. Хочется спросить, что произвело на Хилл такое впечатление, но просто не хватает сил. Девушка вместо этого огрызается: - Отлично, забудь, что я спросила. Прозвучало слишком обидчиво, Наталья в курсе, но она чувствует себя слишком нехорошо, чтобы беспокоиться. - Да, давай просто «Хилл». – говорит Мария, после того, как просто долго наблюдала за Романовой. Она замечает в дыхании девушки лёгкую заминку, которой раньше не было и почти ненавидит себя за это. Значит, она слишком пристально наблюдает за девушкой, значит, что-то произошло во время ее отсутствия, и Мария даже не собирается останавливаться и думать, почему она чувствует себя ответственной. Она всего лишь охранница.