И Пошло Всё Прахом

На следующий день отвратительное настроение Марии не сильно улучшилось. По дороге в камеру охранники странно на нее смотрят, но от комментариев воздерживаются, провожая хмуроватым взглядом, когда она заходит, а «Другой» выходит. В помещении снова горит свет. Девушка получила лишь предупреждение за свои действия, ничего серьезного. Вот только она не знает, предупредительное письмо показалось пустяковым из-за того, что ей все равно, или из-за того, что оно таким и подразумевалось? Во всяком случае, в камере теперь светло, и Мария пытается сохранить невозмутимое выражение лица, когда подходит к кровати и пробегается взглядом по Романовой. — Мигрень прошла? При звуке голоса Хилл глаза Натальи резко распахиваются. Они горят огнем безумия и мрака, что не предвещает ничего хорошего. — ≪Кто ты?! Не подходи ко мне!≫, — отчаяние и злость наполняют голос до краёв. Мария не понимает ни слова, но тон, от которого кровь стынет в жилах, вкладывает в них определенный смысл. Девушка напрягается всем телом и пистолет, который в кои-то веки не был направлен на рыжеволосую с начала смены, моментально нацелен на нее. Эти глаза. Они не видят ее. И чтобы там они не видели, всё плохо. — Английский, Романова. — требует Мария, нарочно используя ее фамилию. В голове Натальи борются два голоса. Один, кажется, совсем рядом — почти у уха — мягкий, твердящий успокоиться, сосредоточиться, говорить по-английски, помнить, где она находится. Другой же значительно громче, который всегда отдается эхом в далёких детских воспоминаниях, пропитан гневом и жестокостью, вселяет страх. Он твердит «≪Борись! ≫», «Не сдавайся! Выживай! ≫». Девушка ногой выбивает пистолет нападающего и быстро возвращается в исходную позицию. Не перестает двигаться, дабы не стать лёгкой мишенью в маленькой комнатушке. Мария теряет пистолет еще до того, как успевает опомнится. Типичная глупая ошибка, и даже нет времени выругаться по этому поводу. Но шанс выплюнуть пару французских предоставляется, когда Наталья наносит удар за ударом, загоняя и прижимая к стене. Хилл пытается дать отпор, но кулаки встречают только воздух, а если и попадают куда-то — остаются незамеченными. Все, что брюнетка может сделать, это лишь крепко вцепиться в девушку и попытаться оттеснить — едва ли получается. И Мария делает единственное, что приходит на ум: бьёт головой. В глазах Натальи взрываются искры, когда она, пошатываясь, врезается в стену. Девушка захлёбывается кровью при попытке вдохнуть, алая жидкость нещадно хлещет из носа. Как только раскаленная добела вспышка боли утихает, она внезапно замечает, что теперь может мыслить гораздо яснее. Ничего не понятно. С ней проделывали здесь множество неприятных вещей, но за все недели пребывания ни разу не наносили побоев. Наталья отрывает взгляд от своих окровавленных рук и с удивлением лицезрит охранницу, стоящую перед ней, растрепанную и ошеломленную. — Хилл, какого хрена?! — рыжеволосая захлебывается, безуспешно стараясь остановить кровотечение руками. Слова выводят Марию из немого шока, она содрогается и шепчет: — Блядь. Мария не понимает вспыхнувшего в груди чувства вины, учитывая, что ее сейчас легко могли убить, брюнетка не сомневается в этом ни на секунду. Как бы это ее не волновало, голоса в наушнике в срочном порядке требуют доложить статус. Она их игнорирует. Ближе подходит к Наталье и почти протягивает руку к ее лицу и поврежденному носу, но тут же останавливается, опасаясь, что Романова набросится. — Хилл, доложить свой статус. Черный отряд, приготовьтесь выдвигаться. — Нет! — Мария молниеносно активирует наушник. — Ситуация под контролем. Оставайтесь на местах. Другой рукой агент роется в карманах, пытаясь отыскать пачку салфеток, которую куда-то засунула ранее. В наушнике раздается приказ не предпринимать действий, но вопросы о ее положении идут один за другим. Мария дрожащими пальцами вытаскивает девайс. — Сядь. — Говорит Мария заключенной, кивая в сторону койки. Затем колеблется, но все же тише добавляет, — Пожалуйста? Садиться — последнее, что будет делать Наталья. Она, покачиваясь, прислоняется к стене и пытается соориентироваться (что трудно сделать, когда кровь обильной струёй течет сквозь пальцы и стекает по задней стенке горла, вызывая лёгкую тошноту). Ее сознание проносится через ворох смутных нечётких воспоминаний. Девушка не может сказать, являются ли туманные образы, что всплывают перед глазами, свежими запечатлениями или давними. Приснились ли, остались от галлюцинаций или реальны. Мужчины с тяжелыми кулаками и оглушающими баритонами. Снайперская винтовка в собственных руках, направленная на гражданскую толпу. Женщины в лабораторных халатах, суетящиеся вокруг нее и подготавливающие бессчётное количество ледяных стерильных инструментов. И реки крови, длиннее Нила, которые нормальный человек не в силах себе представить. Боль и водород мыслей вновь сводят с ума, крадя здравомыслие, но рыжеволосая знает, что должна держать себя в руках. Агент Хилл ведет переговоры по внутренней связи с просьбой не вмешиваться. «Ситуация под контролем»? Наталья не может уловить смысл предложения. — «Ситуация»? Какая «ситуация»? Что, черт возьми, произошло? Мария обреченно вздыхает, когда Наталья игнорирует приказ, и долго изучает ее, прежде чем легонько себе кивнуть. Инстинкт молит немедля подойти к заключенной, но прежде она ставит пистолет на предохранитель и вынимает пули. Только после этого приближается. — Ты была не в себе. — тихо отвечает девушка, подходя на расстоянии вытянутой руки. Внезапная атака и удушение отняли много сил. Когда Мария протягивает салфетки, рука не так тверда, как хотелось бы. Но непреклонный настрой очевиден, и либо Наталья возьмёт салфетки и позаботится о себе сама, либо Мария сделает это вместо нее. — Не знаю, за кого ты меня принимала, но я бы не хотела знать, что ты собиралась с ними сделать. - Марии удается казаться спокойной, голос мягок и люди, смотрящие видеокамеры, ничего не слышат. Это то, чего боялась Наталья. Сегодня не первый раз, когда она теряет разум и контроль, но последний случай был много лет назад. Или совсем недавно? Она не помнит. После того, что с ней сделали, у девушки ощущение, что воспоминания выкачали, перемесили, пропустили через блендер и засунули обратно. Ее действительность теряет смысл день ото дня. Очень дезориентирует, когда произошедшее в трехлетнем возрасте помнишь так ясно, будто оно случилось пару секунд назад, но утро больше похоже на обрывчатый фрагмент сна, который мгновенно забываешь после пробуждения. Данную ситуацию можно объяснить так: она «была не в себе», и сделала то, чего теперь вообще не помнит. С другой стороны, в своей легендарной карьере допросов Наталья подвергалась даже газовому освещению, так что ни за что не примет слова охранницы за чистую монету. Но с носа все ещё капает, так что рыжеволосая сдается, беря салфетки и хлюпаясь на место охранника. Прижимание чистой мягкой материи к распухшему носу помогает успокоиться, и голос звучит также ровно, как и у Хилл, хотя и с ноткой стали и отчуждённости, когда она спрашивает: — Что именно я сделала? — Напала на меня. — сухо отвечает Мария. Она искренне удивлена тем, насколько убийственно опасной была Наталья во время атаки. Есть стойкое чувство того, что повезло остаться в живых. В крови не улёгся до конца адреналин и она, наверняка, пока просто не чувствует той дюжины синяков, которые образуются под униформой. — Не знаю русского, поэтому не могу сказать, в чем состояло твое видение. Наталья кивает в сторону камеры на потолке. — И Старший Брат не велел тебе записать мой трёп? — Попытка беззаботно пошутить проваливается; сейчас в груди мечутся слишком тяжёлые и мрачные чувства. Рыжеволосая понижает голос для следующего вопроса, стараясь говорить настолько тихо, чтобы диктофон ничего не уловил. — Я сделала тебе больно? — девушка смотрит в сторону. Вопрос застает Марию врасплох, она несколько долгих секунд смотрит на заключённую сверху вниз, прежде чем присесть на корточки перед ней. Хилл не спеша протягивает руку, беря салфетку из пачки. Движения осторожные и аккуратные, дабы не спугнуть лёгкое доверие — Бывало и хуже. К тому же я сегодня единственная, кто пустил кровь. — отвечает брюнетка, поднимая глаза, дабы попытаться уловить взгляд Натальи. Это не совсем «нет», но Наталья внезапно испытывает неописуемое облегчение. Не то чтобы она позволит Хилл узнать об этом; она не позволит кому-нибудь иметь такую власть над собой. Заключенная убирает окровавленные салфетки от лица и готовится к прикосновению, если это то, что Хилл намеревается сделать с тканью. Наталья пристально изучает лицо охранницы, все еще пытаясь понять, что именно произошло. Агент кажется невредимой, но на ее лице тоже есть пятна крови. Вероятно, это ее собственная. — И что ты предприняла? Зарядила в меня лбом? Уголок рта Марии подергивается в зарождении того, что могло быть усмешкой, позволь она ее себе. Вместо этого она протягивает руку и берет Наталью за подбородок, наклоняя ее голову и изучая лицо на предмет переломов. — Ты не оставила мне выбора. Самодовольная ухмылочка — самое близкое выражение к полноценной улыбке Хилл, которое Наталья когда-либо видела. Она неохотно признается себе в том, что уважение к этой девушке только растет. Далеко не каждый может вывести ее из строя простым ударом головы. Наталья позволяет брюнетке откинуть ее подбородок назад, но не более, чем на несколько секунд. Когда голова запрокинута, кровь течет по горлу, а не на колени, и чувства тошноты уже слишком много для одного дня. — Молись, что не сломала мне нос, Хилл. — Реальной угрозы в голосе нет, но ее тон не всегда передает эту информацию. — Я не верующая. — Мария игнорирует угрозу, прижимая ткань под нос Натальи, и протягивает другую руку, чтобы осторожно прощупать перегородку. — Тебе бы не выкидывать чего-нибудь сейчас, второй раз они меня не послушают. — девушка без понятия, почему ее вообще послушали, но, возможно, она слишком зациклена и причина не в ней. Эту девушку не держали бы в штаб-квартире геликарриеера, если не были бы сильно заинтересованы в ней. Наталья удивлённо хлопает глазками пару раз. Она заинтригована тем, что Хилл пренебрегает угрозой, но ей искренне не по душе идея помолиться. Смещение акцента на вездесущую команду людей, готовых оглушить ее в любой момент, вызывает беспокойство. И Наталья не может решить, проверяет ли Хилл благополучие ее носа из сострадания, вины или из желания точно оценить, сколько проблем будет с начальством. Есть несколько способов это узнать, один из которых — — Ауч, аккуратней! — Наталья отшатывается от Хилл, слегка шипя и кашляя. Мария мгновенно отдергивает руку, хмуро глядя на переносицу девушки, так как не чувствовала переломов. — Мне нужно удостовериться, — говорит она, нежно касаясь скул девушки. Если Хилл и чувствует себя виноватой, то определенно не показывает этого. Но ее движения не лишены сострадания, они быстры и эффективны, прикосновения тверды и целенаправленны. Хилл не нежна — и близко нет — но знание того, что с ней не обращаются как с хрупкой, поломанной вещью, куда лучше, чем нежность. И Наталья отказывается признавать то, что кончики пальцев Хилл на щеках неким образом согревают камеру. — Все цело. — констатирует Мария, закончив, убирает руку и снова изучает лицо девушки. По крайней мере, синяк будет интересным. Она без задней мысли вытирает салфеткой капельки крови, которые остались на подбородке девушки. — Я думала, моя голова потвёрже будет. — О, поверь, она тверда достаточно. — рыжеволосая имеет ввиду не только буквальное значение. Спустя несколько недель Наталья также понимает, насколько твердоголовой и упрямой может быть Хилл в переносном смысле. Наталья указывает на лицо брюнетке. — У тебя моя кровь на лице. На этот раз Мария фыркает, ставя бумажные салфетки на колени Наталье и потирая рукой то место, куда указала девушка. — Отлично посидели. Надо делать так почаще, — сухо комментирует брюнетка. Наталья слегка хмурится: — Ага, обожаю общаться с людьми, которые чуть не сломали мне нос. — Хорошо. Сделаю пометку взаимодействовать только с теми, кто пытается убить меня. — подчеркивает Мария, выпрямляясь, не собираясь чувствовать себя виноватой. Гомон, доносящийся из наушника, неуклонно становится громче, и она поднимает его и вставляет обратно. Наталья полноценно хмурится. Она подразумевала свою реплику шуткой, поддерживающей высказывание Марии, но, похоже, та восприняла ее по-другому. — Я не пыталась убить тебя. — Да, не думаю, что ты хоть как-то пыталась. — соглашается девушка, очень сомневаясь, что этой заключенной потребуется приложить усилия, дабы прикончить ее. Она бы и убила, если бы не очнулась. Осознание заставляет Хилл призадуматься. Голос в наушнике зовет ее по имени, но слова проходят мимо. Все внимание сосредоточено на персоне, сидящей перед собой. — Тебе надо принять душ. Наталья не обращает внимание на последнюю фразу. Она не заинтересована в принятии душа; она заинтересована в том, чтобы ее снова не истолковали неправильно. Ее глаза впиваются во взор Хилл, когда она пытается донести: — Нет, я сказала «Я не пыталась убить тебя». Мария пристально вглядывается в зелёную радужку. В словах мало логики, но во взгляде Натальи открытость и откровенность, которых раньше не видела. — Тогда кто? — тихо спрашивает охранница, ей не по душе, как все это звучит. — Не знаю. — Это признание — самая честная вещь, которую когда-либо слышали эти стены. Неожиданная уязвимость, выброс адреналина, негуманно низкая температура комнаты и, возможно, потеря крови сговорились против нее: девушка начинает дрожать. Совсем чуть-чуть, едва заметно, не считая тоненьких волосков, вставших дыбом на руках. Шум в наушнике уже раздражает, но Мария все равно игнорирует его. Сложить произошедшее и слова — все равно что собрать воедино пазл, когда не видел полной картины. — Кто ты? — едва слышно задаёт вопрос девушка. Это единственное место, с которого можно начать. Только не этот вопрос. Какой угодно, но только не этот. — Этого я тоже, на самом деле, не знаю. — Наталья отказывается встречаться со взглядом охранницы. Кровь на руках становится липкой и холодной, заставляя дрожать еще сильнее. — У меня много имен. Одно из них тебе уже известно. — Наталья не уверена, стоит ли ей продолжать. Агент Хилл, вероятно, после этого будет снята с поста или отправлена в карцер, а может, все сразу. С другой стороны, она умна; все равно узнала бы сама. — Меня называют Черной Вдовой. У Марии спирает дыхание. Шепотом ругается себе под нос. В организации нет никого, кто бы не слышал о ней, и подумать только… Но все, что видит перед собой –это девушка с разбитым носом и следами крови на лице и на руках; только тогда она замечает легкую дрожь. — Своего рода чудо, что я все ещё жива, а? — с легким потрясением говорит Мария через мгновение. Вновь выдавая пару французских, поворачивается к кровати, стягивая тонкие простыни и лишь теперь обращая внимание, насколько хлипкая ткань. Девушка пренебрежительно бросает ее на пол, снимает свой жилет и протягивает Нат… Черной Вдове. Естественно, Хилл слышала о ней. Но по ее реакции ясно — недобрая репутация вышла из-под контроля. — Поверь в нас обеих. Я не безмозглая машина для убийства, и если бы ты не могла защитить себя, тебе бы не доверили охранять меня. Я не безмозглая машина для убийства. Вот почему Наталья здесь: хочет убедиться, что это правда. Эти люди обещали помочь. Они просто не были до конца откровенны в том, как собираются это сделать. Девушка полагает, что не может их винить. В конце концов, она даже не в силах сосчитать, скольких их агентов убила за все годы. Наталья вздрагивает от неприятных мурашек и скрещивает руки на груди. Она скорее попытается согреться, стушевавшись и спрятав ладони под мышки, чем примет жилет, который протягивает Хилл. Зачем она это делает? — Я и без твоего псевдонима знала, что уступаю по всем фронтам. — огрызается Мария, бросая куртку на колени Натальи, прежде чем вернуться и сесть на кровать. Она снова вытаскивает наушник, решив, что просто примет все то, что с ней сделают. Все равно пока никто не собирается врываться внутрь. — Никто не безмозгл, но кое-какую репутацию ты себе все же создала. — она подчеркивает, наконец понимая, почему Щ.И.Т. держит девушку здесь. Наталья не принимает жилет даже после того, как Хилл бесцеремонно кидает ей его на колени. Она не может. Она не будет. Она пережила свое детство со всеми пальцами на руках и ногах, переживет и это. Игнорирует выпад по поводу своей репутации и куртки. Если девушка хочет одержать верх в этой ситуации, самое время сменить тему. — Итак, у кого из нас будет больше проблем из-за этой маленькой НЕУРЯДИЦЫ? Мария пожимает плечами. — У меня такое чувство, что ты не можешь попасть в еще большие неприятности, чем в которых ты уже. — излагает мысли брюнетка, переводя взгляд на дверь, дабы не продолжать безостановочно глядеть на Романову. Как ни странно, беспокойства по поводу последствий нет. Если ее на самом деле хотели запрячь лишь на пост охранницы, эта должность, вероятно, все равно не для нее. Наталья усмехается. Это не смех. Нет. — Полагаю, ты права. Но посмотри на это и с другой стороны, возможно, тебя переведут, как ты того и хотела. — Возможно. — соглашается Мария, но она не может не задаться вопросом: это то, чего они и хотели? Черная Вдова ведь теперь в клетке, и никто не пострадает. Ну, кроме самой Вдовы. Хилл расправляет плечи и испытывает тупую боль, которая начинает поселяться в мышцах. — Совсем ничего не помнишь? — Из того, что произошло? Нет. Для меня все выглядит так, будто ты пыталась сломать мне нос без всякой на то причины. Мария, может, и не эксперт, но точно знает, что это нехорошо. Только какой уровень «нехорошо»? — Жаль, что я не говорю по-русски. — подразумевалось, как мысль про себя, но почему-то сказала вслух. Переводчики точно будут прослушивать и изучать камеры, но она очень сомневается, что ей что-либо из этого поведают. — Ты могла бы научиться, прекрасный мелодичный язык. — Что за чушь ты несешь? Наталья не понимает, зачем это сказала. Подозревает, что хотела разгладить тревожное выражения на лице Хилл, но опять-таки не понимает, на кой черт. Рыжеволосая по умолчанию использует юмор, дабы скрыть замешательство. (В последнее время прибегает к этому все чаще и чаще, но не может отдернуть себя и подумать, почему и сейчас?) — Я, наверное, вновь спросила, есть ли у тебя жвачка. — Итак, ты напала на меня… — Мария останавливается на середине предложения, кидает взгляд на камеру, а затем кивает на свою куртку. Она, наверное, поступает невероятно глупо и, считай, идёт на верную смерть. Не оберется проблем. — Я не нуждаюсь в твоей куртке, я в порядке. Мария приподымает бровь и многозначительно указывает на один из карманов. Наталья засовывает в него руку и обхватывает пальцами то, что лежит внутри. В этот раз усмешка ещё больше походит на смех. — Сволочь. И она была у тебя все это время? Странно, насколько расслабленно и естественно сейчас выглядит Наталья, и Мария улыбается, прежде чем может себя сдержать, качая головой. — Я не жую жвачку. — Тогда почему… — рыжеволосая озадаченно поднимает бровь, изображая замешательство. Давай, просто скажи это. Она уже выиграла этот раунд, она знает. Выиграла его в тот день, когда Хилл решила сунуть пачку жвачки себе в карман перед сменой, но хочет услышать это от неё. — Не прикидывайся дурочкой, — вздыхает Мария и встает на ноги, протягивая руку за жилетом. — Надо идти ликвидировать последствия. Наталья возвращает куртку, но не раньше, чем вытаскивает из пачки пластинку жвачки, а остальное сует себе в декольте для сохранности. Разворачивает обёртку и кидает пластинку в рот, намеренно глядя при этом в камеру. Пытается убрать с лица выражение того, как сильно нравится вкус. — Удачи с этим. — Наталья с ухмылкой лопает пузырь. Перемена подобна надеваемой маске, которая заставляет Марию пошатнуться, она не сможет сказать, какая из двух реальна. Девушка чувствует себя слегка обыгранной и наполовину отворачивается, надевая куртку. Ее вес на плечах хорошо знаком, а когда сжимает ствол пистолета, чувствует себя собой. Это те маленькие детали, скользящие на место, помогающие сохранять невозмутимое выражение лица. Мария задается вопросом, не в этом ли погрязла Наталья и не начала ли она где-то по ходу дела верить в каждую из своих деталей, теряя себя в них. Слишком много дум, меж тем голос в микрофоне становится решительно враждебным. Брюнетка поворачивается спиной к Черной Вдове, размышляя, последний ли это был раз, когда она ее видела.