И Пошло Всё Прахом

Удар за ударом падает с тошнотворным глухим звуком. Плоть прогибается, кости ломаются, кровь брызжет, но она заносит кулак снова и снова. Рука, громоздкая тяжелая рука, с легкостью ловит ее окровавленное запястье, ее тонкие костяшки ничто по сравнению с грубыми мужскими пальцами. — ≪Хорошо, Наталья. Ещё раз.≫ Удавка в руках обжигает пальцы, но не ослабляет хватку, покуда тело под собой не падает безжизненным пластом на пол. Она твердо приземляется на ноги. Пальцы дрожат, бедра болят, кровь стучит в ушах, но стоит. — ≪Хорошо, Наталья. Ещё раз.≫ Клубящаяся чернота заполняет края глаз, и все звуки вокруг сливаются в низкий безумный вой в ушах. Отчаянно борется, пытаясь вырвать хоть глоток воздуха, но абсолютно ничто не проходит сквозь пальцы, сомкнутые на собственной глотке. Пульс барабанит за глазами, готовый взорваться, когда рука опускается все ниже, ниже, в отчаянии. Пальцы касаются холодной спасательной рукояти ножа, и, собирая последние остатки сил, вынимает его из ножен только для того, чтобы в ту же секунду ловко всунуть меж ребер нападавшего. В ее грудь вливается воздух, когда из его груди вытекает кровь, покрывая руки липким теплом. — ≪Хорошо, Наталья. Ещё…≫ Наташа резко садится на кровати, конечности дергаются, пот выступает бисеринами, легкие горят, когда оглушающий крик вырывается из горла. — Тихо, — негромко успокаивает Мария, осторожно приближаясь к кровати. Единственный звук сейчас — гул двигателей и хриплое дыхание Наташи, которая изо всех сил пытается прийти в себя, взять себя в руки. Происходящее сейчас в корне отличается от того бездумного нападения, и Мария задается вопросом, какие кошмары видит Черная Вдова. Обычно это не ее смена. Теперь любопытно, привыкли ли другие охранники к подобному зрелищу. Мария — нет, и это раздражает. Рука так и чешется, хочется прикоснуться к девушке, но знает, что если Наташа сидит, то это вовсе не значит, что она действительно в ясном сознании. Мария продолжает сидеть на корточках рядом с койкой, держась рукой за край и внимательно наблюдая за девушкой. Нет оружия, которое можно было бы отложить в сторону. Щ.И.Т. решил, что будет лучше держать любые опасные предметы подальше от Вдовы. — Тихо, тихо. Ты умница. От глубоких, судорожных вдохов у Романофф кружится голова, поэтому заставляет себя выровнять дыхание. Глаза, как обычно, обшаривают камеру, оценивая ситуацию. Все так же, как и всегда, за исключением того, что Хилл сейчас неожиданно близка. Но куда больше волнует другое. Взгляд устремляется на собственные руки, в страхе того, что может увидеть. Наташа шумно выдыхает, не пытаясь скрыть облегчения. На кистях или запястьях, под ногтями или на одежде нет крови. Просто сон. Понимая, что выглядит маниакально, тяжело дыша, с широко раскрытыми глазами и подняв руки перед лицом, успокаивается и обращает внимание на охранницу. — Хилл, прости, что тебе пришлось это увидеть. Мария качает головой и, когда Наташа успокаивается, протягивает руку, легко касаясь ее запястья, помогая возвратиться в реальность. — Рада, что ты со мной, — тихо проговаривает. Прикосновение Хилл странно успокаивающее. Вопреки гласу разума, касается предплечья девушки другой рукой и держится, плотно сомкнув веки. — Ещё не совсем. Дай мне минутку. Марию опешивает, но не отстраняется. В животе разливается тепло, чего не должно происходить, когда Наташа прижимается к ней. — ≪Не торопись.≫ — говорит мягко, крепче обхватывая руку девушки, большим пальцем потирая внутреннюю сторону запястья. Чувствует, что пульс Наташи учащается. — ≪Спасибо.≫ — Из-за того, что Хилл крепче сжимает руку, становится сложнее умерить сердцебиение. Первая причина — это то, о чем сейчас не хочет думать. Вторая — главная причина — отголоски сна, болезненных лаптей нападавшего. В какой-то момент ассоциация становится слишком сильной и из уст вырывается: — Только будь добра, не сжимай мое запястье так сильно. Мария ненавидит то, как жар поднимается по затылку к ушам. Но сейчас темно, и надеется, что Наташа этого не увидит. Как же глупо, она не краснела с тех пор, как впервые затащила девушку в постель. Быстро отпускает руку рыжеволосой, смесь эмоций, проходящих через все тело, иррациональна. Девушка бы полноценно отошла, но Наташа все еще держит ее за предплечье, и не может заставить себя отстраниться. — Прости. Медленно, но верно сердцебиение и дыхание заключённой приходят в норму. Не смотрит Хилл в глаза, особенно когда понимает, что свернулась калачиком всего в нескольких дюймах от ее тела. Если бы захотела, то могла немного наклониться вперед и положить голову охраннице на плечо, прижавшись всем телом к ней. Эта мысль должна быть отталкивающей, действие было бы невпопад во многих других ситуациях, но сейчас? После таких снов? Когда рука Хилл нерешительно покоилась на ее руке, и девушка сиесекундно убрала ее, когда она попросила? Идея сыскать утешения в прикосновениях другого человека звучит не так уж и безумно. Что со мной не так? Мария удивляется, когда Наташа не двигается и не отталкивает ее. Это наводит на догадки, насколько ужасным был кошмар. Она старается удерживать взгляд исключительно на пальцах девушки, вцепившихся в нее. Колени саднит от такого положения, но Мария остается на месте. Нет смысла предлагать выслушать, когда знает, что пленная не скажет ни слова. Ещё пара глубоких вдохов и твердое напоминание себе о том, как неуместно было бы сейчас опереться на Хилл, убеждают Наташу перестать думать об этом. Вместо этого решает снова откинуться на подушку. Однако не совсем убирает руку с предплечья брюнетки, даже в своем новом, немного более неловком положении. — Ладно. Думаю, теперь я в порядке. — Отлично. — тихо говорит Мария, не находя других подходящих слов. Когда шпионка отодвигается, поднимает глаза и проходится по ее лицу, убеждаясь, что та говорит правду. Пальцы случайно касаются ткани комбинезона и сворачивает их в кулак, дабы прикосновения не повторилось. На мгновение кажется, что Хилл собирается полностью отстраниться, и Наташа непроизвольно сжимает руку сильнее, пытаясь остановить ее. Однако отдергивает себя почти сразу же. Она не нуждается в этих прикосновениях. Не нуждается. К слову, на этом полу, наверняка, неприятно стоять на коленях. Надо позволить Хилл вернуться к своему стулу. Не то чтобы он тоже был удобным. Как и эта кровать, если уж на то пошло, но всё же она помягче. Наташа придвигается ближе к стене, оставляя достаточно места, чтобы охранница могла сесть рядом. Молчаливое приглашение. Мария колеблется, она определенно не привыкла видеть Вдову такой. В груди чувство, что любое неверное движение все сломает, но не реагировать кажется ещё худшим вариантом. Слегка кривится, когда встает, икры протестуют, и с облегчением садится, двигаясь осторожно, чтобы не ослабить хватку Наташи. Дополнительный вес на кровати делает провал на той жалкой прохудалой вещице, которая называется матрасом. Из-за этого тело рыжеволосой слегка скатывается к Хилл, так что в итоге оказывается свернутой клубком рядом с ее бедрами. Попытка отодвинуться привлекла бы слишком много внимания к тому, как отчаянно пытается избежать сокращения расстояния между ними, поэтому остается только позволить всему остаться так, как есть. — Хорошо, что на этот раз не использовала свое коронное и не врезала мне головой. Не хотелось бы видеть ещё больше крови этой ночью. Мария в ответ фыркает. Сидит настолько неподвижно, насколько возможно, от Наташи исходит неведомый жар, чувствует ее близость всеми клетками тела, хотя едва прикасаются. — Ну, отправить на тот свет ты меня не пыталась, поэтому это было бы излишней мерой. В голосе веселье, но выражение лица и глаз серьезны, когда смотрит на заключенную. — ≪Кем ты была? ≫ ≪Монстром.≫ Это правда. Не подобрать другого слова для того создания, в которое ее превратили, вначале сломав. Но она ведь не всегда была такой, правда? Не могла же в самом деле родиться монстром? (в теории, по крайней мере, потому что дни раннего детства, единственные не заполненные ужасом и насилием, уже не помнит. И возможно остался еще шанс стать кем-то другим, нечто большим? Становиться идеальной машиной для убийства было… болезненно. Вот почему кошмары всегда связаны с обучением, а не работой. Каждое убийство, что свершила, уже став полноценной Черной Вдовой, казалось рутиной ещё одного скучного дня в офисе. Предстоит искупить невообразимую вину. Однако каждое убийство, свершенное во время обучения, было взмахом ножа, отрезавшего кусок за куском ее детство, заменяя все человеческое и моральное на тёмное и равнодушное, дабы вырастить отменное чудовище. Именно переходный период дался сложнее всего, и именно через него снова предстоит пройти. Но на этот раз взяла нож за лезвие и передала Щ.И.Т.у, чтобы вырезали когда-то вставленные куски жестокости. Это начало ее раскаяния; В этом есть некоторое утешение. Сложно становиться чем-то стоящим. Мария поворачивается ровно настолько, чтобы повернуться спиной к камере и взглянуть на рыжеволосую сверху вниз. Слегка склоняет голову набок, давая заметить, что изучает ее. — ≪Уже нет≫, — говорит, когда удовлетворена мерным дыханием девушки. Они встречаются глазами. — Всегда им буду. — Наташа почти уверена, что Хилл поняла бы ее по-русски, но хочет быть абсолютно уверенной. Не отводит взгляда. Мария понимающе кивает и на мгновение задумывается. — Но тебе больше не нужно быть такой, — пытается, зная, что звучит слишком просто, но использовать более точные выражения и давить сейчас не хочет. Заключённая кивает. — Для этого я и здесь. Но это сложно. Особенно когда тебя окружают люди, ожидающие только плохое. — Все еще смотрит охраннице в глаза, слегка напряжённо. — Ты способствуешь тому, чтобы я ожидала от тебя худшего, — упрямо возражает Мария, автоматически защищаясь. Наташе хочется сверкнуть глазами. Хочется кричать, ругаться и надрываться, но когда открывает рот, молчит. Даже на лице не появляется ничего, кроме легкой хмурости. Это утомительно, а она уже чертовски устала. Устала от того, что плохо спит. Устала быть под постоянным наблюдением. Устала от беготни туда-сюда, от осознания того, что в любой момент к голове может быть приставлено оружие, и единственный способ этого избежать — держать рот на замке и быть паинькой, смотря на стены. Однако усталость не отражается в голосе; он спокоен и ровен, когда говорит: — Почему ты все ещё так думаешь? — Каким-то образом ее рука до сих пор покоится на предплечье Хилл. — Ты, кажется, не устаешь мне напоминать об этом. — подчёркивает негромко брюнетка, так, чтобы только пленная могла слышать. Ещё раз осознает, насколько они близки и что рука Наташи посылает волны тепла даже сквозь ткань рубашки. Какая-то часть ее хочет улечься на койке рядом, сохранить эту тишину и ночных демонов. При других обстоятельствах Наташа могла бы быть раздражена, но сейчас лишь посмеивается себе под нос. — Я сделала что? Разозлила тебя? Поиграла? Втянула в неприятности? Это не самое худшее, на что я способна. Не говоря уже о том, что я ни на секунду не поверю в то, что ты не сдержала бы дистанцию при желании. Ты замешана во всем не меньше меня. Мария смотрит со свирепостью, на этот раз за взглядом нет тепла. Сдвигается, почти полностью поворачиваясь к девушке, ещё больше сокращая расстояние. Опирается рукой на тонкий матрас, когда наклоняется, чтобы поймать глаза рыжеволосой. — А сейчас попросишь у меня жвачку? Та ухмыляется. — ≪Не совсем…≫ — протягивает руку и накрывает щеку Хилл ладонью, той, которая до недавнего времени крепко сжимала ее предплечье. Мария чувствует глазок камеры, направленный в спину, почти так же остро, как ладонь заключённой на своей коже. Она льнёт к прикосновению несмотря на здравый смысл, глаза не отрываются от Наташи. — У меня нет оружия, чтобы украсть — напоминает девушке, не в силах удержаться, но отстраниться тоже не может. Не шелохнется, пытается разоблачить блеф Вдовы. Она просто играет, не так ли. — ≪Я знаю.≫ — это глупо, возможно даже глупее, чем кража пистолета. В широко раскрытых глазах брюнетки читается вызов, и пленная не хочет его отвергать. По крайней мере, так будет успокаивать себя позднее. Романофф привстает и прижимается к губам своей охранницы решительно, но нежно. Это определенно будет стоять в одном ряду с самыми большими неожиданностями в жизни, всё как минимум застает Марию врасплох. Не поцелуй, его ожидала, а нежность и мягкость вместо зубов и давления. В районе желудка разгорается огонь, напоминающий, почему все это чертовски плохая идея. Это… это ее язык и губы Наташи. Мария скользит по мягким горячим губам, изо всех сил впиваясь пальцами в матрас, дабы случайно не вдавить их с таким же нажимом в бедра заключённой. Романофф знала, что Хилл не будет отворачиваться от поцелуя в последний момент, но как бы ожидала, что та оттолкнет ее, разорвет поцелуй как можно быстрее и возвратится к своему стулу с фыркающим «Иди спать, Романофф». Язык охранницы посылает электрические разряды по позвоночнику, и она приоткрывает губы. Собственный язык устремляется навстречу. Как бы Наташе не хотелось утверждать, что только хотела посмотреть, насколько далеко все зайдет, прежде чем Хилл отстранится, правда в том, что слишком увлекается поцелуем, дабы помнить про свои планы. Было бы так прекрасно податься вперёд, уложить Наташу на спину и самой нависнуть сверху. Мария уже хочет сдаться, забыть о всяком здравом и уступить своим желаниям… Но она не может. Она действительно не может, так нельзя. Этого не должно происходить. Когда думала, что надо потрахаться и снять пыл, не имела ввиду это. Тихий сожалеющий стон в гортани, когда отстраняется, вырывается непроизвольно. Мария будет все отрицать, если Наташа укажет на него. Она все еще пребывает в шоке. Отголоски чужих желанных губ на собственных ещё покоятся и Мария облизывается, прежде чем успевает отдернуть себя. — Черт. Наташа вновь откидывается на подушку, также смачивая свои припухшие от поцелуев губы, повторяя за Хилл. Кисть уже поднимается, дабы убрать сбившуюся прядь с глаз охранницы, но успевает остановить себя и просто опускает руку на кровать. В течение нескольких ударов сердца не может подобрать слов. В конце концов ухмыляется, когда изрекает первое, что пришло в голову. — ≪Ну так есть жвачка? ≫ Никаких стен, никаких отгорождений между ними. Кажется, Мария ещё не видела Наташу более открытой и расслабленной. Задаётся вопросом, как долго момент продлится. Сидеть с ней рядом становится невыносимо, хотя слова пленной слегка снимают напряжение. Смех работницы Щ.И.Т.а не лишён напряжения, когда откидывает голову назад. Определенно безопаснее смотреть в потолок. — ≪Никакой жвачки.≫ — О, ты выполнила свое домашнее задание. ≪Хорошая девочка.≫ — Наташа почти начинает смеяться вместе с Хилл, когда ее отвлекает вид открытой шеи и острых скул девушки. Нет, Романофф не собирается приподыматься и целовать шею и ключицы брюнетки. Конечно, нет. Слава богу, у Щ.И.Т.А униформа с высоким воротником. Мария с улыбкой переводит взгляд вниз на заключённую, но слова на мгновение застревают, когда замечает, что та наблюдала за ней. Происходящее между ними глупо и бессмысленно, фыркает, снова отворачиваясь. Может быть, если не будет слишком много двигаться, сможет притвориться, что всего этого не происходит? — ≪Какова моя награда? ≫ Наташа постукивает себя по подбородку в притворной задумчивости. — Давай подумаем… Полагаю, это зависит от обстоятельств. Ты когда-нибудь собираешься принести латте, который задолжала? — Я работаю над этим, — пренебрежительно отвечает Хилл. Единственный плюс всей этой ситуации лишь в том, что Наташа отвлеклась от своего злополучного сна. Ну, это не «нет». Наташа бы убила сейчас за чашку кофе… нет, не убила. О, как ненавидит это выражение. Слегка вздрагивает и приподнимается на локте, снова ухмыляясь Хилл и выбрасывая эту мысль из головы. — Пожалуй, позволю тебе выбрать приз самой. Ох, есть тут парочка вещей, которые сразу пришли на ум Марии, и она уверена, что пленница слишком хорошо ее понимает. — Я подумаю над этим, — решает сказать, прежде чем сможет выдать нечто поистине глупое и сделать все еще хуже. Застенчивость не очень подходит Хилл, приходит к выводу Наташа. Ей не нужен ее обширный опыт в чтении людей, чтобы догадаться, какие мысли всплыли в голове у девушки. — Не раздумывай слишком долго. Предложение истекает в конце этой смены, — предупреждает. В качестве запоздалой мысли добавляет: — И выбор того, что могу предложить, тоже невелик. «Ночь с тобой». Вот что крутится в голове у Марии. Пытается отогнать мысль, но она настойчива. Камера позади них больше похожа на перекрестие прицела пистолета. Она такая идиотка. Как может даже размышлять об этом? — ≪Интересно, сколько недель они дали бы мне за это?..≫ — Есть только один способ выяснить, — Наташа игриво и опасно выгибает бровь, подбадривая Хилл сделать следующий ход. — Тебе очень нравится доставлять мне неприятности, да? — фыркает работница Щ.И.Т.а, качая головой. Это, наверное, единственный способ, которым еще пытается игнорировать жгучее желание ответить на приглашение. У нее есть раздражающая привычка соглашаться на вызовы, и это имеет раздражающую привычку плачевно заканчиваться. «Умная, самоуверенная, но слегка безрассудная и слишком упрямая», думает Наташа. — Я и раньше втягивала тебя в неприятности, но мы все ещё видемся. Да и ты все равно вновь повязла по самое не горюй. Какая уже разница? — «Какая уже разница?», — Мария бессильно смеется, проводя рукой по лицу. — Я почти уверена, что речь шла бы о военном трибунале, будь Щ.И.Т. воинской частью. — Вот видишь, как нам везёт. — Наташа снова кладет руку на предплечье Хилл. Вот здесь, чуть выше запястья. Идеальное сочетание безвредности и случайности. — У тебя большой опыт с трибуналом? — Нет, — рявкает Мария, но не убирает руку. Гордость, безусловно, еще одна из ее черт, ее раздражает вопрос Наташи или то, насколько она близка к истине. Ведь не похоже на то, что у охранницы прекрасный послужной список, когда дело доходит до соблюдения правил. Наташа знает, что играет в опасную игру, балансирует между безопасностью и сожалением. Она не убирает руку, но меняет тон и пристально смотрит на Хилл. — Я уже говорила тебе: скажи мне остановиться и я прекращу это. — Нет никакого "это", Романофф. — тихо отвечает Мария. Она не может ответить по другому, этого всего не должно происходить. Между тем, в словах слышится нота сожаления. — Возможно и нет, — Наташа чуть крепче сжимает пальцы вокруг руки охранницы. — Но ты все же поцеловала меня в ответ. — По-дурацки это упоминать, даже звучит глупо, как из слезливой мелодрамы. Но продолжает. — Да и похоже, никто не собирается ломиться в дверь. Глаза Марии темнеют, когда наблюдает за заключённой. Этот острый взгляд и изогнутая бровь… Терпение кончается. Резко толкает Наташу в плечо, впечатывая в матрас. Сама залезает сверху и нависает над ней, склоняясь прежде, чем девушка успевает запротестовать или оттолкнуть ее. Их губы так близко, что чувствует дыхание заключенной. Но не сокращает дистанцию. Не сводит глаз с Наташи. Когда говорит, голос низкий настолько, что никто, кроме Романофф, не смог бы разобрать слов. — Я не собираюсь трахать тебя перед камерами. — бормочет, пальцы сжимаются на плече Наташи, но мимолётное движение тела при собственных словах, выдает с потрохами. — И я не собираюсь быть охранницей, которая использовала тебя. Или была использована тобой. От неожиданно грубого обращения у Наташи перехватывает дыхание, и она скорее чувствует слова Хилл, чем слышит. Все тело охранницы, кажется, резонирует, когда она говорит. Но почти незаметное движение бедер сообщает больше, чем беспокойство о своей работе или репутации. Приятно, почти освежающе наблюдать, как честность и сдержанность Хилл побеждают желание в ее глазах. Этого достаточно, чтобы напряжение разрядилось, как удар грома, тело Наташи содрогнулось, а затем обмякло. Она отворачивает голову, разрывая зрительный контакт и позволяя Хилл выиграть этот раунд. — ≪Хорошо.≫ Совсем слегка разочаровывает то, что Наташа отводит взгляд, но Мария не может не задаться вопросом, сколько людей сумели отказаться от ее предложения. В одно мгновение взгляд Марии опускается к линии шеи девушки, но мигом отгоняет всякие мысли и опускает ноги на землю, вставая с койки. Ее руки не дрожат, хотя чувствует, что должны. Требуется огромная сила воли, чтобы не взглянуть на камеру. — ≪Постарайся уснуть.≫ — Предложение сформулировано как приказ, но голос мягок. Наташа не отвечает, только поворачивается лицом к стене. Теперь она ни за что не уснет, но не говорит об этом охраннице. Мимолетно задается вопросом, сколько еще продлится смена девушки; осталась тупая, пульсирующая боль между ног, которую хотела бы облегчить пальцами, но не доставит удовольствия наблюдать за этим. Слишком долго ждать окончания поста, хотя этот в два раза короче, чем обычно. Марии трудно усидеть на месте. Тело напряжено и есть избыток энергии, который еле контролирует. Она пытается игнорировать Наташу, но ей слишком хорошо известен факт, что та не спит, и наблюдать за ней становится почти пыткой. Когда приходит сообщение, что смена подошла к концу, Мария чуть не подскакивает с дурацкого стула. — ≪Не забывай, теперь ты Наташа Романофф, ≫ напоминает, прежде чем закрывает за собой дверь.